Маюта, уморённый пеклом, на своём облучке совсем уже клевал носом. Огромная шапка (видать, братнина) сползла ему на глаза и ежесекундно грозила свалиться под копыта пристяжной, идущей сбоку хомута.

– Эй, добрый молодец! Спишь? Или уже по дому заскучал?

Мальчонка мигом подобрался, поправил шапку и обернулся к Алисе. Удивительные глаза его светло сверкали на чёрном от дорожной пыли лице.

– Не-а, не сплю! Морок привиделся, госпожа: будто бы имею я от вас награду многоценную за службу верную, всяко золота, брыльянтов на тыщи семериков…

Девушка засмеялась.

– Жизнь покажет. А что бы ты делал со всем этим богатством? – спросила она, желая проверить спутника.

Маюта сладко зажмурился.

– Перво-наперво куплю пряников себе медовых… целый мешок… или два. Потом кафтан парчовый, коня да саблю острую, каменьями изукрашенную, будто у барина какого… – Тут он спохватился. – Не, сперва подарков отошлю домой: батюшке – механизму такую, чтобы дым через воду пропускать, как у Огненных лордов; матушке – украшенья из лалов да яхонтов; бабушке – чашку фарфоровую с расписными птицами; братам – по сахарной голове да чарке водки, а меньшим каждому петуха леденцового.

Алиса представила себе всё почтенное семейство: Васяту с кальяном, Мотрусю в драгоценностях, старуху Дормидонду с чашкой и остальных домочадцев – и расхохоталась неудержимо.

Маюта вовсе не обиделся, присоединившись к её смеху.

– Во веселье-то пойдёт, а? Авось, никого не обижу!

Алиса вытерла слёзы.

– Ну, дружок, об этом мы поговорим позже, а пока я могу только посоветовать тебе заняться своей речью. Знаешь ли, все эти «эвона» да «вона», «авось» да «небось»… Не хочешь же ты, чтобы в городе я краснела за своего доверенного слугу? Пожалуй, и чужие пажи станут смеяться.

Мальчик вмиг сделался серьёзен и бледен:

– Так я им тогда… оне у меня тогда… – он сжал кулачок и взмахнул им в опасной близости от кирпичного лица Пахмы Игралика, невозмутимо дымящего трубочкой. – Что же энто… госпожа Алиса…

Он шмыгнул носом, утёрся и отвернулся прочь. Некоторое время проехали в молчании.

– А вы… вы поможете мне, госпожа Алиса? – не выдержал Маюта. – Мне очень охота научиться… говорить покрасивше.

– Прежде всего, не «покрасивше», а «красивее»… ну, а учение пойдёт лучше, если я буду просто поправлять тебя, а ты станешь прилежно запоминать. Согласен?

– А то! – Маюта просиял. – Памятью-то Бог не обидел, небось! Память у меня лошадиная!

– Отлично. Но почему память – и вдруг «лошадиная»?

– А потому как лошадь никогда ничего не забывает, прям до самой еёной смерти.

Так, болтая о том, о сём и попутно играя «в школу», они оставили за спиной ещё часть пути. Пахма больше молчал, попыхивая, говорил лишь тогда, когда к нему непосредственно обращались.

– Дядька Игралик, а правду сказывают, что у Старопечек будто бы деревяшек видали?

– Могабыть, правду… а могабыть, и брешут.

– Вот бы хотя недолго поглядеть!

– Что это за «деревяшки» такие, Пахма? – полюбопытствовала Алиса, щурясь на немилосердное солнце.

– По-учёному называют «дендравы». Ну, дерева такие ходячие.

– Что вы говорите, Пахма?! – поразилась Алиса, а мужик с удовольствием продолжал:

– Да, ходячие… корни у их во все стороны торчат и ветви, но без листов. Лесные Герои любят нанимать их в свои армии на службу. Дендравы очень сильные, только медлительные – ужасть! Хромая курица, и та их на земле обгонит.

«Ну конечно, я читала о них. Это классика фэнтези».

– И что же, – услышав про армии и про Героев, девушка ещё больше заинтересовалась, – если они могут служить, значит, понимают нашу речь?

– Конечно, понимают! Все создания Божии понимают словеса человеков, госпожа Алиса, даже презренные гоблины… Есть простые дендравы, а есть которые рангом повыше, так те даже сами говорить могут, только немного и шепеляво, будто у их орехи во рту. А уж офицеры доступно излагают, как бы понятно.

