— И в саду тоже. Охрана… куда подевалась?

— Разъехалась? — предположила Аэна.

Отсутствие людей её ничуть не смущало. Напротив, можно снять щиты и вдохнуть воздух.

— Сыграешь? — Эо протянул дудочку. — Как раньше?

Скрипка, она хороша для больших залов. Капризна. Самолюбива. Аэна её слышит. И умеет разговаривать. Договариваться.

Дудка… попроще.

Нет, это не значит, что на ней нельзя играть. Хотя наставник и говорил, что дудят лишь простолюдины, но и Аэна не из числа знатных.

Ей можно.

А эту Эо сам вырезал.

— Я такой не видела, — она погладила дерево.

— Делать было нечего, — он опустился на землю. — Аэна… тебе надо уехать.

И бросить его?

Шанс.

— Мне не нравится этот человек. И мне не нравится, что он подловил тебя. На меня. Я, конечно, хочу жить, но не такой ценой.

Аэна поднесла дудку к губам и дунула. Звук вышел нежным и неожиданно звонким. Значит, и дар к Эо вернулся, если дерево поёт. Это ведь не так просто.

— Сегодня он заставляет тебя играть перед этими людьми, выставляет, как ценный приз. А завтра что? Что он потребует?

Так ли важно?

Главное, что Эо будет жить… пузырька хватит на месяц или два. А там… там Аэна найдёт способ получить ещё один. И вообще, сейчас ей не хотелось думать о проблемах.

И о делах.

Она хотела играть. И играла. На дудочке, вырезанной из куска дерева, обласканной силой, и потому оживающей в руках. Дело не в умении, просто… просто ей повезло.

Она умеет давать силе голос.

Пусть звенит птичьей трелью о небесах и свободе. О полёте. О ночи. О том, что луна низко, а мечта вот рядом, руку протяни. Пусть плачет о травах и цветах, срок которых столь краток, и вот уже лепестки, тронутые тленом, ломаются под тяжестью росы и падают.

Падают.

Она просто играла.

О надежде.

И безнадёжности. Об одиночестве, которое наступит, когда Эо не станет… и о том, что Аэна не вынесет этого одиночества.

Ей всегда было проще играть, чем говорить.

И когда дыхание всё же оборвалось, как и мелодия — ни одна не может длиться вечно — Аэна закрыла глаза. Страшно. Как же страшно…

А когда открыла, то увидела перед собой…

Над собой.

Человека?

Нет?

Огромного, просто заслоняющего и небо, и дом, в который так не хотелось возвращаться. И главное, он стоял и смотрел на Аэну… странно так.

Никогда и никто на неё не смотрел вот… вот… по-разному. Жадно. И с восторгом. С восхищением. С удивлением. С завистью вот часто. С желанием обладать, за которого готовы платить, полагая, что обо всём можно договориться.

Но как на… чудо?

И надо бы испугаться, а она не пугается. Она тоже стоит и смотрит. И слышит, что человек — не совсем и человек, что в нём тоже звучит музыка. И тянет прислушаться, а лучше прикоснуться, вдруг да слышно станет яснее? И главное, ничуть не страшно.

Более того, Аэна знает, что он, этот совершенно незнакомый нечеловек, точно её не обидит.

— Доброго вечера, — Эо сидел, скрестив ноги. — Вы из гостей?

— Разве что незваных…

Аэна убрала дудочку.

— Играете хорошо. Грустно только. Помощь нужна?

Аэна собиралась ответить, но брат перебил.

— Нужна, — сказал он просто. — Я умираю. А она остаётся одна. Ей нельзя одной.

— Нет, — Аэна замотала головой. — Я…

— Эти, — Эо качнул головой в сторону дома. — Поманили её надеждой. Но уже обманули. Так что будут обманывать и дальше. Я в конечном итоге всё равно умру. Только как бы не позже её… мне не нравится это место. Нехорошее оно.

— Нехорошее, — согласился парень. И руку протянул. — Идём. Отведу в другое… тут недалече, если знать дорогу. Врачей и надежды не обещаю, но слово даю, что никто-то там ни тебя, ни её вон не обидит.

И Аэна поверила.

Но это с ней часто случалось. Она всегда верила людям.

— И хорошо.

— Вещи какие-то забрать хочешь?

— Скрипку, — Аэна сумела заговорить, хоть сердце и дёрнулось. — Там моя скрипка… её папа делал. Для мамы.

