Во-первых — расслабился бы. Мягкость и гибкость — путь жизни, малыш. Он — расслабляется, делает два шага вперед и садится, но не в кресло напротив, а на диван, рядом с Мэй. Она — наблюдает за ним, приподняв бровь.

— Как скажете, госпожа Мэй. — говорит он: — персонал клуба всегда готов пойти вам навстречу.

— Скользкий ты тип. — качает она головой: — скользкий и верткий как угорь. Скажи мне, кто ты такой? И что, ты теперь тут работаешь?

— Да. — разводит руками он, не забывая, что сидит рядом с ней, так что разводит осторожно, стараясь не задеть ее. Тем более что ее белая рубашка расстегнута до третьей пуговицы, а в просвете он видит ее белоснежную кожу. Стоп! Что бы сказал Старший? Нет, чтобы сделал Старший? Что-то совершенно противоположное тому, что делает он! Он, Бон Хва — смутился бы и отвел глаза в сторону, значит Старший…

— Чего ты пялишься? — госпожа Мэй вдруг подалась чуть назад, прикрываясь руками: — куда смотришь, извращенец? — в ее голосе было искреннее негодование. Вот оно, думает Бон Хва, нельзя сейчас смущаться, нужно быть бесстрашным и бесстыжим как Старший.

— Смотрю на вашу грудт. Она у вас великолепна. — говорит он, чувствуя. Что его несет: — правда всю ее не видно, рубашка мешает. Я бы предложил расстегнуть еще пуговицу.

— Что⁈ Ты… наглец, нет, каков наглец! — госпожа Мэй вскакивает с места и даже ногой топает: — ты что себе позволяешь⁈

— Я говорю правду. — Бон Хва чувствует, как тормоза выскакивают у него из потных рук и вся эта беседа, все выверенные слова — летят куда-то вдаль, а он — несется на вагонетке без руля и тормозов, ускоряясь с каждой секундой и не капли не сомневаясь, что в конце пути его будет ждать черный провал пропасти и бесславная гибель.

— Говорить правду легко и приятно. Но ведь здесь и сегодня нет ни госпожи Мэй, которая просто никак не может оказаться в этом клубе. Последней раз как я читал правила, сюда можно только с двадцати одного года. Здесь нет и Бон Хва, вашего одноклассника, потому что на работу сюда тоже только с девятнадцати принимают. Так что… полагаю, что мы видим друг друга в первый… и возможно в последний раз. — говорит он, в ужасе от того, что несет, готовый ударится в панику и все же разбудить Старшего.

— … повтори-ка. — госпожа Мэй замирает на месте и хмурится, глядя на него в упор.

— Мы видим друг друга в первый и последний раз?

— Нет, ту часть про то, что тут нас нет. Хотя… постой, я поняла. — какую-то долю секунду она колеблется, потом — кивает, видимо приняв решение. Делает мягкий шаг вперед и протягивает свою руку, но не для рукопожатия, она разворачивает ее ладонью вниз.

— Меня зовут Мария. Мне двадцать два года и я художница. Мои картины пользуются популярностью и потому я могу позволить себе ходить по дорогим клубам и заказывать хост-боев в вип-комнаты.

— Меня зовут Бон Хва… — он подносит ее ладонь к своим губам, и она тут же — вырывает ее у него.

— Серьезно? Ты даже придумать ничего не можешь⁈

— Ээ… но я не тот Бон Хва!

— Имя можно было придумать⁈ Хотя бы имя? Будешь — Ричард. — тычет в него пальцем девушка: — я за все тут плачу, значит будешь Ричард. Ну? — она выжидательно смотрит на него.

— Меня зовут Ричард, мне двадцать пять, я владелец сети отелей, а по вечерам для души работаю в клубе и сегодня я позабочусь о вас, Мария. — наклоняет он голову. На самом деле Бон Хва совершенно без понятия что он делает и что нужно делать дальше. Но… как-то это все у Старшего получается же! Но все равно лучше сказать правду… как говорит Старший — чем меньше врешь — тем меньше нужно запоминать кому и чего соврал. Так что сейчас он и скажет.

— Мария-нуна…

— Просто Мария. Ты же меня старше. — она уверенно и даже нагло смотрит ему в глаза. Он аж поперхнулся. Старше? Она теперь будет эксплуатировать легенду?

— Просто Мария. Насчет того поручения, что некая госпожа Мэй выдала некому Бон Хва.

— И что с ним?

— Чтобы его исполнить мне нужна бумага Ришелье.

