— Конечно, — сказал учитель, — а жидкие металлы бывают?

— О, господи! Как я мог забыть! Ртуть же!

— Да!

— Я всё вспомнил? — спросил Саша.

— Нет, но всё равно отлично!

— Цезий? — предположил Саша.

— А вот теперь фантазируете, — заметил преподаватель, — такого металла нет.

«Пока нет», — подумал Саша.

И всё-таки написал его в список, но вычеркнул тоненькой чертой, чтобы не мешала читать название.

— Что же я забыл?

— Хром, иридий и бериллий.

— А! Позор какой! — отреагировал Саша.

— Вы про них тоже знаете?

— Да, хотя плохо представляю, как выглядят бериллий с иридием.

— Я на следующую лекцию принесу, — пообещал Ходнев. — И ещё вы забыли стронций.

— Он известен? — поразился Саша.

— Странно вы спрашиваете, — заметил преподаватель. — Вы о нём тоже знали?

— Да, я читал химическую энциклопедию.

И подумал, стоит ли на всякий случай попросить не приносить радиоактивный стронций? Ладно, проблемы по мере поступления.

А ведь много знают!

И ради эксперимента дописал в список: «рубидий, технеций, таллий и радий».

— Опять фантазируете, — заметил Ходнев.

— Понятно, — сказал Саша.

И вычеркнул тоненькими чёрточками.

— Алексей Иванович, вы их запишите куда-нибудь себе, — попросил Саша, — а то вдруг всплывут. Я где-то слышал эти названия.

— Вы действительно предсказали пленение Шамиля? — напрямую спросил химик.

— Да, было дело, — кивнул Саша, — в прошлом году.

Ходнев вынул записную книжку и переписал к себе названия «несуществующих» элементов.

— А обозначения их помните? — спросил он.

— Не все, — признался Саша.

И написал после каждого металла то, что не забыл со школы: «Li, Na, K, Mg, Mn, Fe, Cu, Zn, Au, Ag, Pt, Ti, Mo, Ni, Co, Wo, U, Pb, Ol, Os, Al, Hg, Xr, Ir, Be, Sr».

И прибавил к «несуществующим»: «Rb, Tn, Ta, Ra, Ze».

Честно говоря, в последних был уверен меньше всего.

Протянул тетрадь Ходневу и скромно заметил:

— Химия никогда не была моей сильной стороной.

— О, да! — хмыкнул преподаватель. — Что же тогда с математикой! Заранее завидую Остроградскому.

И исправил в олове «Ol» на «Sn», в хроме «X» на «C», а «Wo» заменил на «Tu».

— Ну, вот видите, — потупил глаза Саша.

А про себя восхитился: «Кажется у них и обозначения почти современные!»

— А почему ртуть так странно обозначается? — спросил учитель.

— Гидраргирум, она как-то связана с водой. Не помню, как.

— Просто «жидкое серебро», — объяснил Ходнев.

— А, да! Аргентум же!

Ходнев не знал, что великих князей не учили латыни и потому не удивился.

Зато его лицо приобрело хищное выражение, означающее у преподов: «Вот сейчас точно завалю». Он усмехнулся в усы и чуть не потёр руки.

— А знаете ли вы, Александр Александрович, что такое «гомологические ряды Петтенкофера»?

— Что? — переспросил Саша.

Ходнев повторил.

Кажется, какие-то гомологические ряды были в органической химии, но Саша её не помнил напрочь.

— Не знаю, — вздохнул он, — я же говорил, что у меня плохо с химией.

— Петтенкофер показал, — объяснил Ходнев, — что атомные веса некоторых элементов отличаются друг от друга на величину, кратную восьми, и высказал предположение, что элементы являются сложными образованиями каких-то более мелких частиц.

— Понятно, — кивнул Саша, — я запомню.

Ему очень хотелось посоветовать записать элементы с кратными весами в столбик, но он решил не отнимать у Менделеева честь открытия знаменитой таблицы. Близко они к ней подобрались!

Даже догадываются, что у атома есть внутренняя структура!

Учитель и ученик расстались очень довольные друг другом. Теперь у Саши был полный список известных здесь металлов.