Ещё, наверное, деньги взять надо.

Документы.

Какие-то… всегда и во всём были какие-то документы, но Эо понимал в них лучше.

— Я сам.

Эо встал.

И велел:

— Жди.

И ушёл. Она с детства ненавидела, когда он уходил, потому что терялась, пугалась и чувствовала себя одинокой. Ей начинало казаться, что Эо никогда-то не вернется. Нет, Аэна не глупая, понимала всё, но… но понимать — одно, а принимать — другое.

Тогда она и начала играть.

На дудочке, которую оставил Эо. С музыкой ждать было легче. А потом музыки стало больше.

— Стас, — сказал парень. — Ты не бойся. Я не обижу.

— Я не боюсь, — Аэна поняла, что и вправду не боится. И что волнения нет. То есть, она, конечно, переживает за брата. И ждёт возвращения. И хочет пойти за ним, но не так, как раньше, до онемевших ног и боли под сердцем. — Аэна.

— Красивое имя…

— От мамы. А брат — Эо.

— У меня тоже братья есть. Серега, Семен и Степан. Хорошие… я тебя с ними познакомлю.

— Я… буду рада. Наверное. Не знаю. Мне сложно с людьми разговаривать.

И в глаза смотреть, но с ним, со Стасом, наоборот всё. Хотелось смотреть. И рассматривать. И даже получилось улыбнуться в ответ на его улыбку.

А ещё страх, мучивший весь последний год, отступил.

Быть может…

Быть может, шанс всё-таки есть? Хотя бы крохотный. Правда, Аэна не могла сформулировать, на что шанс. Но она поймёт. Она вовсе не глупая.

Просто… немного другая.

— Вот, — Эо слегка запыхался. В руках он держал футляр со скрипкой и сумку. — Вещи собирать я не стал… там, к слову, как-то… пусто, что ли? Ни слуг, ни вообще людей. Чувство такое, будто дом взял и вымер. Куда все подевались?

Аэна не знала.

А Стас вот ответил:

— Уехали. Сперва гости разошлись, а потом и Офелия…

Нехорошая женщина.

Злая.

И с Аэной разговаривала так, будто ненавидела её. Но почему — не понять. Они ведь даже знакомы не были. Прежде.

— За самого Свириденко не скажу, но думаю, что тоже убрался. Может, в Петербург свой, может, ещё куда. Не важно. Идём?

И Аэна решилась.

Коснулась теплых пальцев, таких огромных, но ничуть не страшных. Кивнула и сказала:

— Идём…

Если шанс есть, то им надо пользоваться.

Кажется, так делают нормальные люди.

Невида тихонько отложила гитару и поднялась. Теперь, когда музыка смолкла, шепот воды стал почти невыносим. И зов её стучал в висках. Противостоять ему не было никаких сил.

Да и зачем?

Сёстры веселятся. И ухода никто не заметит.

Оказавшись на краю омута, Невида сделала вдох. Конечно, можно было бы ещё задержаться. На день или два. Или до полной луны. Или вот можно даже, постаравшись, протянуть до осени.

Но зачем?

Отбирать у сестёр шанс?

Она качнулась и сделала шаг к воде, которая ласково обняла её, закружила и потянула вниз, на глубину.

— Стой! — донеслось сверху. А следом проламывая черную твердь воды рухнуло чьё-то тело. Рухнуло и потянулось вниз, ввинчиваясь в водоворот.

Руки обхватили.

Уцепились и дёрнули наверх, туда, к оконцу, в котором болталась луна.

И главное, упрямый. Она ведь тяжёлая, как сама вода. И вода и есть, уже вплелась в косы Невиды, уже протянулась ими же, сети сотворив. И эти сети опутали ноги, спеленали наглеца.

Потянули глубже.

Дальше от воздуха. И ему бы смириться, а он бьется, рвется, и путы летят клочьями, а сам выше и выше. Тянет. Не понимает, что обречён.

— Плыви, — разрешила Невида, заглянув в глаза. И главное, он увидел. И она тоже. Черные, что омут. Он же усмехнулся и ответил:

— Только с тобою, русалка.

И наверх рванул, всю силу вложивши, какая только была. И вода растерялась, потому как сила-то была ею даденая, и разомкнулась, отпустила.

Вылетели наверх вдвоём, на воздух, и он, как-то ловко выпрыгнувши на берег, и Невиду вытащил одним рывком.

— Топиться вздумала…