Но имам ответил вполне спокойно.

— Учения сменяют друг друга. Так Тору сменил Инджиль, а Инджиль сменил Коран. Всему своё время.

Граммов сначала оставил «Инджиль» без перевода, а потом всё же добавил: «Евангелие».

— Учения не всегда от Бога, — заметил Саша. — Бывают и такие, что сводят с ума целые народы. Кто бы ожидал от весёлых, остроумных и немного легкомысленных французов миллионов жертв революционного террора!

Саша сомневался, что Шамиль его поймёт, но у переводчика это не вызвало трудностей.

— Да и русские не всегда благодушны, — заметил Саша. — Вам ли не знать!

— Учения не всегда от Бога, — согласился Шамиль. — Но ислам от Аллаха, и Мухаммед пророк его.

Саша задумался о проблемах мультикультурализма в Европе начала 21 века. Украинская диаспора обогатила и разнообразила культуру Канады, русская и армянская — культуру Франции, евреи — многих стран, привнеся любовь к знаниям, инициативность и предприимчивость.

Но есть то, что европейская цивилизация не может принять и переварить внутри себя. Убийства чести, казни за музыку и песни, равно как и культурные особенности полинезийского людоеда интегрируются в неё с некоторым трудом. И, честно говоря, не надо их туда интегрировать.

— Конечно, шахада не требует доказательств, — улыбнулся Саша.

— Я удивлён, что вы знаете хадисы, — заметил имам, — и что такое «шахада». Коран вы тоже читали?

— Да, — сказал Саша, — но плохо помню.

— И что вы о нём думаете?

— Я христианин, — соврал Саша, — и у меня взгляд христианина. Мне не может нравится книга, которая искажает Библию.

— Это христианское писание искажено, — сказал Шамиль.

— Оно несколько древнее ислама, — возразил Саша. — Но это не главное. Мне не нравится книга, которая вводит законодательные нормы, которые может быть и были хороши для арабов полторы тысячи лет назад, но вряд ли подойдут для современного человека. Вы сказали, что учения сменяют друг друга, но законы меняются гораздо быстрее. А в исламе закон неотделим от учения.

— Зачем менять законы, если не меняется человек? — поинтересовался Шамиль. — Хватит и тех, что написаны в книгах.

Слава Богу никто кинжала не обнажил, и смертоубийства не случилось. Шамиля ещё долго таскали по экскурсиям. Дядя Костя отвёз в Кронштадт, где показывал корабли. Потом в Павловск, в свой музей древностей, где в Турецкой комнате на стенах висели мраморные доски, снятые в крепости в Варне во время прошлой Русско-Турецкой войны.

Потом Шамиля принимали дядя Низи и дядя Миша. А Саша в очередной раз убеждался в том, что народ русский середины не знает, либо уж на виселицу, либо на пьедестал.

В начале октября Никса пригласил Сашу к себе на чай и торжественно выложил на стол очередной номер «Колокола».

— О! — сказал Саша. — Давненько Александр Иванович про меня не писал. Или там что-то другое?

— Про тебя, про тебя! — подтвердил брат.

Заметка касалась учреждения школы имени Магницкого и была вполне лестной.

'Ему все уши прожужжали, что он набрал сброд, — писал Искандер (то есть Герцен), — но Великий князь стоит твердо. Когда небезызвестный Муравьёв-вешатель подробно расписал ему, что именно за сброд, Александр Александрович его вежливо поблагодарил и сказал, что теперь будет знать, кто нуждается в помощи и кому назначить стипендию.

Кстати должны предупредить. Великий князь, возможно, не вполне понял, с кем беседовал. Муравьёв не только вешал героев Польского восстания, не только побывал в Петропавловской крепости по обвинению в причастности к делу наших мучеников свободы — декабристов. Он вышел оттуда с повышением.

О, конечно, он вспоминал потом, что назвал имена только тех, кто уже был арестован или умер, или смог уехать за границу. Но это говорил он.

Откуда тогда чин статского советника?'

— Хорошо, что папа́ не в Петербурге, — заметил Саша, дочитав, — может, остынет к возвращению.

