Встал, высоко подпрыгнул и вдруг резко замахал руками. После заходил по паперти, словно кочет. То подпрыгнет, то выгнется всем телом, то головой станет мазать. Чистый драчливый кочет!
— Ку-ка-ре-ку! Ку-ка-ре-ку! — заорал парень невероятно пронзительным голосом. Ковылявшая рядом бабка с клюкой даже подпрыгнула от неожиданности, а, опомнившись, начала истово крестится. Испуганные воплем парня, десятки воронов сорвались с крыш и с карканьем стали кружиться над площадью. Мрачноватый, словом, антураж получался. А Дмитрий и не думал останавливаться, вновь принимаясь за свое. — Ку-ка-ре-ку! Ку-ка-ре-ку!
Останавливались привлеченные криками люди. Ржали лошади, псы принимались лаять, выть.
— Не лезть свинье со своим рылом в калачный ряд, не ставить там свои порядки! В хлеву ей сидеть, в грязи валяться и похрюкивать!
Начал он с пословиц и поговорок, намекая на известные обстоятельства. А как же иначе? Не орать же напрямую, что не место бабе на троне, что подле мужа ей сидеть нужно и голову лишний раз не поднимать. Сейчас за такое, впрочем, как и всегда, мигом головы можно было лишиться. Не успеешь оглянуться, как уже «шить» статью будут об оскорблении царской чести и руки заламывать. Тут с этим быстро.
— Не место гусю на шестке рядом петухом и курами! Лапками он должен по земле-матушке топать и деток-гусяток своих одерживать! Кочету же следует на самом верху шестке сидеть и оттуда гордо на других взирать! Петя-Петя-Петушок, ждёт тебя вскоре твой шесток! Где ты, Петя, бродишь, где ты, Петя, ходишь? Иди скорей…
После многократного упоминания имени «Петя», да ещё с особенным ударением, всем стало ясно, о чем он ведёт речь. Тут семи пядей во лбу не нужно было иметь, чтобы узнать царевича Петра и его историю.
— А коли не придёшь на шесток, быть во всем дворе беде великой, страшной! Быть хладу и мору, врага приходу…
Накрутив себя, Дмитрий подскочи к недалеко стоящей бочке с водой и с силой хлопнул по ней.
От сильного хлопка многоведерная бочка затряслась, возница с огромным черпаком от неожиданности на задницу свалился.
— С верою в Господа говорю, что кровь по земле литься будет, коли кочет свое место не займет.
Крикнув это, Дмитрий со всей дури ударил с ноги по крану у бочки. Про себя же в это самое мгновение истово молился, чтобы способность сработала, как надо. Не дай Бог, что-то опять не так пойдет. Никак не нужны сейчас эти приколы Сатаны. Ведь собственная башка на кону.
Парень закрыл глаза и опустился мешком на каменную брусчатку.
— Ах! — по многосотенной толпе пошла волна. Хотя, какая там волна? Многоголосное цунами из сотен мужских и женских, детских и старческих голосов. — А-а-а-а-а! — кто-то всхлипывать даже начал, а кто-то истерически во весь голос рыдать. — А-а-а-а-а!
Осторожно открыв глаза, Дмитрий вздрогнул всем телом. Увиденное до печенок потрясало своей сюрреалистичностью.
Из бочки мощным фонтаном хлестала красная-красная жидкость, заливавшая все вокруг. И толстобрюхего купца с искаженным от ужаса лицом, и бледную, как смерть, молодицу, и визжащую от страха красномордую бабищу. Всем по полной досталось — с головы до ног залило
— Кровь, кровь, — побежал испуганный шепот. — Как в пророчестве юродивого… Видно, правду, рек… Быть беде, быть беде… Нужно к патриарху идить и просить его о скорейшем воцарении царевича… Пусть тоже скажет свое слово. Пусть укажет нам путь.
В этот момент, упавший на брусчатку, купец начал водить носом у своих рук. Принюхается и что-то шепчет, затем снова принюхается и опять что-то бормочет. Наконец, догадался лизнуть. Тут же посветлел лицом.
— Наливочка, мати, мои… — вырвалось у него. Мужик выхватил у возницы черпак и подставил его под красный поток. После мигом опрокинул его внутрь. — Наливочка, люди, настоящая, как матушка делала! Уф, ядрёная, — провел он по мокрой бороде. — Чудо, люди! Настоящее чудо! Как у Господа… — ахнул купчина, с испугом уставившись на юродивого.