– А вот ты, Маюта, с ними встречался в жизни-то?

– Не. А дядька Игралик встречался.

Алиса хмыкнула, представив себе шагающие деревья, у которых «корни во все стороны торчат».

– Пахма, а дендравы эти, они добрые или злые?

– Деревяшки-то? – мужик задумался. – А Господь их ведает. Ежели дикие, которые магические колодцы охраняют, шахты или ещё что, так бывают и злые. Близко к им и не подойди, враз ветвями поймают, корнями заплетут и раздавят, одно мокрое место и останется. А которые в армии чьей, так ничего, вежливые такие, обходительные, значить. У Героев, у их не забалуешь.

– А какие здесь бывают Герои?

Скрывая невежество, она предусмотрительно вставила «здесь» – дескать, «там-то» я Героев видала-перевидала, даже целые толпы, а вот здесь не довелось пока.

– Это дворяны. Те, которые под свою руку могут какую ни на есть армию собрать.

– И что же они делают с этой армией?

– Известно что.

– Что?

– Бьются.

– С кем?

– Известно с кем. Друг с дружкой.

– А зачем?

– Да леший его знает! – недовольно отозвался Игралик с извечным раздражением простого человека в отношении «дурачков-аристократов». – Энто дело господское, мы в энтом ничего не понимаем… Косынку-то накиньте, леди Алиса, а то ить стража…

Алиса послушалась и даже, смочив край платья, вытерла лицо.

Дорога мало-помалу становилась шире и оживлённее, перерастая в большой проезжий тракт; уже появились на ней и другие повозки, телеги, медленно ползущие к городу. Мимо пылили всадники; группы богомольцев, распевая религиозные гимны, двигались в том же направлении. С высоты воза Алиса с любопытством глазела по сторонам. Люди выглядели сытыми, довольными, одеты были чисто и опрятно, но несколько странно и смешно. Какие-то то ли колготки, то ли чулки с завязками, которые пристёгивались к коротеньким курткам, кургузые камзольчики, капюшоны с фестонами, колпаки в виде горшка, длинноносые клоунские пулены, вышедшие из моды всего-то лет триста назад… Наверное, всё это хранилось под спудом и надевалось по большим праздникам либо для поездки в город. А эти чудовищные береты! Шевалье Д'Артаньян времён прибытия в Менг позеленел бы от зависти.

«Во человецах как бы благоволение, а в воздусях, соответственно, благорастворение. Словом, полное велелепие всюду, – подумалось Алисе. – Но какой там восемнадцатый век! Хорошо ещё, если шестнадцатый, если вообще не пятнадцатый. Нарядились, как Джокер в картах Морфея… А ведь точно, похоже!»

«Джокеры» скоро кончились, валом повалили селяне. Сплошные вышитые рубахи, стоявшие колом, портки, заправленные в кожаные поршни и калиги, кафтаны и поддёвки, бесформенные шапки-вёдра.

На неё никто не обращал внимания, поскольку девушка в своём коричневом шерстяном платье и белом переднике ничем не отличалась от таких же крестьянок. Новые козловые башмачки, правда, оказались велики ей и поминутно соскальзывали с ног, и Алиса вынуждена была постоянно поддевать их. Мотруся также снабдила «госпожу» некоторым количеством денег и целым мешком припасов в дорогу. Время от времени Алиса доставала то яблоко, то пирожок, и оделяла попутчиков.

Перед мостом уплатили сборщику положенное, так называемый «мостовой». Экономный Пахма отделался не звонкими трудовыми семериками, а большим камнем с воза, который должен был пойти на мощение улиц Фаргейта, – и покатили дальше.

Дальноврат раскинулся на холме, залитый ослепительным солнцем. Нестерпимо яростно горели золотые купола и кресты десятков церквей, малиново звонили колокола, огромные ворота, обитые полосами листового железа, были гостеприимно распахнуты.

Тракт чернел от народа, все стремились поскорее попасть внутрь, за кольцо городских стен. И – повозки, возы, телеги, дроги, тачки – то, на чём можно доставить продукты труда. Всё это сгрудилось у самых ворот. Стражники, выбиваясь из сил, кричали хриплыми голосами, пытаясь отрегулировать людской поток. Толпа напирала.