Наверняка это еще не все, если так пойдет, то Латкин выбросит все кроме еды и золота.

Он по прежнему нигде не останавливался.

И тут мне показалось, что я вижу слева в десяти метрах от вереницы шагов человека следы волка.

Они были опечатаны в грязи у кромки берега ручья. И сказать точно, когда зверь их здесь оставил было невозможно. След уже замерз или засох и окаменел.

Может волк ходил здесь неделю назад. А может он преследовал Латкина. Могло ли это стать причиной, по которой он так спешно двигался, не делая привалов?

Пока мне везло с тем, что снег все еще не шел. Идти в снег было бы намного сложнее.Время близилось к закату и я стал выбирать место для ночлега.

Я почти остановился у удобного прилеска с тремя карликовыми ивами, как заметил впереди нечто необычное.В десяти метрах впереди снова валялась разбросанная одежда и вещи.

Отлично. Сегодня ночью мне точно не придется мерзнуть. Не знаю, смогу ли я использовать все, но мои запасные штаны, которые я узнал в куче вещей, сиротливо ожидали своего хозяина. Мне начинало везти.

Мои зияющие дыры на коленях — прощайте! Я с радостью натяну вторые штаны поверх этих.

Посмотрев на наколенники, я весело рассмеялся:

— И вы, латы северного бомжа, тоже прощайте!

Честно говоря мне не нравились эти наколенники из одеяла, потому что они постоянно спадали мешали поддерживать темп.

Я решил подойти поближе, чтобы разобрать брошенное. Когда я приблизился, то увидел тот самый мешочек…

Мои зияющие дыры на коленях — прощайте! Я с радостью натяну вторые штаны поверх этих.

Посмотрев на наколенники, я весело рассмеялся:

— И вы, латы северного бомжа, тоже прощайте!

Честно говоря мне не нравились эти наколенники из одеяла, потому что они постоянно спадали мешали поддерживать темп.

Я решил подойти поближе, чтобы разобрать брошенное. Когда я приблизился, то увидел тот самый мешочек…

Уже полностью стемнело. Если бы кто-то посмотрел на меня со стороны, то он бы увидел в непроглядной тьме ночи лицо человека в пятне света, исходящего от слабого огня.

Я сидел, подобрав к себе согнутые в коленях ноги и рассматривал пляшущие вспышки на ярких раскаленных углях.

Прямо над углями на импровизированном шампуре из шомпола винтовки я приладил половину тушки добытой птицы.

Разогреваюсь над источником огня — углями из прогоревшего стланика, мясо восхитительно шипело, покрываясь мелкими, почти микроскопическими пузырьками.

А небольшое количество капающего на угли жир моментально сгорало, превращаясь в дым с роскошным запахом шашлыка, который подхватывался слабым ветром из безмолвной северной пустыни и уносился в сторону темнеющего берега.

Хотя мне казалось, что этот чудный аромат, близкий сердцу каждого нашего мужика, заполнял всю вселенную.

Я жарил мясо, сглатывал слюну и размышлял над тем, что произошло с Латкиным.

Скорее всего страх, усталость и отчаяние заставили его выбросить много ценных вещей, без которых ему будет сложно выжить в зимовье.

Он выбросил даже золото, ради которого, как я понимаю он и бежал от меня и оленеводов.

Странный парень. В какой-то момент, когда он рассказывал про свои злоключения в тюрьме и путь советского диссидента, я перестал его подозревать в том, что он является «Проводником».

Тем загадочным криминальным гением, держащим железной хваткой за глотку нелегальных добытчиков, конкурентов и головорезов.

Не тянул он как-то на эту роль. Он не выглядел злодеем. Но с другой стороны у меня все равно оставались сомнения.

Он мог воспользоваться чужой личностью, чтобы ввести меня в заблуждение и рассказать или выдумать историю жизни постороннего.

Пока я никак не мог это проверить. Ясно одно, что он сумел завоевать мое доверие, и в его сознании в формула «сегодня умри ты, а я завтра» вытеснила все человеческое.

