Под бронированным стеклом железный лоточек. Сержантка-канарейка приняла от Пантелеева особый номерок (похож на гардеробный) и выдала ему взамен его ксиву. Перед этим сверила его личность, глянув на имеющийся на него пропуск, на ксиву и на морду-лица майора. Хоть и знала его много лет, но — положено так, процедура кровью писана.

В зону так просто не попасть и не выйти, даже проходящим там службы ФСИН-новцам. При входе на КПП они меняют ксивы на жетоны с номером, и проходят процедуру идентификации — постовая сверяется с актуальным пропуском, который постоянно хранится у нее. При выходе, номерки сдают и ксивы обратно получают. И тоже через сверку с пропуском. Вот и сейчас, девчушка сверила личность начотряда по документу и улыбнулась.

— Все в порядке, товарищ майор.

Электрозамки щелкнули, и впустили нас в помещение КПП.

— Морозов Александр Александрович, — произнёс я, проговорив еще дату рождения, статью и срок.

И голос мой даже не охрип и не дрогнул, а начотряда только кивнул и пометил что-то в бумагах. Удостоверил мою личность по принятой процедуре.

Вдовесок дежурный прапор-дубарь обшмонал меня, как и положено по инструкции. И тут всё быстро и гладко. Никаких хабаров и запрещёнки я на волю, само-собой, не тянул, так что и вопросов лишних задавать не пришлось.

Снова щелкнули замки, с какой-то тихой злобой, а массивная решетка нехотя подвинулась, будто совсем не желала меня выпускать из КПП в сторону воли. Но я протиснулся, когда она еще до конца не открылась. Спасибо казенному дому, пора к родному.

Я шагал по коридору, крашеному в холодный синий цвет, но дух свободы начинал чувствоваться уже и тут. Окна стали больше — и на них уже нет решеток. Я за пределами зоны, в административном корпусе. Пантелеев сопроводил меня до спецотдела, где я получил под роспись свои документы (паспорт и прочие снилсы), а также заветную справку об освобождении. Потом двинулись в бухгалтерию.

Заскочили в расчетную группу, там девчонки шустренько и привычно насчитали мне приход, главбухша подмахнула квиток, и я пошлёпал в кассу. Вытащил из узкого окошка за железной дверью несколько пачек тысячных купюр. Хм… Думал меньше будет, но к зарплате еще и премия от администрации накапала за деятельность мою на благо колонии. Сделал я не мало. Одни шашко-нарды чего стоят. Как-то предложил я изготавливать изделие — три в одном — шашки, нарды и шахматы. Доска снаружи для шахмат и шашек, изнутри для нард, а вместо нардовых фишек — шашки можно было использовать. Товар пользовался огромной популярностью, даже в ночную на автомате станки приходилось по-первости запускать, чтобы поставленный план выполнить.

После получения расчета я хотел уже покинуть штаб и двинуть на выход, на воздух свежий и вольный, но начотряда меня остановил.

— Погоди, Морозов, — проговорил он. — тебя Сильвестр Андреевич просил зайти. Пошли, провожу.

— Пошли, — хмыкнул я, ведь дороги не знал.

В этом кабинете (за пределами зоны) не бывал. А в другой, что был в зоне, бывало хаживал, переговоры вёл. У Хозяина было два кабинета — за зоной и внутри, для работы и для встреч с осужденными.

Оказалось, что «наружный» кабинет находился на втором этаже, между учебным классом для личного состава и актовым залом. Этот корпус весь был за территорией зоны, но соединялся с ней бетонными коридорами, которые мы только что миновали.

Мы поднялись наверх по затертым до каменного блеска ступенькам. На стенах красовались стенды с выдержками из приказов и инструкций, в том числе правила пожарной безопасности, куда без них. И всё это было удивительно нормально — как будто не переворачивается в этот день моя жизнь с ног на голову.

Или с головы на ноги встаёт?

— Разрешите? — майор сам постучал в дверь с золотистой табличкой: «Начальник ИК-35 полковник внутренней службы Гурьев Сильвестр Андреевич».

Хозяин кабинета встретил нас, развалившись в кожаном диване со смартфоном в пухлой руке и с кружкой чего-то горячего в другой.

