Слава Богу, окружающий морской пейзаж с успехом отвлекал от застольной беседы, которая носила в основном светский характер.

Обедать сели, как обычно, в шесть вечера, и скоро вечернее солнце отразилось в водах Финского залива, вытянувшись в дорожку, и становясь с каждым часом более оранжевым, пока не окрасилось алым, обещая роскошный морской закат и бросая на палубу тени от снастей и мачты.

Саша украдкой смотрел на Долгорукову и мама́. Императрица была значительно красивее, хотя и старше соперницы на 10 лет. Александрин вообще было трудно назвать красавицей. Она была слишком высока для женщины, худа, сутула, бледна, с бесцветными стеклянными глазами, смотревшими из-под тяжёлых век, но беседа преображала её: глаза загорались, лицо вспыхивало нежным румянцем, спина выпрямлялась, движения обретали кошачью грацию и на лице играла лукавая улыбка.

Папа́, почти не скрываясь влюблённо смотрел на неё. А глаза мама́ становились влажны и печальны.

Появились первые звёзды, встала над водою дуга млечного пути, и детей прогнали в каюту. Сашу, Володю и Гогеля, понятно, в одну.

С палубы ещё долго были слышны голоса, до самой полуночи.

Море было спокойно всю ночь. Так что никто не страдал морской болезнью. Тьму сменил тихий рассвет и серебряное утро, к полудню поднялась небольшая зыбь, море потемнело, но к вечеру снова стало гладко, как шёлк.

В шесть часов пополудни показался Гапсаль, с моря выглядевший весьма живописно: развалины старой крепости, шпиль протестантской кирхи, сосны с золотыми стволами, белые домики с черепичными крышами, изогнутая линия набережной, синяя гавань с яхтами и баркасами и луна на вечернем небе, отраженная в водах залива.

Большая толпа встречала императорскую чету с криками «ура», было слышно, как на набережной поют «Боже, царя храни».

На пристани уже ждал Никса в сопровождении Зиновьева, и братья обнялись при встрече.

А после заката на развалинах крепости зажгли плошки с маслом, фальшфейеры и бенгальские огни.

При ближайшем рассмотрении маленький и малоэтажный городок Саше не понравился, в нём даже не было очарования старого немецкого селения, хотя он когда-то принадлежал Швеции.

История его как царского курорта началась в 1825 году, когда молодой врач Карл Абрахам Гунниус, только что окончивший Таллинский университет, был назначен сюда помощником уездного лекаря. Посещал он и семьи рыбаков и однажды увидел, как старый рыбак держит ноги в морском донном иле. Оказалось, что рыбаки для облегчения суставных болей используют нагретую на солнце грязь, разбавленную морской водой.

И вскоре на средства мецената Магнуса Де ла Гарди Гунниус построил здесь грязелечебницу. Так Гапсаль стал первым курортом Российской империи.

Царская семья остановилась в доме графини Де ля Гарди, который считался лучшим в городе. Выглядел он неплохо, хотя и провинциально. По фасаду первого этажа шёл ряд круглых колонн, на втором располагался огромный застекленный балкон, напоминавший веранды старых советских дач.

Внутри оказался довольно тесным, к тому же часть комнат была закрыта из-за непридворного запаха из туалета, но зато был окружен большим садом. Там же в саду располагался флигель, где жил Никса с Зиновьевым.

В тот же вечер Саше нанёс визит Гримм.

Собственно, Август Фёдорович давно восхищался Сашиными успехами в самых важных по мнению Гримма предметах: музыке и математике. И Саша был в курсе данного о себе мнения. Но проблема заключалась в том, что инспектор классов великих князей так и не выучил русского за двадцать лет жизни в России, английского никогда не знал, а по-французски изъяснялся с трудом. Так что предпочитал немецкий, которого вовсе не знал Саша. Так что общение возможно было только через переводчика.

Видимо, Гримм решил, что уровень знаний Александра Александровича по немецкому уже таков, что ученик хотя бы сможет понять адресованные ему комплименты.

Встреча происходила в комнате, отведенной для Саши, Гогеля и Володи. В присутствии двух последних.

