— Я… не могу. — Су Хи бросает на него быстрый взгляд и тут же — отводит его в сторону и вниз: — не могу и все.

— Послушай. — он вдруг вспоминает о чем ему говорил Старший: — неужели ты хочешь жить вечно? Ну, то есть… мы все — умрем. Рано или поздно. Даже вселенная рано или поздно умрет. Разве тебе охота жить вот так?

— Мне все равно. — тихо говорит Су Хи: — ты не понимаешь. Я не боюсь умереть. Я даже… один раз… — она теребит край своей юбки.

— Малыш. Ты зря форсируешь события. Что еще за «мы все умрем»? Конечно, мы все умрем, но ее пугает не смерть. Смерть для таких как она — это закрыть глаза и уснуть. Облегчение. И… судя по ее оговорке она уже стояла на крыше высотки, готовая шагнуть вперед и забыться.

— Почему же тогда не шагнула? Она же… я себе и представить не могу, через что она прошла!

— Успокойся, малыш. Через что она прошла? Вы, молодые — искренне считаете свою боль — самой больной. Да, над ней издеваются, да ей обидно и печально, но… во время войны японские солдаты забирали таких как она в армейские бордели, где девушки лежали на спине почти двенадцать часов с раздвинутыми ногами. Их и за людей никто не считал. И девушке сильно повезло, если она попадала в офицерский бордель, а не в солдатский. И это было на этом самом месте, просто шестьдесят лет назад. Некоторые из тех, кто прошел через этот ад — все еще живы. Но никто не признает их ветеранами. Никто не гордится их подвигом. У них нет пенсии или компенсации со стороны Японии, они до сих пор — мусор. Никто не желает признавать их существование. А ведь большинство из них — были молодые девушки, которые после абортов в военно-полевых условиях — не смогли больше рожать. Родня от них отказалась, это же позор. И они — остались совсем одни. Те, кто выжили после военно-полевых Его Императорского Величества борделей.

— Что ты такое говоришь, Старший…

— А ты почитай исторические документы, малыш. Эта страна и ее люди прошли через такие испытания, что и врагу не пожелаешь. И эти испытания все еще не закончились. У Су Хи — все еще впереди, все еще возможно исправить. Она после школы — поступит в институт, деньги у ее матери есть. Если школу не сменить, то уж институт то она себе может выбрать и специальность. Даже без нашей помощи ей нужно потерпеть годик — и все, она уже далеко от своих мучителей. Да и… никто ее не насиловал. Издевались — да. Но сексуального насилия вроде не было пока.

— Ты то откуда знаешь?

— Жертвы сексуального насилия ведут себя иначе. Вспомни, когда мы стояли в кругу — она стояла у стены и держала портфели и твой пиджак. Вспомнил? Она с опаской смотрела на Гванхи и Бо. Но парней из сорок четвертой не воспринимала как угрозу, понимаешь? Если бы она хоть раз прошла через групповое изнасилование, то она бы в угол вжалась. Потому что у нее в голове была бы яркая картинка как они все ее прямо тут раскладывают… но этого не было. И она пока не воспринимает каждого мужчину как угрозу. Она боится своих мучителей, но не всех мужчин в принципе. Так что… если и было что-то связанное с этим, то скорей — из разряда издевательств и унижений. Стоять голой. Танцевать стриптиз. Все такое.

— Но это же ужасно!

— Ужасно. Но… в сравнении с тем, что пришлось вынести многим корейским девушкам в японских борделях — фигня. Я тебе так скажу, малыш… и она и ты — преувеличиваете свою боль и свою жертву. Собери сопли в кулак и прекрати ныть. И ей тоже полезно перестать ныть и себя жалеть.

— Да она себя и не жалеет!

— Еще как жалеет. И жертву из себя строит.

— Она и есть жертва!

— Конечно, если ты думаешь, как жертва, ходишь как жертва, крякаешь как жертва… но знаешь, что, малыш? Задумайся! Может быть, стоит перестать думать, как жертва, перестать ходить как жертва, а? Ладно, нам нужно пару вещей у нее узнать… а потом уже решение примем. Есть у меня впечатление, что без глубокой интервенции тут не обойтись.

