Мне следователь предъявил чужую перепечатку Доктора Живаго. А я отвечаю, что в первые раз вижу и понятия не имею, откуда эта книга.

Он доверительно беседовал кивал, водил вопросами, как опытный рыбак водит подцепленную рыбину, направление разговора. В конце концов соглашается, что я не имею никакого отношения к этой прекрасной…

Хотя нет, мы оба приходим к этому мнению — ужасной книге Пастернака.

Я правда так считаю, потому что она очень депрессивная, главный герой там соплежуй и тряпка. Единственный нормальный чувак в романе — это брат доктора, Евграф Живаго, который как мужик вечно спасает недотепу и размазню доктора Юру Живаго.

Опа. Ты не заметил, как почти подружился со следаком. Потом он так же по дружески достает Архипелаг-Гулаг. Ты на измене, нервничаешь, но вдруг замечаешь незнакомый шрифт.

Опять не твое. Ты не имеешь никакого отношения к этой истории. Веря в свою удачу, начинаешь, держась как можно естественней, излагать заранее разработанную версию.

Следователь поддакивает тебе, вы снова обсуждаете сюжет и характер главного героя. Он ничем не отличается от тысяч образованных людей, читавших эту книгу и ужасавшихся кошмарам того времени.

Он даже сочувствует. Ты прям ощущаешь все это. Думаешь, японский городовой, что же со страной-то твориться, если даже здесь в тюрьме КГБ люди так хорошо друг друга понимают без слов.

А потом он достал мою «работу». Знакомо? Нет? Ты как своему, не для протокола говоришь, что если мог бы рассказать, но не можешь. Я опять твержу, что не имею отношения. Он улыбался отвечал, что прекрасно понимает и у него нет претензий.

Дальше он почти всю беседу записал в протокол и дал прочитать. Читаю все нормально, меня конечно не отпустят, но факты изложенные на допросе ничего не доказывают. Отлично. Смело подписываю. «С моих слов записано верно, число подпись, расшифровка».

А потом убирает в папочку. Делает вид, что желает попрощаться, а потом спохватывается. Ах, да. Я забыл, кое-что. Вот про этот расскажите, товарищ Латкин, вам вот известна такая информация, что каждая печатная машинка имеет свой «почерк», свои индивидуальные особенности в виде высоты букв?

И достает из портфеля еще одну копию Архипелага, отпечатанную на печатной машинке. Смотрит мне прямо в глаза, улыбаясь.

Я хмурю брови, придвигаюсь, свешиваясь через стол чтобы лучше рассмотреть. И тут же покрываюсь испариной, потому что узнаю этот экземпляр. В нем некоторые строки подчеркнуты карандашом.

Его я перепечатывал лично для себя, вот этими самыми дрожащими пальцами и надежно спрятал дома за радиаторной решеткой пузатого холодильника ЗиЛ.

Следователь достал из портфеля еще одну копию Архипелага, отпечатанную на печатной машинке. Посмотрел мне прямо в глаза, улыбаясь.

Я хмурю брови, придвигаюсь, свешиваясь через стол чтобы лучше рассмотреть. И тут же покрываюсь испариной, потому что узнаю этот экземпляр. В нем некоторые строки подчеркнуты карандашом.

Его я перепечатывал лично для себя, вот этими самыми дрожащими пальцами и надежно спрятал дома за радиаторной решеткой пузатого холодильника ЗиЛ.

Следак счастлив и абсолютно доволен произведенным эффектом. Он продолжает улыбаться и спрашивает меня откуда этот экземпляр у меня дома. А заодно хочет чтобы я рассказал ему о моих тайных связях с зарубежными спецслужбами. КГБ все знает, но хочет проверить насколько я честен со следствием.

А какие у меня связи с зарубежными спецслужбами, если я толком иностранцев не видел? Так, туристов и студентов из Африки пару раз на улице.

Я ответил, что таких связей у меня. Сам в это время пытался подавить в себе безотчетный страх перед этой организацией с ее славным прошлым и не менее героическим настоящим.

