Последний километр был взят почти галопом.

Я приближался и с каждым новым шагом силы прибавились, под конец я чуть ли не бежал делая большие шаги в снегу и, видимо, расходуя, неимоверные количества энергии.

Это было опрометчиво, потому что я мгновенно взмок, моя спина, шея и голова вспотели и парили в морозном воздухе, освещающимся заходящим солнцем

Но энергия из меня так и перла, я был полон жизни и сил.

Добравшись до места, я очистил ступени от снега, сбросил с плеч ношу на крыльце. Присел чтобы отдышаться.

Минут через пять, когда дыхание восстановилось, а тело еще не успело остыть я для начала обошел зимовье кругом, чтобы оценить его защищенность.

Как ни странно оно, как бы одиноко располагалось среди обширной заснеженной площади, хотя лично я разместил бы его у подножия ближайшей сопки, метрах в шести ста.

Не знаю, что подвигло хозяина поступить таким образом, может сопка слыла «нехорошим» местом, может где то рядом бил ключ — источник воды, но всем известно, что лучшее враг хорошего.

Я тихо пробурчал себе под нос:

— Видел я три жилища в этом краю: в первом лагере плохие люди захватили власть; во втором меня бросил больного на произвол судьбы другой плохой человек; третий хоть далеко от цивилизации, но променять его на четвертое я не желаю — от добра добра не ищут!

И стал разгребать руками снег перед дверью. Когда я уже практически закончил, то опять услышал то самое приглушенное сопение, похожее не 
то на глубокий вздох, не то тяжелый кашель, смешанный с тихим рычанием.

Я резко повернул голову в сторону откуда исходил звук. Между сугробов раскачивалась серая голова.

— Ах, ты ж паскуда! — крикнул я в оскалившуюся волчью пасть рывком открыл на себя дверь, подтянул рюкзак, оружие, протолкнул в дверной проем и быстрым шагом вошел в зимовье.

У меня из головы не выходила картина со скалящимся зверем. Он каким-то образом обошел меня стороной и вышел сюда по другой тропе.

Здесь внутри все было почти так, как я себе представлял в мечтах. Печь, окна, рубленый стол со свечами на нем.

Я огляделся и увидел деревянные полки с аккуратно сложенной посудой. На верхней полки стола коробка с патронами.

— Вот они! Есть! Только бы мой калибр!

Я мгновенно зарядил свою винтовку и быстрым шагом направился к выходу, мои тяжелые ботинки громогласно стучали в по полу.

— Ты сам выбрал свою смерть, тварина! Не надо было жрать Латкина!

Я выскочил на улицу и вскинул ружье в направлении животного.

И вовремя, потому что заслышав стук моих каучуковых подошв зверюга тоже приготовилась к смертельной схватке.

Он выскочил из своего укрытия за пару секунд до того, как я оказался снаружи и в два огромных прыжка сократил расстояние между мной и ним.

Не прекращая движения, третьим прыжком он взметнулся ввысь, нацелив свои зубы мне в глотку.

Я выстрелил пока он летел на меня, вытянутый как струна, с приоткрытой пастью, с оскалившимимся смертоносными клыками.

Он выскочил из своего укрытия за пару секунд до того, как я оказался снаружи и в два огромных прыжка сократил расстояние между мной и ним.

Не прекращая движения, третьим прыжком он взметнулся ввысь, нацелив свои зубы мне в глотку.

Я выстрелил пока он летел на меня, вытянутый как струна, с приоткрытой пастью, с оскалившимимся смертоносными клыками.

Возможно, в его одном зрячем глазу пронеслась вся его жизнь до того, как выпущенная мной пуля не разорвала ему вену на шее.

Из раны во все стороны хлынула кровь, окропив мое лицо горячими крупными каплями, которые моментально почувствовались на морозном воздухе уходящего дня.

Волчала не долетел до меня сантиметров десять — пятнадцать. Его челюсти вместо того чтобы сомкнуться еще больше раскрылись от боли, когда уже сраженный пулей, он попытался резким движением отвернуть назад свою голову.