Обстановочка внутри соответствовала статусу Гурьева. Широкий стол под красное дерево сверкал совсем не казенной роскошью. Напольные вазы размером каждая с первоклашку удивляли затейливым орнаментом, шкафчики в том же стиле на резных и кривеньких, как у карманной собачки, ножках. И, как водится, огромный портрет вождя на стене. Не Ленина, конечно, современного вождя. Хотя первый для меня роднее как-то. Всю жизнь нас учили жить по совести, по-ленински, а потом захотелось перемен, и потеряли страну. В голове почему-то металлом зазвенели популярные в прошлом плакатные строчки Маяковского: «Ленин — жил, Ленин — жив, Ленин будет жить!» Тогда мы в это действительно верили.

Завидев меня, полковник резво поднялся, напялил китель зачем-то. Улыбнулся и протянул руку.

— Здорово, Саныч! Уходишь? Эх! Жаль! Как мы тут без тебя!

Затем незаметно кивнул майору, мол, свободен. Начотряда удалился, скоренько перед этим пожав мне на прощание руку.

— Ну, рассказывай… Есть где жить? Как с работой? Сейчас пенсии не дождешься, сам знаешь. Тебе сколько? Шестидесяти нет, считай молодой еще, пахать и пахать. Ха!

— Не беспокойся, все есть, Сильвестр Андреевич, разберусь, — я плюхнулся в кресло рядом с приставным столом. — Деньги не проблема, на первое время хватит, а там заработаю — мозги не пропивал, руки-ноги имеются. И хата в наличии тоже имеется. Дочка присматривала в мое отсутствие.

— Что-то не рад ты, смотрю, Саныч? — полкан прищурился. — Расчета мало получил? Или что гложет? Ты скажи, я разберусь…

— Да нормально все, Андреич, — отмахнулся я. — Чему радоваться? У меня ведь почти все здесь осталось. Кореша, работа, соревнования по шахматам хотел провести. А тут, будто в чужой мир ухожу.

— Так давай обратно к нам, — расхохотался полковник. — Только без тяжких, так… по мелочи замути — и хоп! Снова у нас!

— По мелочи — не моё, — усмехнулся я. — Да и не привык я размениваться по мелочам. Сам знаешь. Чего звал-то? Попрощаться или дело какое есть?

— Дело есть, — понизив голос, полковник придвинулся ко мне в кресле на колесиках.

Попутно вытащил из стола два пузатых бокала и привычным движением плеснул армянского пятизвездочного. Поставил один бокал мне.

— Выпьем, за свободу, — подвинул он бокал еще ближе.

— Лучше за здоровье, — улыбнулся я. — Свобода — она как баба непутевая, сегодня есть, а завтра нет. А здоровье всегда при тебе должно быть. Чтобы в аптеку бегать только за презервативами.

— Ну, давай за здоровье! — кивнул полкан.

Мы чокнулись и выпили.

Вечером того же дня я взял сверток, который передал мне Гурьев, и вышел из своей квартиры.

— Сашка! Ты, что ли? — на площадке второго этажа нарисовалась бабулька с бадожком и в пуховой козьей шали, старательно заправленной в потертое пальто с воротником из лисы. Некогда рыжей, а теперь выгоревшей и по-старчески седой.

— Я, теть Зин, привет! — подошел я и обнял соседку. — Как здоровье?

— А я-то и смотрю, ты — не ты! Белый, как лунь стал. Где твои рыжие вихры, Сашка?

Она вздохнула, но смотрела на меня как-то удивительно светло.

— Ну так… Не молодеем, теть Зин. А ты, я смотрю, молодцом. Хорошо выглядишь.

— Скажешь тоже, — отмахнулась бабулька. — Девятый десяток разменяла, а боженька все не может прибрать меня. Ноги не ходют, а все одно живу.

Ворчала тетя Зина по привычке, а всё-таки нехитрый комплимент и её порадовал.

— Так и живи. Сто лет живи.

— Да какой там? В магазин сходишь, и полпенсии нет. Хоть вообще не ходи. Вот раньше, помню, не шибко богато жили, но в достатке, еще и откладывать умудрялись при советской власти-то. А сейчас вот ведь как — за коммуналку внуки платят, их приходится просить. Не тяну одна…

— Хорошие у тебя внуки, тетя Зина. Вот ради них и живи.

Мы попрощались, и я вышел из подъезда. Вечернее небо хмурилось снежными тучками. Ветер задувал в рукава дубленки, а свитерок непривычно колол кожу.