В воскресенье 30 августа 1859 года в Александро-Невской лавре была торжественная служба, посвящённая тезоименитству императора. У выхода из церкви, ждал фельдъегерь.

— Ваша Императорское Величество вам срочная телеграмма из Симферополя! — с поклоном сказал он.

И вручил царю депешу.

Папа́ пробежал телеграмму глазами, просветлел, приподнял брови, потом поморщился. И отдал листок жене.

Мама́ прочитала, с сомнением наклонила голову и отдала послание Никсе.

Наконец, депеша довалилась до Саши.

Она была от князя Барятинского.

«Имею счастье поздравить Ваше Императорское Величество с Августейшим тезоименитством, — писал с Кавказа главнокомандующий. — От моря Каспийского до Военно-Грузинской дороги Кавказ покорен державе Вашей. Сорок восемь пушек, все крепости и укрепления неприятельские в руках наших. Я лично был в Карате, Тлохке, Игали, Ахульго, Гимрах, Унцукуле, Цатаных, Хунзахе, Тилитли, Ругдже и Чохе. Теперь осаждаю Гуниб, где заперся Шамиль с 400 мюридами».

Смыл и причина сего послания были всем понятны и никого не обманули.

Князь Барятинский очевидно досадовал на то, что пришлось отказаться от заветной мечты — поднести Государю к именинам радостную весть об окончании Кавказской войны. Осада Гуниба могла затянуться надолго. Поэтому главнокомандующий и решился отчитаться в том, что есть.

1 сентября 1859 года великий князь Константин Николаевич вернулся из Англии, с острова Уайт, где он купался в море, навещал королеву Викторию в её дворце Осборн-хаус и ездил в Портсмут и Лондон.

Во втором часу ночи пароходо-фрегат «Генерал-адмирал» бросил якорь на большом Кронштадском рейде.

А утром великий князь уже сходил на причал в родной Стрельне, где его встречал Никола. Константин Николаевич раздарил родственникам, купленные в Англии безделушки, отстоял службу в приходской церкви и после завтрака поехал с женой в Царское село к старшему брату.

Он застал государя в его кабинете в Зубовском флигеле. На столе у Саши-старшего лежала телеграмма.

— Не знаешь ещё новость? — спросил царь. — Читай.

«Гуниб взят, — гласила депеша, — Шамиль в плену и отправлен в Петербург».

— Слава Богу! — сказал Константин Николаевич. — Сколько жизней и миллионов рублей поглощала эта война! Наконец-то! И надеяться было нельзя на такой блистательный результат!

— Я тоже не надеялся, — признался царь. — Но знаешь, Саша предсказал это больше года назад.

— Нашу победу?

— Пленение Шамиля. Он многое предсказал.

— У тебя записаны его пророчества? — спросил Константин Николаевич.

Император покосился на присутствующую Санни.

— Да, записаны, — кивнул он, — но исключительно плохим почерком.

— Письма понять можно, — возразил великий князь.

— Лагузен за последний год несколько улучшил ситуацию, а было совсем ужасно, так что давай я тебе сам расскажу. Как-нибудь потом…

И отвернулся к окну.

Константин Николаевич понял, что продолжать не стоит.

Визит был окончен.

Император с императрицей поехали кататься по Царскому селу, а Константин Николаевич с женой вернулся в Стрельну.

Однако разговор продолжился пятого сентября, когда великий князь приехал в Царское с докладом о моряках, представленных к орденам к совершеннолетию цесаревича.

Царь с малыми исключениями на всё согласился.

— Саша предсказал, что нас ждут четыре революции, — тихо сказал государь, словно разговор этот и не прерывался на три дня.

— Когда? — спросил Константин Николаевич.

— Примерно через полвека.

— Говорят, он ещё предсказал твою смерть?

— Да-а, протянул царь. Он много что предсказал. Например, наше поражение в войне с Японией.

— Это уж совсем бред, — заметил великий князь.

— Я все его предсказания считал бредом, — заметил царь. — И спрятал подальше. И запер на ключ. И попытался выкинуть из головы и забыть навсегда. Хорошо, что не выбросил. Они начинают исполняться.