— Твоя-то в чём вина? — спросил Никса. — Здесь больше не про тебя, а про Муравьёва.

— Моя вина в том, что мне льстит Герцен.

— Он и папа́ льстил.

— Уже нет, — вздохнул Саша. — Никса, а что сейчас в Госсовете? Ничего интересного?

К сокращению «Госсовет» брат уже привык.

— Не-а, — сказал Николай, — один банковый кризис. Всё ищут, на чём бы сэкономить, и всё получается, что на военных расходах.

— Ну, почему бы и нет? — сказал Саша. — Проблема Шамиля решена.

Саше вспомнилась одна малоизвестная песня Высоцкого. Вечером он её попытался подобрать на гитаре. Но реалии были совершенно не для 19-го века, да и текст он помнил не полностью.

Папа́ всё не возвращался. А без него с песенкой делать было нечего.

Ещё неделю спустя Саша получил письмо из Киева, от Пирогова.

'Мы взяли плесень из палаты, где лежат пациенты с гнойными ранами, — писал Пирогов, — пока пытаемся её вырастить. Будем испытывать бактериях, которые выделил из гноя Склифосовский.

Но говорить о результатах пока рано.

Однако у меня есть новость, которая, возможно, вас заинтересует.

11 октября в здании Киево-Подольского уездного дворянского училища мы собираемся открывать воскресную школу для взрослых, чтобы учить их грамоте и арифметике.

Это идея профессора Павлова. Обучение будет бесплатное. Учителя тоже готовы работать бесплатно. Нужно только помещение.

Школу основали 17 студентов Киевского университета святого Владимира и один студент Киевской духовной академии. Она предназначена для мальчиков из детей ремесленников и рабочего класса, не имеющих ни времени, ни средств посещать обыкновенные училища.

Я знаю, что вы мечтали о всеобщем начальном образовании и всеобщей грамотности. Нам еще до этого далеко, но пытаемся сделать шаг в эту сторону'.

В тот же вечер Саша был у Елены Павловны в Ораниенбауме. Гогель взялся сопровождать.

Она обняла внучатого племянника, Григорий Федорович поклонился и поцеловал её руку.

Саша показал письмо Пирогова.

Принцесса Свобода прочитала, посмотрела вопросительно.

— Плесень — это наши с Николаем Ивановичем дела, — объяснил он. — Пытаемся создать лекарство от… много чего. Там про школы. Я думаю, что по воскресеньям помещение школы имени Магницкого будет всё равно пустовать, и там можно открыть такую же школу.

Елена Павловна задумалась.

— Конечно, это будет очень простая публика, — признался Саша. — Может быть, даже крестьяне, не только ремесленники и рабочие. Но, наверное, не очень много. В школе Магницкого всего-то десять человек.

— Я согласна, — сказала Мадам Мишель. — Даже, если их будет сто. Но нужно разрешение попечителя учебного округа.

— Кто сейчас?

— Иван Давыдович Делянов, я могу ему написать.

— Я бы хотел с ним познакомиться, — сказал Саша. — Думаю, всё равно придётся взаимодействовать.

Елена Павловна написала попечителю записку и отправила с лакеем.

И села с гостями пить чай.

— Кто такой Делянов? — спросил Саша. — Что о нём известно?

Саша подумал о том, что хорошо бы заказывать досье сразу у Третьего отделения. Нет, ничего плохого. Но надо же понимать, что за человек, с которым ты собираешься вести дела. Он уже год занимается кустарщиной, расспрашивая знакомых. А так бы сразу папочка.

Но он оставил эту мысль при себе.

— Делянов — армянин на русской службе, — сказала Елена Павловна.

К армянам Саша относился с симпатией, как к древней христианской нации, склонной к интеллектуальной деятельности. Да и в 179-й армяне водились.

Но информации было маловато, и фамилия незнакома.

— Что окончил? — спросил Саша. — Где служил?

— Юридический факультет Московского университета, если не ошибаюсь, — сказал Гогель.

— Звучит достойно, — прокомментировал Саша.

Общая альма-матер, значит.

— Служил во Втором Отделении, — добавил Гогель.

— Кодификация законов? — поинтересовался Саша. — Под началом Сперанского?