Тем временем официантка — принесла им заказ. Сладкий чай и десерты. Потому что у Бон Хва уже руки трястись начали от дефицита глюкозы в крови. Так что он — начал пить чай, чувствуя, как сладость разливается по всему телу, дрожь прекращается и в голове — рассеивается туман. Он набирает сообщения в телефоне. Лишь бы Чон Джа была на месте… и дядя Ван.

— Ты же делаешь это ради матери? — спрашивает он у Су Хи: — ради нее, да? Я так понимаю, что отец Куоко и твоя мама — решили жить вместе и теперь ты испытываешь вину из-за этого, не хочешь подводить свою маму, частично искупаешь вину матери перед мамой Куоко и ей самой? Пойми, твоей маме будет намного лучше, если ты прекратишь все это. И ты лично — ни в чем не виновата, а потому и не должна нести ответственность за других. Даже за свою маму.

— Ты не понимаешь! — вдруг повышает голос Су Хи: — не понимаешь!

— Так помоги мне понять! — он повышает голос в ответ: — помоги мне понять!

— Ты… — она снова отводит взгляд: — не поймешь… моя мама и господин Чжун, у них все хорошо! У моей мамы никогда не было хорошо! Она всегда… это же чудо! Господин Чжун — добрый! Он заботится о моей маме! Но он продолжает заботиться и о маме Куоко и о самой Куоко! Мама просила меня, чтобы я — дала ей возможность пожить своей жизнью с господином Чжуном. Поэтому…

— Дала возможность пожить своей жизнью? Не понимаю. Как ты можешь им помешать? — удивляется Бон Хва.

— … — Су Хи молчит. Отворачивается в сторону.

— Кажется я догадываюсь, малыш. Вспомни, что Кири Аой на ее маму накопала. Помнишь фото из социальных сетей? Которые она показывала? Ладно отель и горнолыжный курорт — вспомни ее фото здесь — еда, утренние пробежки, бассейн, тренировки, рестораны вечером… ни одной семейной фотографии. Ни на одной рядом с ней нет дочери. Су Хи в ее аккаунте как будто вовсе не существует. А вот у мамы Куоко — есть куча фотографий ее и с бывшим мужем, и с дочерью. Дни рождения, пикники, просто фотографии вместе.

— Ты думаешь, что мама Су Хи — скрывает что у нее есть дочь?

— Бинго. Скорее всего так и есть. Отец Куоко, господин Чжун — ушел от своей опостылевшей жены, но все равно поддерживает и ее и Куоко финансово. А мама Су Хи скорей всего при первой встрече наврала ему что одна-одинешенька и все такое. Потом же говорить про дочку стало уже слишком поздно. Они живут вместе, а Су Хи — живет отдельно. Сама по себе. Вот поэтому у нее мятая юбка — она не ночует под мостом, просто дома нет взрослых. А когда ты приходишь домой совершенно без настроения, то меньше всего охота стирать и гладить свои вещи… тем более, что если она придет в школу вся чистенькая и выглаженная… что по-твоему с ней сделают ее мучители?

— Все испортят. Запачкают и помнут.

— Верно. Потому-то она и ходит в мятом и грязном — это один из способов ее защиты. Это как девушки, которые уродовали себе лица, чтобы не попасть в бордели. Она нарочно делает себя непривлекательной. В том числе и для того, чтобы исключить возможность сексуального насилия. Это печально, но по крайней мере мы теперь понимаем, что к чему. Если бы она жила вместе с матерью, то я бы уже поставил такой мамаше клеймо на лоб. Изменения в поведении, одежда, порванные учебники, залитый соком рюкзак, — все это кричит о помощи. Но… если они живут отдельно, общаются по телефону через сообщения, а встречаются раз в неделю, а то и реже — тогда все понятно. Ее мама полностью погрузилась в новые отношения, она высылает дочери деньги и списывается по телефону. А когда она видит ее — скажем раз в неделю в торговом центре, где-нибудь на фуд-корте — то Су Хи там чистенькая и готовая поддержать маму. Как будто ничего и не было. Уж раз в неделю она собраться может. Собраться и сделать вид что в ее жизни все хорошо и что она — счастлива. Уверить маму в том, что та — может продолжать наслаждаться своей новой жизнью с господином Чжуном.