К моему счастью, я с первой попытки взобрался на крышу и стал разглядывать цепочку следов оставленных Латкиным.

Он шел в восточном направлении. Нетрудно догадаться, что он направился в сторону зимовья, расположенного в шестидесяти километрах отсюда и отмеченную на карте.

Рядом с зимовьем был ручей, и наверняка в нем нашлось бы многое для выживания.

При благоприятной погоде можно дойти дня за четыре.

Он спешил уйти, забрал ружье, но впопыхах оставил свою вчерашнюю пику и мою дубину.

Спустившись вниз и подобрав пику с дубнкой я вернулся в балок. Из еды у меня оставался кусок сахар и кипяток. Подумав я убрал сахар в карман и выпил кипятка представляя, что это чай.

«Позавтракав» я огляделся и поискал из чего можно сделать костыли

Я присел на корточки посреди широкого прохода между двумя сопками расположенными недалеко друг от друга и посмотрел на длинную вереницу следов, следующих вдаль.

Здесь он останавливался и перекусывал. Это был понятно по брошенной им обертке от плитки шоколада, которую я берег, как «н. з.» — неприкосновенный запас.

Может это и неразумно, но я помня об Алексее Петровиче Маресьеве, человеке — легенде, всегда брал с собой в экспедиции шоколад. На том самый всякий случай.

Я огляделся по сторонам, чтобы убедиться, что мне ничего не угрожает. К досаде от того, что совершенно недостойный утырок пользовался моим шоколадом, добавился прессинг окружающего пейзажа.

Теперь, когда из оружия у меня была пика за спиной и дубинка на поясе, а из еды кусок сахара, бескрайняя пустыня подавляла его своей несокрушимой силой, угнетала своим страшным спокойствием.

Мне показалось что я задрожал, словно в лихорадке, но я знал, что это просто гнев который нужно было погасить. А может страх?

Я уже испытывал подобное в той прошлой жизни, когда видел летящий в мою дверь немецкий внедорожник. Это заставило меня опомниться.

Пересилив свою злость, я собрался с духом и, опершись на костыли встал в полный рост.

Потом передвинул котомку за спиной ближе к левому плечу, чтобы тяжесть меньше давила на больную
 ногу, и медленно и осторожно заковылял дальше, морщась
 от боли.

Я шел не останавливаясь. Совершенно не обращая внимания на
 боль, в ноге.

Ковыляя с отчаянной решимостью, я то торопливо взбирался
 на вершины небольших холмов на тропе, то спускался вниз видя перед собой гребни за которыми, где-то впереди скрылся Латкин.

Когда становилось особенно тяжело я начинал петь.

«Адиос мучачос компаньерос де ми вита. Адиос мучачос компаньерос де ми вита, Дэ волисарме ми буэно мучачада… Со терминаро пара ми тодас ла фарра, Ме куэпро энфермо норасистэ маааас». Мое любимое аргентинское танго.

Говорят, аргентинцы и аргентинки больше не танцуют под эту песню. Считают, что она проклята. Я снова вспомнил, что ее автор разбился на самолете.

Может и мое время пришло? Я слишком часто в последнее время бесплатно пользовался услугами госпожи фортуны.

Ни хрена, меня не для этого сюда перенесло! Хоть я казался себе немного неуклюжим, потому что хромал, я прекрасно помнил, что 
наш великий князь Ярослав Мудрый, талантливый разведчик Рихард Зорге, Джузеппе Гарибальди все они были хромыми и это не мешало им добиваться своих целей в жизни

Эти мысли укрепляли меня и мою решимость. Поднимаясь на холм который был выше предыдущих, я почему-то был уверен, что увижу уходящего Латкина.

Но с гребня он увидел,
 что в неглубокой долине никого нет! Я видел лишь только его следы.

Я примерно помнил по памяти карту и сравнивал с ней местность по которой шел.

Надо было отдать должное Латкину. Оставшись один, он не сбился с пути и пока двигался к зимовью. Я уже прошел километров семь.

Судя по тому, что я помнил, скоро, километра через два — и я подойду к полосе лесотундры. К тому месту, где сухие пихты и ели, низенькие и чахлые, окружают маленькое
 озерце.