Он рухнул к моим ногам, вытянул вперед лапы, едва не коснувшись ими моих ботинков, а потом на три или четыре секунды мелко затрясся в последней предсмертной агонии.

Потом тут же затих и вовсе перестал шевелиться. Волк не издал ни звука. Ни вздоха, ни визга, как это сделали бы собаки, ни рычания.

Из под его тела, точнее шеи и груди на белоснежный покров порога-террасы зимовья растекалась лужа густой, почти бордовой крови. Над волком все еще поднимался пар. Его тело не успело застыть и окаменеть.

Крови было так много, что в какой-то момент она перестала впитываться и образовала причудливый рисунок в форме цветка. По два больших лепестка, сантиметров пятнадцать в диаметре по каждую сторону от головы волка.

На мгновение мне показалось, что на ее гладкой глянцевой поверхности, как в зеркале, я увидел отражение своего небритого лица. А еще увидел отражение нависшего надо мной серого неба, затянутого тучами.

Это было красиво, одноглазый вожак умер достойно, как и подобает доминирующему самцу в стае — в смертельной схватке с врагом.

Я еще раз попытался увидеть себя в отражении, но теперь картинка исчезла, возможно потому что кровь начала сворачиваться. А может ее и не было и все это мне привиделось.

В его броске было что-то личное. Волки конечно звери и иногда режут стадо без меры. Но нападать больному и обессиленный дважды на человека это нонсенс.

Выкван рассказывал, что местные стараются не трогать их. Геологи не сильно зависят от связки «человек-олень-волк», поэтому редко прислушиваются к местным и стреляют при любой опасности в зверя.

Старики-оленеводы, подобную практику не поддерживали, по крайней мере многие из них. И вот почему.

Там, где олени, там и волки. Это прописная истина для чукотских оленеводов. Возле каждого стада живёт волчья семья, которая считает это стадо своим.

Природная связь между участниками очень хрупкая. Если оленеводы плохие, то волки рано или поздно убивают много оленей, больше чем могут съесть.

Но если оленевод правильно следит за стадом, караулит., волки не безобразничают и подрезают в основном больных оленей.

А в случае когда человек вышел «на тропу войны» и начал истреблять волков, то волчья месть не заставит себя долго ждать.

Уничтожить сразу всю волчью стаю удается крайне редко, а оставшиеся волки при малейшей оказии будут резать домашних оленей.

Если в окрестностях выпаса оленьего стада вся волчья семья истреблена, ей на смену, через какое-то время, приходят новые волки.

И первое, что они устраивают — это волчий террор. Они врезаются в ряды и убивают и калечат всех, кто попадается на пути.

Через какое-то время обустроившись на новой территории, волки воспримут это стадо, как свой «огород».

Но до этого момента стадо теряет большое количество. Старик Выкван объяснял, что «свои» волки тоже охраняют оленье стадо. Только от других волков.

Поэтому охотиться на своих волков означает накликать беду.

Я обтер руками лицо, на котором капли крови теперь были холодными. Низкая температура успела остудить кровь, брызнувшую на меня. От нее запахло какой-то печалью. На ум пришло четверостишье

— Болезни этой не поможет, и кровь врага, ни речь друзей! Напрасно здесь, в краю далеком, ты губишь прелесть юных дней.

Я посмотрел на свои окрашенные багрянцем ладони. Надо было что-то делать с мертвым телом хищника, и немного подумав, я решил оттащить его подальше от сруба.

Это оказалось не совсем простым делом, потому что несмотря на то, что был серьезно истощен, он весил килограмм пятьдесят.

Поначалу я даже не смог даже сдвинуть тушу с места.

Выходило, что в своей лучшей форме он мог весить килограмм восемьдесят.

Мне повезло в зимовье оказались лыжи и веревки. Соорудив, что то типа упряжи с лямками, которые можно одеть на плечи, я сначала скинул волка с порога на снег. Затем привязал свободный конец к волчьим лапам и потащил.

Оттащил я его метров на триста пятьдесят. Отвязал и бросил там. Рано или поздно к туше придут падальщики, пусть они сделают свое дело подальше от моего зимовья.