Ругаю себя за то, что не догадался про тактику следака. Сравнительно мягкое начало беседы и обсуждения способствовали тому, что я расслабился, появилась надежда, что еще можно благополучно, сохранив порядочность и самоуважение, выбраться из создавшейся ситуации.

Я понимаю, что напуган больше чем в первый день. Ошеломлен, растерян. Как говорят картежники доказать, что я печатал оба экземпляра — дело техники.

Теперь когда мои показания за моей подписью о том, что я ничего не знаю о первом экземпляре лежат в портфеле у следователя, я автоматом становлюсь тем, кто дал ложные показания.

Ведь только что все было просто отлично. Выслушав очередной вопрос следователя, я ловко отводил его. Допрос представляется в своеобразной игрой, от которой со временем ты даже начинаешь получать удовольствие.

Следователь тебе вопрос, ты — ответ. Он нехотя кивает и что-то себе записывает.

Твоя находчивость вселяет в тебя уверенность, что ты отбиваешься, что все не так плохо. Эти мысли помогают победить страх.

А потом понимаешь, что это был срежиссированный кгбшный спектакль.

Вся продуманная заранее система защиты полетела к чертям. Следующим вопросом следователь наносит разгромный удар. Как этот экземпляр оказался у тебя дома? Не ты ли черкал карандашом строчки?

А главное видит, что я в ступоре, повторяет вопрос, но уже не как разбирающийся в литературе образованный человек, а с жестью в голосе.

Единственное что я сумел из себя выдавить, так это то, что отвечать не отказываюсь, но точно не помню.

Следователь начал смотреть на меня с презрением. Ждал прямого ответа на простой вопрос.

Латкин замолчал и опустил глаза.

— И как ты выкрутился?

— А никак. Мне пришлось все признать.

— И машинистку, пардон, свою заложил?

— Нет, сказал, что подделал дубликат ключа и печатал без ее ведома.

— Прокатило? Следователь согласился?

— Дал мне слово, вроде сдержал. Но кажется мне, что он Маринку, так звали машинистку, того.

— Что того?

— Ну использовал. Сделал из нее осведомителя или как говориться сексота, еще и спал с ней. Она девушка видная была, но мягкая. Я точно не знаю. Так не спросил потом.

— Понятно. Что так и сидел один?

Латкин продолжил свой рассказ.

— Нет, перевели в другую камеру, она такая же как и моя, просто обжитая другим человеком была, поэтому казалась мне более уютной, чем предыдущая. Был это Райхельгауз Иосиф Львович.

Он засуетился, дал кучу советов по быту, объяснил, как лучше хранить скудные продукты, мне из дома первую передачу принесли, как поддерживать порядок в камере.

Можно сказать, что он на время стал моим первым наставником в тюрьме. Я все ждал, когда меня на следующий допрос вызовут, а меня все не вызывали. Кстати, ему передач не присылали, поэтому мы питались моими продуктами. я всем делился.

В последующие недели, он стал моим проводником по запутанным правилам тюремной жизни и общения со следствием.

Он арестовывался уже в третий раз, был очень рассудителен и нетороплив, настоящий гуру. Вообще он был очень дружелюбен и неунывающий и его бодрое расположение духа очень подкупило меня.

Никто меня не тянул за язык, но я был не в состоянии сдерживаться, сказались недели напряжения и психологического давления, и я немного рассказал о своем деятельности в самиздате.

Райхельгауз рассказывал, как лучше вести себя с КГБ на допросах, пояснил, что нельзя отказываться от дачи показаний, потому что будет только хуже. Лучше рассказать частичку, правды и иметь железную отговорку о сотрудничестве со следствием на суде.

Пока мы сидели вместе, я всего однажды был вызван на допрос и по его совету частично признал изготовление, точнее перепечатку литературы.

Меня не сразу смутило то, что первые две отсидки у него были по «обычным» уголовным статьям. Оба раза он сидел за хозяйственные, точнее финансовые махинации.

В первые раз за спекуляцию золотыми изделиями, во второй раз за валютные дела. Он убеждал, что им занимался КГБ, потому что купленная валюта оказалась в руках кого-то из тех, кто пытался сбежать за границу.