Ветер дунул в приоткрытую форточку, как будто хотел что-то сказать.

Но что это виднеется там, в углу?! Такое длинное, чёрное… словно высокая тощая старуха притаилась и грозит ей оттуда… Несколько малоприятных секунд девушка всматривалась в тень, силясь понять её природу. Тьфу, это же пальто. На вешалке висит.

Она уняла бешено бьющееся сердце. И надо ж такое вообразить! Расспросы – расспросами, но если другая Львовна, не Калерия, а Марцеллина, хотела её напугать, то ей это удалось, теперь везде старухи мерещатся. И не то чтобы Алиса была такой уж трусихой, но темноты, вообще-то, боялась. Просто из-за богатого воображения. И из-за снов.

«А не зажечь ли мне свечей?! Для таинственности и хорошего настроения».

Девушка вынула всё из того же бездонного буфета коробку со свечами, которые были припасены на всякий случай у любого советского человека, и взяла одну. Установила в стеклянный стаканчик, чиркнула спичкой… Испуганная темнота метнулась прочь, расплескалась по углам и притаилась, чуть дыша.

Почему всё вокруг так волшебно изменяется, стоит зажечь свечку? Вот попробуйте как-нибудь – и будьте готовы к сказочным приключениям! Там шкаф высится загадочным порталом в неизвестность, а подушка белеет, как распущенный парус волшебной каравеллы, и тени мечутся по стенам, словно листья баньянов…

Горит, горит огонёк, и становится так уютно, а на сердце тепло. И все страхи отступают, имея в виду, правда, вернуться. Потом. Когда настанет пора спать…

Алиса вынула вилку из розетки, плеснула в чашку воды и насыпала две ложки кофе. Потом подумала и добавила третью – гулять, так гулять! И ещё взяла из сахарницы козинак, который лежал там вот уже несколько дней – специально, чтобы можно было заесть какое-нибудь огорчение.

Помогло. Глупое огорчение растаяло, как козинак во рту.

«Интересно, есть ли у слова «козинаки» единственное число? В грамматике, наверное, нет, а в жизни есть, потому что в сахарнице он был единственный».

Неторопливо попивая кофе, Алиса наслаждалась тишиной и уединением – не так-то часто у неё выдавались спокойное время, чтобы просто помечтать. Она любила мечтать. Это не значит, что она постоянно витала в облаках, просто Алиса обожала украшать действительность – примерно как вышивальщица бисером. Она любила смотреть на облака, пробовала на вкус дождь, ловила языком снежинки, представляя, что они малиновые, клубничные и лимонные, и нюхала ночной ветер. Она придумывала, что собирает звёзды в карман, и разыскивала среди шапок сирени цветок с пятью лепестками, и подпрыгивала, и напевала, и прятала в кулак солнечные зайчики… И если б фантазии можно было обращать в золото, то она была бы уже богаче английской королевы.

А вот если и правда материализуются её мечты, то ВО ЧТО они материализуются? Какой же он, этот «бубновый возлюбленный»?

«Пусть ОН будет высокий… да, непременно высокий. (Ибо какая девушка, не лукавя, выбрала бы низенького?). И с голубыми глазами… или с карими… или голубыми… впрочем, всё равно, с какими глазами. Важно, чтобы они были. И чтобы у него имелось чувство юмора, это обязательно. И надо, чтобы он был добрый и великодушный, тогда мне можно будет приютить бездомную собачку. Или двух собачек. И кошку…»

Образ, который она мысленно пыталась нарисовать, складываться никак не хотел, возможно, он сам ещё не определился, желает ли стать её возлюбленным. Она вздохнула.

«Калерия. Вот сумасбродная старушенция! Наворожила, наплела чёрт-те что, теперь вот не спится. А завтра рано вставать! Принцы, бубновые короли… Глупости всё это. Принцы грезят о Золушках только в книжках Шарля Перро, а в жизни женятся на злых и уродливых, но богатых кооператоршах. «Надо исходить из реального», как говаривал мой бывший. Деньги липнут к деньгам, и нынешние миллионеры берут себе в спутницы дочек Рокфеллеров. Или уж, на худой конец, супермоделей наподобие Клаудиа Шиффер».

О жизни миллионеров и знаменитых моделей Алиса имела довольно смутное представление. Ей казалось, что все они питаются одними трюфелями, устрицами и конфетами «Кара-кум», запивая всё это шампанским, только и делают, что катаются на яхтах и лимузинах, а спят на кроватях размером с её комнату, причем до полудня. Словом, прожигают жизнь.