Через мгновение толпа уже выбивала краны у других бочек, что водовозы привезли на рынок. Над площадью стал подниматься тяжёлый алкогольно-спиртовой угар.
Уже к этому вечеру столицу охватили беспорядки. Набежавшая на площадь, беднота упилась разнообразным спиртом до поросячьего визга. Малая часть в блевотине и дерьме валилась прямо там, возле бочек, большая часть устремилась в богатые кварталы. Вооруженные кольями, топорами и самодельными копьями, городское дно вламывалось в каждую мало-мальски приличную усадьбу.
Заполыхали бревенчатые терема, из которых с визами выбегали женщины и дети. Богатый скарб летел прямо на землю, навоз. Вокруг всего этого метались орущие люди и пытались что-то урвать себе.
Вызванные земскими головами московских концов — Китая, Земляного города, купеческих слободок, стрельцы почему-то мешали. Закрылись у себя в слободках, перегородили улочки засеками из повозок и стали там с ружьями и пистолетами. Чуть видят кого, сразу палить из всех стволов начинают. А из усадьбы стрелецкого полковника, к тому же, слышались пьяные вопли, ругань и проклятья. Сказывали, что полковник в одном исполняем по своему двору бегал и кулаком грозил в сторону царских палат. Из пистолей стрелял по разным сторонам…
На Кукуе, где иноземцы живут, тоже все позакрывали. Офицеры, коих из других стран пригласили, к семьям на Кукуй возвратились с оружием. Пушки вроде даже у ворот выставили. Кукуй и раньше никого не жаловал. Сейчас совсем плохо стало. Не пройти, не проехать. Только покажешься на дороге, сразу же потчуют свинцом.
Случилось то, что и должно было произойти. К царским палатам, защищаемым редкой цепью солдат нового строя — новобранцев-мушкетеров, подошла многосотенная толпа. Подогретые спиртом, они орали на все лады проклятья царевне-девице, размахивали разнообразным оружием, напирали на бледных мушкетёров.
Не менее бурные события развивались и в самих палатах, где собрались две самые могущественные боярские группировки — Милославские и Нарышкины. Первые сгрудились вокруг бледной, как смерть царевны Софьи, искусавшей в кровь свои полные губы. Вторые, прижавшись к западной стене хором, окружали царевича Петра. Словно две стаи злобных псов, они скалились друг на друга, наскакивали и пытались укусить.
— … Царевича Петра хотим на царство! Истинную кровь Романовых на трон! — орал мордатый с густой окладистой бородой молодой боярин. Махал пудовыми кулаками в сторону своих супротивников — Милославских, задирался, как сопливый пацан.
Не отставали и с той стороны.
— Государыня Софья Алексеевна — истинная царевна! Не нужен нам сопляк от Нарышкиных! Мы сами все смогем… — хрипел худой, как палка, старик в тяжёлой собольей шубе. Его высокая шапка сбилась набекрень, из под нее выбилась мокрая от пота седая прядь волос.
Ни та ни другая сторона не желала уступать, понимая, чем ей будет грозить выигрыш противников. Все знали друг друга, как облупленных. И кто бы ни пришел к власти, оппозиции грозила в лучшем случае опала, а в худшем случае — тяжёлая и мучительная смерть.
Явно нужен был кто-то третий, кто бы смог, если не примирить, то хотя бы успокоить обе стороны. И этим третьим стал патриарх Московский и всея Руси и северных стран Иаким.
Патриарх Иаким, обряженный в свое праздничное облачение и оттого выглядевший ещё более внушительно, стоял ровно посередине от двух враждующих боярских групп. Их лаянье он слушал с брезгливым выражением на лице, то темнея, то, наоборот, бледнея. Чувствовалось, что, будь его воля, разогнал бы всех здесь «сраной» метлой, а то и плетьми. Горяч был патриарх, не сдержан, ни перед кем головы не гнувший, что, собственно, он и показал.
— … Смердите, как в хлеву! — со всей силы ударил он посохом по полу, заставляя всех отшатнуться в разные стороны. Кое-кто даже в стенку вжался, испугавшись грозного лика патриарха. Не удивительно. Высокая, мощная фигура, от которой буквально сквозило яростью и гневом, казалась самим архангелом Гавриилом, пришедшим за душами грешников. — Что вы творите? Словно псы набросились друг на друга! Вы же все одного корня! Что же вы грызетесь, как иноземцы!