Было уже темно, на столе и в канделябрах горели свечи, пахло морем из открытого окна.

Гримм, имевший среди петербургской публики репутацию недалёкого и малообразованного выскочки, производил впечатление аристократа. Он имел тонкий нос, высокий лоб и внимательный взгляд далеко неглупого человека. Всё это украшалось и дополнялось знаменитой немецкой аккуратностью: то есть белоснежной сорочкой и накрахмаленным воротничком.

Гостя вежливо посадили в кресло.

За год жизни в Российской империи Саша успел собрать о Гримме некоторые сведения, хотя почти не общался с ним лично. И полученная информация несколько поколебала его мнение об Августе Фёдоровиче, сформированное Герценом и славянофилами. Что ни говори, а всё-таки Герцен был для Саши авторитетом. Советскую школу из подсознания не выкинешь. Декабристы же разбудили: не хухры-мухры!

Начнём с того, что никаким недоучкой Гримм не был, ибо учился сначала в университее в Йене, а потом слушал лекции в Галле и Берлине, где и окончил курс. В Йене он изучал медицину (что тоже было любопытно), но потом переключился на историю и философию.

А покровителем Йенского университета, между прочим, был Гёте, преподавателем Гегель, а студентом — Шопенгауэр.

В Галле когда-то преподавал Мартин Лютер. Да и Берлинский универ не последний, ибо и там преподавал Гегель, а учились Гейне и Фейербах.

Этого всего, конечно, Саша не помнил, но справки навёл.

С другой стороны, Гримм был сыном портного, что для Саши было скорее плюсом (крутой чувак, сам себя сделал), но это объясняло сдержанное отношение к Адольфу Фёдоровичу русских аристократов не хуже его немецкого происхождения.

Тот факт, что Гримм был помощником адмирала Литке в нелёгком деле воспитания дяди Кости, тоже говорило в пользу Августа Фёдоровича. Всё-таки Константин Николаевич был неплохо образован, если конечно вынести за скобки склонность к мистицизму. Но это уж характер, а не образование.

Резкое же мнение Гримма о России можно было списать на незамутненный, хотя и нелестный взгляд иностранца. Относительно же будущего распада империи из-за разнородности её частей Гримм просто жёг напалмом.

— Александр Александрович, я хотел бы выразить вам восхищение вашими великолепными успехами в математике, физике и музыке, — сказал Гримм по-немецки.

На этом уровне Саша уже понимал и даже мог ответить:

— Dankeschön!

— Я освободил вас от всеобщей истории и географии на немецком языке, из-за вашей болезни, — продолжил Гримм, — но, возможно, пора к этому вернуться.

— Нет, — ответил Саша по-русски, — только не это! Я понимаю простые фразы и могу односложно отвечать. Но до истории и географии на вашем прекрасном языке мне как до неба. Я понимаю, зачем это надо. Языки — это ключи к знаниям, тем более в наш век, когда так мало сокровищ европейской науки и литературы переведено на русский. Но при всём желании не могу! Просто не пойму 90 процентов. Ещё минимум год интенсивных занятий немецким, а лучше — два.

Саша внимательно следил за лицом Августа Фёдоровича и пришёл к выводу, что Гримм по крайней мере частично понял, то есть степень его незнания русского тоже несколько преувеличена. Однако немец вопросительно посмотрел на Гогеля, и тот перевёл.

— Я могу перейти на английский, — предложил Саша.

Гримм слегка побледнел и помотал головой.

— Или французский, — продолжил Саша, — хотя для меня это ещё трудно.

— Нет, — возразил Август Фёдорович на своём родном языке, — вам надо практиковаться в немецком.

— Но не на уровне всеобщей истории, — ответил Саша по-русски.

— Хорошо, — согласился по-немецки Гримм, — я вижу, что это преждевременно.

Саша понял, что отбился, однако вмешался Володька, которому тоже читали географию и историю на языке Гейне и Фейербаха:

— Август Фёдорович, я тоже плохо знаю немецкий!

— Не настолько, — отрезал Гримм.