Все это он впитал с баландой за колючей проволокой. Кто-то рассказывал, что иерархия мужского обществам в заключении неизменно принимает одну и ту же форму.

Среда делиться на три слоя. Высшую, среднюю и низшую касты.

Говорят, что как-то после войны всех крупных преступников-воров свезли на одну зону.

Казалось бы они обладая умом и способностью выживать могли бы договориться между собой и жить на равных, но нет.

Среда снова разделилась, как слоеный пирог на те самые три части.

Преступники покрупнее, физически более сильные и умные держатся наверху угнетая преступников поменьше, которые таскают им пищу, следят за тем, чтобы его авторитет среди заключенных был незыблем.

Вторые же неизменно держат низовой класс в повиновении и так же эксплуатируют.

И если тем, кто наверху приходится сталкиваться с какими-нибудь трудностями, то решать вопросы посылаются свои же собратья послабее, которыми, в случае чего, легко принесут в жертву.

Именно так работает эта грозная поговорка «умри ты сегодня, а я завтра». Латкин продемонстрировал ее во всей своей бесчеловечной реальности.

Увы, в этой зоновской формуле нет никакого переносного смысла, никакой условности.

Голод заставляет сильного отнимать и поедать порции своих менее «авторитетных» коллег, устраивать себе комфортные условия существования.

Если кто-то мешает этому или сопротивляется, то таких убирают.

Конечно убивают не собственноручно. За убийство отвечают вовсе не те кто наверху, матерые преступники. Эти только приговаривают к смерти. Убивают мелкие воры, под страхом собственной смерти. Их посылают на убийство, как на работу.

Латкин понял, что не сумеет меня подчинить себе и убить он, видимо, тоже не смог. Хотел ли? Я еще раз подумал об этом. И пришел к выводу, что если хотел бы, то не открыл бы дверь, когда волки набрасывались на балок.

Рядом лежал казенный холщовый мешок с золотом. Увесистый. Но не слишком большой. Мешочек мог поместиться на ладони взрослого мужчины.

Золото, которое свело с ума Латкина оказалось ворованным. Как я узнал? Очень просто.

Тот кто украл, даже мешок не сменил.

В нем были разные по размеру самородки из нашей летней партии с Гибаряном.

Дело в том, что обстоятельства сложились так, что мы так и не сумели переговорить с глазу на глаз, чтобы выяснить все подробности его пребывания с теми тремя уголовниками.

Я давно прекратил попытки вспомнить экспедицию в деталях, это время и события так и оставались в памяти за семью печатями.

Владельца мешка выдавали дата и фамилия моего друга на пришитой лычке, написанные шариковой ручкой.

Для того, чтобы узнать каким образом мешок с самородками попал к моему соседу мне нужно было переговорить с ним лично.

Ну что же, когда увижу, то спрошу. Бежать с украденным золотом, а потом бросить его. Не смешно. Таких историй в этих Северных золотоносных краях много.

Больше только историй про то, как люди бежали с украденным золотом, погибали, а потом их находили с металлом.

Местные говорят, что золото так наказывает, и что лучшее средство от наказания не трогать и не иметь с ним никаких дел.

Немного пораскинув мозгами, я решил, что не буду тащить с собой мешок. Это лишний вес, да и кто знает, как история в будущем обернется.

Вдруг, я нагоню Латкина и золото снова сведет его с ума.

Потому утром я решил устроить, что-то типа тайника, и сложить туда золото и вещи, которые я оставлю.

Сейчас, в темноте двигаться не имело никакого смысла, можно было навернуться. Только новых травм мне для полного счастья не хватало.

Мне захотелось подурачиться и я торжественно себе объявил:

— За проявленные мужество и стойкость духа в борьбе за выживание, за упорность и несгибаемость инженер-геолог Бурцев награждается порцией шашлыка из белой куропатки! Уверен, что и в дальнейшем, товарищ Бурцев сможет трудиться на благо Родины и всего человечества.

Мне очень нужно было сказать себе что-то приободряющее.