Женщины, которые хотя бы раз сталкивались с подобной ситуацией, меня поймут. В эти самые секунды ты ненавидишь себя гораздо сильнее, чем когда-либо. За то, что чуть не допустила унижение. В моём случае, снова.

Тук-тук.

— Яся… Ты чего так долго? — настороженный голос Антона по ту сторону двери лишь добавляет чувству отвращения баллов.

Он боится за меня.

Встаю с кафеля. Закрутив кран, снимаю с вешалки халат. Завернувшись в него, разглядываю своё жалкое отражение в зеркале.

Скула сильно опухла. Бровь рассечена. На шее следы от удушения.

Скривившись, отворачиваюсь. Двигаю щеколду, выхожу в коридор.

Черепанов сидит на полу у стены, но, увидев меня тут же подрывается и растерянно моргает.

— Со мной всё в порядке. Полежу немного, ладно? — взъерошиваю его волосы пятернёй и прохожу мимо.

Антон не возражает, когда толкаю дверь в их комнату.

Мне сейчас очень нужно очутиться там. Может быть, он понимает это и поэтому оставляет меня наедине с собой, бросив лишь: «если что понадобится, зови».

Включаю ночник, стоящий на тумбочке. Сдёрнув идеально заправленное покрывало, залезаю в постель и только тогда меня немного отпускает. В окружении Его вещей и запаха.

Как проваливаюсь в сон, не замечаю. Просыпаюсь оттого, что чувствую: в комнате я больше не одна.

Открываю глаза.

Темно.

Тянет табаком.

Из приоткрытой форточки доносится тихий треск разбивающихся о стекло снежинок-самоубийц.

Кирилл стоит у окна, спиной ко мне. Дымит, глядя на спящий город.

Испытываю некоторую неловкость. Я ведь лежу в его постели.

— Сколько сейчас времени? — принимаю вертикальное положение, притянув ноги к груди.

— Четыре, — отвечает сухо и холодно.

— Извини, что я… — не могу сформулировать мысль складно. — Сейчас уйду, — просто обещаю тихо.

— Давай, — кивает. — Куда пойдёшь? На улицу? — уточняет ледяным тоном. — Или к этому своему ни на что не способному фотографу?

— Пока имелась ввиду раскладушка, а Стёпу не трогай. Он вообще ни в чём не виноват. Я сама…

— Сама, — повторяет сердито.

— Только не надо, пожалуйста, ругаться. Я прекрасно всё понимаю.

— Да неужели? — тушит окурок о пепельницу и, захлопнув форточку, разворачивается. — Ты, блять, ни хера не понимаешь, Бортич! Как была отбитой на голову, так и осталась такой.

— Кирилл…

— Сто раз было сказано, уймись. Какого чёрта ты не послушалась? — цедит сквозь зубы.

— Я…

— Ты вообще не догоняешь с кем связалась? Предыдущую куклу из этого вашего грёбаного агентства он задушил и утопил. В курсе?

Мои пальцы непроизвольно тянутся к шее.

«Ты у меня всё-всё делать будешь, а если нет — завалю! И никто не кинется искать тебя, милая. Ни родителей, ни родственников. Верно?» — всплывают в памяти слова Ардова.

— Откуда… ты знаешь? — сглатываю тугой ком, вставший в горле.

— Сам рассказал.

— Боже…

— Он бы не помог тебе.

Молчу.

Что тут скажешь?

— Переехала к фотографу, уволилась с автомойки, — живи спокойно. Ходи себе по подиуму, лепи снеговиков, радуйся жизни. Какого икса ввязалась в это? Тебя же тормознули!

— Я хотела…

— Он бы не убил тебя сразу, Бортич. Сначала поиздевался бы вдоволь. У него сто-пятьсот твоих фотографий в кабинете.

Щёлкает кнопка ночника.

Свет безжалостно выдаёт мои слёзы, катящиеся по щекам.

— Сука, чувство самосохранения когда-нибудь у тебя появится или нет? — рычит он зло. — Откуда столько дурной обезбашенности и безрассудства? Хочешь закончить в канаве или мусорном мешке?

Солёная влага застилает глаза.

Беззвучно рыдаю, уткнувшись носом в голые коленки.

Накатывает.

Накрывает.

Картинки произошедшего вертятся в воспалённом мозгу калейдоскопом.

Тело бьётся в судорогах.

Мне холодно и очень больно где-то там внутри.

