— Вот именно! — сказал Саша.

— Саша, — вмешалась мама́, — Костя рассказывал, что они с Санни вызывали духа Петра Первого с помощью твоего ужасного ватмана, и получили конкретные ответы.

— Это говорит только о том, что дядя Костя несколько умнее Дэниела Юма, — объяснил Саша. — И что сказал дух Петра Великого?

— Что все твои предсказания верны, — призналась мама́. — Будешь с этим спорить?

— Нет, это правда. Верны, пока мне не удалось ничего исправить. Но то, что Петр Алексеевич сказал это дяде Косте, говорит только о том, что Константин Николаевич мне верит.

«И это не может ни радовать», — добавил про себя Саша.

— Все эти столоверчения не обходятся без чёрта, — заявила мама́. — И ты зря с этим играешь!

— Это было давно, — сказал Саша, — и только для того, чтобы продемонстрировать Никсе, как это работает. И черти здесь совершенно ни при чём.

— Откровенно говоря, это слишком глупо для чертей, — заметила Тютчева. — На одном из сеансов дух схватил графа Бобринского за правую ногу и заставил его вертеться вместе со стулом, на котором он сидел. Чрезвычайно игриво для духа! Хотелось бы представить себе другой мир несколько серьезнее нашего, но те, кто возвращаются из него, кажется, очень шаловливы. Зачем духам проявлять себя этими глупыми прикосновениями, щипанием, поглаживанием, похлопыванием — всем тем, что умный человек с плотью и с кровью никогда бы себе не позволил?

Саша усмехнулся.

— Ваше Императорское Высочество, вы знаете ответ? — спросил Тютчева.

— Конечно, Анна Фёдоровна, — сказал Саша. — А отчего после того, как я показал простой и совершенно бесплатный способ спиритизма все до сих пор бегут к Юму? Ради острых ощущений. Поэтому к вертящимся столам для развлечения публики неплохо добавить немного театральности.

— Саша, ты зря думаешь, что он шарлатан, — сказала мама́.

— Да, — кивнула Тютчева. — Страшнее всего то, что при самом скептическом уме тот, кто присутствовал на сеансах, не может отрицать чего-то действительно сверхъестественного. Нет ни приготовлений, ни приспособлений, — все на виду и все открыто. И сам Юм держится совершенно в стороне.

— Значит, у него есть помощники, — предположил Саша.

— Разве что мы сами, — усмехнулась Анна Фёдоровна.

— Вы сами — безусловно, — сказал Саша, — но вы только вращаете стол. Остальные эффекты на совести Юма.

— Не было никого, кроме нас, — возразила мама́. — Кто ему помогал по-твоему? Граф Бобринский? Граф Алексей Толстой? Принц Вюртембергский? Твоя бабушка? Или, может быть, твой дядя?

— Лакеи, горничные, камердинеры, кто-то, кого вы не заметили. Отвлечь внимание не так трудно. Он ведь кого-то выставляет за дверь, а потом приглашает назад?

— Да-а, — проговорила Тютчева.

— Мог кто-то зайти, кого вы не заметили. Я сначала думал, что он прогоняет тех, кто плохо поддаётся внушению. Но видимо есть и другая цель.

— Юм проводит свои опыты при свете, — возразила мама́, — смотри: солнце ещё не село, а у них уже всё в самом разгаре!

Между тем, солнечные пятна на ковре приобрели розовый оттенок и поблёкли, солнце готовилось уплыть за горизонт и погрузить комнату во тьму. Но почему-то никто не приказал зажечь свечи.

— Солнце ещё не село, но садится, — сказал Саша, — сколько ещё будет продолжаться сеанс? До полуночи? За полночь? Готов побиться об заклад, что сначала, при свете, начинаются стуки и сращение столов, а потом, когда стемнеет — всё остальное.

— Не настолько бывает темно, — заметила Тютчева. — На столе обычно горит масляная лампа.

— Не настолько светло, — возразил Саша, — чтобы кто-то, одетый в черное, не мог спрятаться в углу.

— На первом сеансе почти год назад стол поднялся на высоту пол-аршина над полом, — сказала мама́. — Саша, как ты это объяснишь?

— Это не ко мне, это к фокусникам, — сказал Саша. — Сами иллюзионисты лучше всех умеют разоблачать трюки других иллюзионистов. Возможно, система зеркал, возможно внушение, возможно, работа помощника господина Юма.