— Что? Стой… Ришелье… тебе нужен «пропуск-вездеход»? In blanco? Это точно наглость. C’est par mon ordre et pour le bien de l’Etat que le porteur du présent a fait ce qu’il a fait?

— А? — Бон Хва остро почувствовал свою ущербность, когда Мэй перешла на французский так легко, словно она в Париже родилась и выросла.

— Тебе же это нужно, да? «То, что сделал предъявитель сего, сделано по моему приказанию и для блага государства». Так? Забудь, Д’Артаньян, я такой бумаги не выпишу. А если ты им кости переломаешь? Я же сказала — с точки зрения официальной, я к этому отношения не имею. Студсовет отношения не имеет. Администрация школы вообще без понятия.

— Извините за беспокойство… — Бон Хва вдруг понял, что Старший был прав и его идея попросить бумагу у студсовета — была глупой. Была идиотской. Так тебе госпожа Мэй и подпишет такую бумагу. Это же как чек «ин бланко» — с пробелом, где можно написать любую сумму. И конечно же такая бумага не будет индульгенцией, она просто подставит госпожу Мэй, если дело дойдет до триариев.

— Забудь. — кивает головой Мэй: — и вообще, хватит про школу. Давай-ка, расскажи мне, как ты дошел до жизни такой…

— Смотри-ка, а ты растешь, малыш. — раздается голос в голове и Бон Хва — с облегчением уступает место.

Глава 19

Когда он открывает глаза, то видит знакомый потолок со всем своими трещинками, бегущими по нему, напоминающими изгибы Янцзы и Хуанхэ, со старым светильником в центре. Эта картина успокаивает. Она такая же как и всегда. Много раз он открывал глаза и видел этот знакомый потолок. Чувствовал запах готовящейся еды и слышал, как закипает чайник на кухне. Все было, как и всегда. Он вдыхает утренний аромат — теплый запах выпечки, жаренной в масле рыбы и конечно же кофе.

У него есть еще время, совсем чуть-чуть и он может позволить себе закрыть глаза и полежать вот так, совсем чуть-чуть, потому что он всегда просыпается в одно и то же время. Беспокоиться не о чем, занятия в школе начнутся только через полтора часа, и он может позволить себе вот так полежать с закрытыми глазами и подумать. О том, что будет сегодня в школе… и тут вдруг в его голове вспыхивает неожиданная мысль и он — вскакивает на кровати, оглядываясь!

К его облегчению, он в кровати — один. Где-то на кухне напевает песенку Чон Джа, закипает чайник, за окном уже раздаются гудки автомобилей.

Он смотрит на одеяло, на смятую простыню и испытывает странное чувство. С одной стороны, он рад, что проснулся один, ведь вчера в какой-то момент он устал вести беседу и следить за Старшим и… вырубился. А от Старшего вполне можно было ожидать с утра в постели госпожу Мэй вместе с мадам Вонг. Вот запросто. И в этом случае у него с утра сердце бы просто лопнуло, потому что о чем потом говорить с Мэй Со Юн — он даже представить себе не мог!

А с другой стороны… он как будто испытывал разочарование от того, что с утра в его постели не было госпожи Мэй. И не потому, что она ему нравится, нет. Просто ему интересно было бы посмотреть на ее лицо… в постели. Неужели он становится таким же извращенцем, как и Старший?

— Это так не делается, малыш. — раздается голос в голове: — женщина сама выбирает мужчину, а не наоборот. Просто есть кретины, которые не видят знаков, вот и все. Разочарован? Хотел увидеть в свой кровати голую заместительницу главы студсовета? Понимаю…

— Нет! Вовсе нет! Просто… у тебя это так легко получается, вот я и подумал…

— Эх, малыш. Ничего легкого в этом нет. Все эти шуры-муры и постельные драмы происходят по обоюдному согласию… если мы не учитываем явное насилие. А обоюдное согласие как правило означает что женщина дает зеленый свет. Потому что мужчина как правило — всегда готов. Эти девочки, Сонг И, ее подружка Ичи — уставшие от работы и рутины менеджеры, которые очень хотели развлечься на выходных. Без обязательств и последствий. Потому с ними легко. Однако… если бы кто-то из них рассматривал меня как возможного жениха или парня — ой, тут бы мы наплакались. Эта Мэй — она же не случайная знакомая в баре. Она тебя знает, ты ее знаешь, у нее социальный статус в принципе не позволяет ей рядом с тобой сидеть, а уж тем более в лав-отель пойти. Да скорее небо упадет на землю, Дунай потечет вспять, чем эта крепость сдастся.