Среди её знакомых не было также герцогов или хотя бы маркизов, никто не числил таковых даже среди дальней родни, поэтому она слабо представляла себе их жизнь тоже. И ни один родственник не терял в детстве брата-близнеца (впоследствии усыновлённого раджой Шрирангапатнама). И не находили на пороге младенца в батистовых пелёнках, помеченных золотой короной и буквой «R»… Так что возможности познакомиться с аристократическими особами у неё не имелось – ни сейчас, ни в обозримом будущем.

«Женские романы беззастенчиво врут, принцы самой судьбой предназначены принцессам. А обыкновенным девушкам, таким как я, остаётся читать о них в глянцевых журналах. Или слушать всяких чудаковатых старух с их нелепыми карточными прогнозами… Кстати, о старухах. Сегодня они меня просто преследуют, как будто я – это ежемесячная пенсия. Одна нагадала мне королевские дороги и дорожных королей, вторая говорить вовсе не желала, но я заставила. Личным обаянием. Почему-то именно сегодня мне пришли в голову всякие вопросы – без приглашения, словно нежданные гости. Так бывает, живёшь, живёшь себе спокойненько, а потом – бац! Позарез нужны ответы. Отчего-то до смерти захотелось узнать что-нибудь о том, кто жил в моей комнате раньше. И получился прямо вечер расследований и вытряхиваний информации из двух бедных старушек. Что удалось выжать на кухне из Марцеллины? Оказывается, моя собачья конурка принадлежала некой Люции Карловне фон Штольберг, тоже старухе, германской дворянке голубых кровей. Как оказалось. Хотя в жизни бывает всякое, особенно в такой смешной стране, как наша».

После развода Алиса уже шесть лет жила здесь, в угрюмом доме на Боровой улице, занимая в коммуналке самую маленькую комнату, которую мысленно называла то «гробом с окном», то «собачьей конуркой» в зависимости от настроения. Возможно, лет триста назад вокруг и шумели какие-нибудь боры, но сейчас слышен был только городской транспорт.

К сожалению, она не была жертвой домашнего насилия, поэтому не могла устроиться с ребёнком в каком-нибудь приличном приюте. Она была жертвой собственной наивности.

Ей, всю жизнь прожившей в отдельной современной квартире, замызганная коммуналка вначале показалась настоящей преисподней – как на картинах Босха или гравюрах Доре. Здесь жгли электричество даже летним днём, потому что внутрь двора-колодца почти не попадал свет. Этот запутанный коридор любой египтолог признал бы с первого взгляда: точно такие вели в сердцевину пирамид. Здесь была куча соседей: студент Сашка, Валентина с Виктором, Марцеллина Львовна, Калерия Львовна и Валерий Павлович. Тут на стене висел график уборки мест общественного пользования и расписание мытья в ванной по дням недели. Нельзя было громко слушать музыку и приходить домой после двенадцати ночи, потому что с этого часа дверь запиралась изнутри на огромный чугунный крюк…

Комнатка Алисы была узкой, тёмной, зато с очень высоким потолком, что, по мнению Алисы, было скорее недостатком – девушке чудилось иногда, что она обитает в пенале. И окно, оно не открывалось полностью никогда, так как было забито наглухо и покрыто множеством слоёв масляной краски, распахнуть можно было только крохотную форточку. Комната эта, конечно, смахивала на каморку папы Карло, но никакая дверь не таилась за нарисованным очагом.

Но Алиса привыкла. Человек не свинья, ко всему привыкает.

Когда она вошла сюда впервые, то просто остолбенела. Тут умер кто-то одинокий, и никто не вступил в права наследства на саму комнату и кучу хлама в ней: комплект древних шкафов, насквозь источенных жучком, огромную продавленную оттоманку и разные мелочи, которые были дороги и памятны только владельцу. Вещи могут сказать о хозяине всё – если вам, конечно, интересен этот рассказ. К несчастью, ей некогда было изучать обломки кораблекрушения разбитой чужой жизни, и соседи помогли Алисе вынести рухлядь на помойку. Оттоманку тут же распотрошил деловитый сосед Виктор, вспоров её, как брюхо акулы, – наверное, он надеялся отыскать там бриллианты, зашитые владелицей в смутные времена репрессий.