Ещё в Гапсале Никсу начали готовить к присяге, ибо восьмого сентября ему исполнялось 16 лет, и он становился совершеннолетним. Это была особая привилегия цесаревича. Совершеннолетие Саши, как и других великих князей, по закону наступало в 20 лет.

С одной стороны, было завидно, ибо Никсу сразу включали в Государственный Совет, по крайней мере, он имел право присутствовать на заседаниях, а с другой, ещё шесть лет можно фрондёрствовать, самовольничать и резать правду-матку без радикальных последствий.

Сначала с Николаем беседовал протопресвитер Бажанов, разъясняя духовный смысл присяги, а потом автор книги о декабристах барон Корф, чтобы объяснить значение присяги государственное и гражданское.

За пару дней до события братья устроили репетицию в кабинете Никсы.

— И что говорит Бажанов? — поинтересовался Саша.

— Что мне предстоит управлять в будущем целым народом, а для этого надо сначала научиться управлять самим собой, покоряя свои желания Господу, — заученно ответил Никса. — И нужно изучить народные нужды и понять его чаяния и отыскивать средства для удовлетворения их. Что от меня будут ожидать правосудия миллионы людей, и надо судить по справедливости и милосердно, но так, чтобы не умалить уважения к законам и не повредить всеобщему благу. И что для этого нужна огромная мудрость.

— Всё очень просто, Никса, — сказал Саша. — Милосердие выше.

— Вам надо утроить диспут с Бажановым, — предложил брат.

— Рано, — возразил Саша. — Я в каноне плаваю.

— Ещё Бажанов говорил, что нужно поддерживать науки и искусства, — продолжил Никса, — поощрять всякое полезное предприятие и постоянно стремиться возвести свой народ на высшую степень могущества и благоденствия. Не назначать новых налогов ради роскоши и тщеславия и по возможности избегать войны, всегда разорительной для государства. Ограждать безопасность своего государства мирными сношениями с другими народами, ибо необходимость защищать страну силой оружия самая жестокая для сердца Царя — Христианина.

— Блаженны миротворцы, — процитировал Саша.

— И что нужно издавать мудрые и ясные законы, — продолжил Никса, — по которым каждый легко мог бы знать и свои, права и свои обязанности.

— Не буду я с Бажановым дискутировать, — сказал Саша, — ибо подписываюсь под каждым словом. Особенно по поводу ясных законов, чтобы невозможно было их произвольно трактовать в свою пользу, придавая им совершенно неожиданный смысл. Или царь всё равно над законом?

— Нет, Государь сам должен служить примером уважения к законам и не допускать произвола и несправедливости.

— Совершенно прекрасно! — восхитился Саша. — А вот, чтобы государь соответствовал идеалу Бажанова, и существует право на восстание.

— Сашка! Ты договоришься когда-нибудь!

— Если будешь соответствовать идеалу — неа, не договорюсь.

— Бог есть, — сказал Никса. — Мне перед Богом отвечать.

— Ну, это когда ещё!

— И держать ответ в равном бессилии со своими подданными, но за всех.

— Ладно, пять с минусом, — оценил Саша. — Давай присягу! Евангелие нужно?

— Вообще, да. Но мы же репетируем. Может быть, пока какую-нибудь другую книгу?

— И то верно, — поддержал Саша. — А то будет не совсем правильно, я же не папа́.

Он окинул взглядом комнату. На письменном столе лежали «Два трактата о правлении» Локка, которые Саша недавно дал брату почитать.

— О! — сказал он. — Как тебе Локк?

Воистину! Именно нам этой книге и должен присягать истинный либерал.

— Сойдёт для репетиции, — согласился Никса.

Книгу положили на край стола, и Николай поднял правую руку.

— Именем Бога Всемогущего, пред святым Его Евангелием клянусь и обещаюсь Его Императорскому Величеству, моему Всемилойстивейшему Государю, Родителю, верно и нелицемерно служить и во всем повиноваться, не щадя живота своего до последней капли крови…