А в озеро впадает ручей, и вода в нем не мутная. По берегам ручья растет камыш, я был на этом месте три года назад. И хорошо помнил, что больших деревьев там нет.

Латкин пойдет вверх по ручью почти до самого истока. Где-то там начинается другой ручей, текущий на запад. Уже по нему, точнее по его берегу можно будет идти в сторону зимовья.

Я шел и шел, точно зная, что нельзя останавливаться. И чтобы мне было легче, я вспоминал те образцы золота, те три килограмма самородков, которые я передал в Геологическое управление после летней экспедиции.

Когда мне это надоело, то стал вспоминать те припасы еды, которые у меня были и которые украл Латкин. У меня заурчал желудок, обманутый двумя кружками кипятка, и я почувствовал знакомый легкий холодок.

Мне захотелось есть от тех мыслей. Голод дал о себе знать в первые в это утро Я сознательно это делал, хотя кто-то скажет не стоит думать о еде.

Я должен был так думать, мне нужно было убедить свой мозг не останавливаться.
 Иначе не имело никакого смысла бороться дальше, ведь уже я отгонял от себя мысль о том, что можно лечь на землю запеть, а потом вернуться обратно в балок.

Скоро будут камыши и озеро, там наверняка есть рябина, а еще вполне могут оставаться ягоды брусники. Ими нельзя насытиться, но можно идти и жевать, обманывая желудок и разум.

Я как-то пробовал рябину. Она совсем невкусная, как то в экспедиции мне не хватало витаминов и рука сама потянулась и сорвала несколько гроздей.

Я клал их в рот. Ягоды были твердыми и мерзлыми, я отогревал их во рту, а потом раскусывал, жевал и проглатывал. Оставалось только горькое жесткое семя, которое приходилось выплевывать.

Когда с высоты холма показалось озерцо, то я остановился и решил осмотреть мою больную ногу.

Я надел на нее с десяток носков, а потом обмотал полосой из шерстяного одеяла, напоминающей то ли портянки, то ли хинкалину обмотанную веревкой над лодыжкой

На одеяле образовались две большие дыры, я и не заметил, когда это произошло.

Наверно где-то посередине между брошенной оберткой и озерком.

Это хорошо. Это значит, что в таком «башмаке» я могу прошагать семь плюс один километр. Ели грунт останется прежним — снежно-каменистым, то одного одеяла мне хватит на то чтобы преодолеть весь путь до зимовья.

Такие подсчеты жизненно необходимы, что приободрить себя и не дать себе раскиснуть и расслабиться.

Признаться у меня было желание не только вернуться в балок, но и просто лечь на землю петь и никуда не двигаться.

Хотелось расслабона. А вот хрен вам всем на всю морду, господин Расслабон. У меня практически ничего не болит, ни сердце, ни душа, ни нога. Извольте отвалить чертям в задницу, сударь.

Я мысленно обращался к конкретному персонажу. На месте Расслабона, я почему то представил того самого директора по безопасности из моего профильного НИИ, который пытался продать координаты моих золотоносных месторождений.

Не дойдя до озера двадцати метров, я пошатнулся, споткнулся и упал от слабости и утомления. Я больно долбанулся коленями. Довольно
 долго он лежал на боку не шевелясь

Потом высвободился из ремней, скинул свою походную котомку, неловко приподнялся и сел. Еще не стемнело, и в сумеречном свете я стал шарить среди камней,
 собирая клочки сухого мха.

Набрав целую охапку, встал и я развел костер — тлеющий, дымный костер между двух плоских огней, на которые можно поставить небольшую эмалированную кастрюлю.

Неподалеку от меня находился стланик, который я успешно использовал, как топливо.

Озеро было покрыто коркой льда. Я еще раз ощутил насколько не замечает своего счастья человек, имеющий руки ноги в целости и сохранности.

Добравшись до кромки льда, я сначала сел, потом лег, а затем пополз с пикой к озеру.

Я сильно попотел пока сумел пробить лед и набрать воды. Теперь я понял, что нести обратно на костылях не расплескав большую ее часть я не сумею.

Пришлось ползти к костру боком. Я поставил кастрюлю с водой на камни и отвалился.