Остановиться не могу. Реву и реву, задыхаясь от нехватки кислорода.

Сколько по времени длится немая истерика, не знаю. Это происходит до тех самых пор, пока я не ощущаю, что Кирилл тоже садится на кровать.

— Не плачь. Прости, — должно быть, извиняется за резкие фразы, брошенные в пылу гнева.

Чувствую его ладонь. Медленно гладит по волосам. Успокаивая.

Только мне почему-то от этого его жеста ещё хуже становится.

— Ясь…

Поднимаю голову.

Наши глаза встречаются.

Кирилл морщится, внимательным взглядом изучая моё лицо. Сжимает челюсти до хруста, двигая желваками, а потом… Потом он просто берёт меня за руку и тянет к себе, чтобы уже в следующую секунду крепко-крепко обнять.

Кирилл

Перегнул, наверное. Яська плачет на моей груди. Так сильно, как никогда раньше. И что с этим делать — непонятно. Слова кажутся бесполезными и пустыми, но говорить однозначно надо, иначе свихнуться можно.

— Всё хорошо, — поглаживаю её напряжённую спину и касаюсь губами макушки.

Она в очередной раз судорожно тянет кислород и шмыгает носом.

— Успокаивайся, Ясь. Я ору потому, что мы с пацанами очень сильно за тебя переживали. Понимаешь?

— Да. Я больше так не буду, — шепчет едва слышно.

— Обещаешь?

— Обещаю, — послушно сопит в ответ.

— Договорились.

Лампочка начинает бесяще моргать. Всё время забываю выкрутить её и поставить новую.

Щёлк.

На этот раз она всё-таки гаснет, и комната погружается во мрак.

— Лампа перегорела, — объясняю встрепенувшейся Яське. — Пойду принесу другую. Ты ложись давай, надо поспать.

— Чёрт с ней с этой лампочкой. Не надо, не уходи, — просит, вцепившись в ткань свитера.

— Ясь…

— Можем мы побыть вдвоём? Пожалуйста, Кирилл.

Опять плачет и… Разве оставишь её одну в таком состоянии?

— Тихо, не реви.

— Ты не уйдёшь?

Вижу в темноте её блестящие от слёз глаза.

— Нет.

— Хорошо, — кивает.

— Нога затекла.

— Прости, — слезает с моих колен и отползает к подушке.

— Спи.

— С тобой. Иди сюда, — отодвигается к стене, освобождая для меня место.

Ох дьявол, дерьмовая затея.

— Кирилл.

Её голос звучит надломленно и убито. Наверное, поэтому я забиваю на доводы разума и уже через несколько секунд оказываюсь рядом.

— Я так по тебе скучала… — оплетает руками шею. — А ты?

Молчу, уставившись в потолок.

— И ты скучал, я знаю. Следил за мной, — обжигая кожу горячим дыханием, выдаёт она неожиданно. — Сначала я не понимала, чья это машина, но потом Череп рассказал про твоё новое приобретение.

Черепу надо узлом завязать язык. Вечно пиздит им направо и налево!

— А про снеговиков… Я нарочно Стёпу тогда не оттолкнула, — напоминает про тот эпизод с поцелуем, который стереть бы к херам из памяти. — Хотела, чтобы ты ревновал. Понимаешь?

Внешне остаюсь спокойным, но внутри закипаю.

— Со Стёпой я просто дружу.

— Мне всё равно.

— Он хороший парень.

— Рад за него.

— И кому-нибудь обязательно понравится, но я…

— Просто спи, Ясь.

— Какая же ты бездушная глыба! — привстав на локтях, цедит она обиженно.

— Всё сказала?

— Нет, не всё.

— Понятно, — устало потираю глаза.

— Из-за тебя у меня ни с кем не получается построить отношения.

— Нормальная предъява. То есть, по-твоему, в этом виноват я?

— А кто ещё?

— Может, выбираешь для этих целей не пойми кого? Эмиль, Жаров, фотограф. Последний ещё куда ни шло.

— Жарова сюда приплетать зачем?

— Ты решила, что он чисто по-отечески о тебе беспокоится? — усмехаюсь. — А ежедневные покатушки в ресторан? Брось, ты же не дура. Прекрасно всё понимаешь.

Ложится, укладывая голову мне на плечо.

— Значит, не будешь отрицать, что следил за мной?

— Просто хотел убедиться в том, что у тебя всё в порядке.