— Но мы почувствовали, как он поднимался, — сказала Тютчева. — На нём лежали наши руки, и стол наклонялся направо и налево, причем ни лампа, ни карандаш, лежавшие на нем, не двигались с места, даже пламя лампы не колыхалось.

— Аргумент в пользу внушения, — сказал Саша, — Анна Фёдоровна, вы же сами понимаете, что это невозможно.

— Сверхъестественно, — уточнила Тютчева. — Это было, когда Юм приезжал в январе. Мы увидели, как аккордеон, который держал Юм, сам заиграл трогательные церковные напевы, словно управляемый невидимой рукой. Он играл также в руках госпожи Мальцевой и княгини Долгорукой.

— Анна Фёдоровна, но ведь музыкальная шкатулка тоже играет сама по себе, — заметил Саша. — Это был аккордеон Юма?

— Кажется, да, — сказала Тютчева. — Но, если быть точной, не помню. Это не всё. Я чувствовала, как меня сильно схватили за колени. Все время я и все присутствовавшие ощущали на руках и на ногах движение ледяного воздуха. Я совершенно окоченела и, сверх того, едва боролась с охватывавшим меня сном, хотя я была в высшей степени заинтересована тем, что происходило. Потом я проспала беспросыпно восемь часов сряду, хотя уже много ночей страдала от бессонницы вследствие головной и зубной боли.

— Реакция на нервное перевозбуждение, — сказал Саша. — Естественно спать после такого. А как он холод делает, кто его знает. Но наверняка есть простое объяснение.

Маша и Володя слушали весь разговор, затаив дыхание. И кажется с куда большим удовольствием Тютчеву и мама́, чем Сашу.

Совсем стемнело, на столе всё-таки зажгли одну свечу. Анна Фёдоровна встала, чтобы отвести спать Машу. И Саша понял, что скоро и его вместе с братьями постигнет та же участь.

И тогда за дверью послышались шаги.

Двери распахнулись и на пороге появился государь.

Саша аккуратно ссадил с колен Машу, чтобы встать к нему навстречу. Киссинджер спрыгнул на пол, выгнул спину и зашипел.

За спиной у царя стоял человек, Саша сразу подумал, что американец, ибо в нём было что-то от Марка Твена. Те же пышные усы и волнистые волосы, только у незнакомца они стояли дыбом, словно наэлектризованные, а глаза горели лихорадочном огнём. Он был высок, худощав и щегольски одет. И при этом мертвенно бледен.

Анна Фёдоровна, которая тоже встала, оглянулась на Сашу и шёпотом представила:

— Это и есть знаменитый Дэниел Юм.

— Дэниел сказал, что духи хотят, чтобы его представили сыну русского царя, — объяснил папа́. — Я спросил какому. Тогда духи ответили: «ясновидящему».

Здесь надо заметить, что папа́ по этикету не мог никого представлять. Это ему могли кого-то представить. Царь окинул взором присутствующих.

Взгляд пал на Анну Фёдоровну, и она представила Саше Юма ещё раз, но уже громко.

Саша сдержанно поклонился. Честно говоря, он не понимал, как держать себя с человеком, которого только что назвал мошенником.

— Дэниел сам тебя нашёл, — добавил царь. — Я не показывал ему дорогу.

Саша мысленно похвалил Юма за хорошую подготовку номера. С другой стороны, если Юм может достать план комнат Царскосельского дворца, значит, и любая собака сможет достать. Ну, например, террористы, когда появятся.

— Ясновидящий — это некоторые преувеличение, — скромно заметил Саша. — Я не промышляю материализацией чувственных образов, не умею летать по воздуху, читать книги сквозь непрозрачную обёртку, отыскивать клады с лозой в руках и заставлять музыкальные инструменты играть, не касаясь клавиш.

— Что об этом говорят духи? — небрежно спросил царь.

— Духи говорят, — загробным голосом протянул Юм, — что мало кто владеет всеми четырьмя дарами: прямого голоса, трансовой речи, ясновидения и физического медиумизма. Чаще человек владеет чем-то одним, но так, что поражает всех, кто его знает.

— Объясните, — попросил Саша, — что за «прямой голос» и «трансовая речь»? Я не только ими не владею, но даже не знаю, что это.