11 сентября царь отправился в путешествие по России.

Великие князья проводили папа́ и тут выяснилось, что немецкий будет преподавать господин Вендт, причём на немецком. Это был очередной аккуратный немец средних лет, который уже преподавал Володьке.

«Ладно, это, наверное, правильно», — думал Саша. Он ещё помнил, как в Перестройку все гонялись за словарём Хорнби, где английские слова объяснялись по-английски.

Но педагогические новации этим не ограничились. Ибо преподавание географии и всеобщей истории тоже перешло к Вендту, который владел русским языком примерно на уровне Гримма, то есть почти никак.

География и история естественно была на немецком.

Началось с географии, из которой Саша понял, что она кажется физическая, а не политическая. А также отдельные слова: ну, там, река, гора, лес.

Но с историей была полная катастрофа, ибо он не понял почти ничего.

Элитная школа с преподаванием ряда предметов на немецком языке всё-таки его догнала. И он остро почувствовал себя человеком из народа.

Володька злорадствовал, ибо жил в таком режиме уже года три.

Можно было, конечно, просто отсидеться на непонятных уроках, но Саше претила бесполезная потеря времени, ибо:

1) жизнь коротка;

2) он член императорской семьи, а революция не за горами.

Он бросился к мама́.

— Август Фёдорович говорит, что ты вполне готов слушать географию и историю на немецком, — сказала мама́, — просто ленишься.

— Когда я последний раз ленился! — воскликнул Саша.

— Не ленишься в том, что тебе интересно, — сказала мама́, — Но иногда надо сделать над собой усилие.

— Но я не знаю немецкого! — возмутился Саша.

— Август Фёдорович говорит, что знаешь достаточно.

Гримм, значит. Ну, да, не стоило демонстрировать окружающим (то есть Володьке и Гогелю) вопиющее незнание английского Гриммом.

Тем временем Саше пришло письмо от Пирогова с рассказом о том, что Склифософский прислал бактерии из гноя и мокроты больных воспалением лёгких, и что по его чертежам сделали термостат. И что соскоблили плесень в отделении гнойной хирургии и пытаются вырастить.

Саша предложил назвать первые стафилококками, а вторые пневмококками, но просто не мог не излить душу по поводу немецкого.

Ответ от Николая Ивановича пришёл к концу сентября.

'В 1828 году при Дерптском университете открылся институт, куда направлялись наши выпускники для подготовки к профессорскому званию, — писал Пирогов. — Из Петербурга, Москвы и Харькова. После экзамена в Санкт-Петербургской Академии наук и ваш покорный слуга был туда командирован.

Профессора наши были из прибалтийских и германских немцев, так что все лекции нам читали на немецком языке.

Товарищ мой, с которым я делил комнату, Фёдор Иванович Иноземцев, будущий профессор Московского университета и блестящий врач, говорил мне, что на первой лекции понял ровно одно слово «zwischen» (между) и то по соображению.

Фёдор Иванович был лучшим из нас, остальным приходилось ещё тяжелее.

Но все свободное время мы посвящали немецкому и, наконец, достигли успехов'.

«Ну, да! — подумал Саша. — Зажравшимся принцам создают совершенно тепличные условия. Целый год учили немецкому прежде, чем читать на нём лекции. Не то, что бедным людям из народа, вроде дворянина Пирогова».

И Саша понял, что от участи тратить всё свободное время на немецкий он не отвертится.

Решение проблемы оказалось не таким уж сложным: он уговорил присутствовать на лекциях Гогеля, который работал переводчиком и правил его полные ошибок записи на немецком, а Саша снабжал каждую лекцию колонкой новых немецких слов с русскими значениями.

Никса, Саша и Володя обедали вместе. За обедом разрешалось говорить только по-французски, по-немецки или по-английски, а кто заговорит по-русски, должен был заплатить пятачок в пользу бедных.

То и дело кто-нибудь ошибался, и по тарелке звенела очередная штрафная монета под дружный смех присутствующих.

Саша предпочитал английский и ошибался меньше всех.

— Та-ак, — наконец, протянул Никса, — Сашка, между прочим, тебе немецкий надо учить. Я тебе приказываю говорить только по-немецки.