Этот текст Саша помнил и даже в немного изменённом виде произносил, преклонив колено перед Никсой на гауптвахте Зимнего дворца. Брат пока ни разу не напомнил и не воспользовался, что делало ему честь.

И теперь Никса во всем обещал повиноваться царю. А если папа́ заставит его приказать Саше что-нибудь противное его убеждениям? Утешает только то, что император, кажется, не знает об этой тайной присяге.

Дальше Никса клялся защищать права и преимущества самодержавия.

И Саша думал о том, как это соотносится с необходимостью конституции, ограничивающей оные права и преимущества. Чтобы принять конституцию, присягу придётся нарушить. Впрочем, витиеватый текст, наверняка, быстро выветривается из головы.

Брат обещал верно служить Его Императорскому Величеству, заботится о пользе государству и соблюдать все постановления о наследии Престола. Ну, если перевести на понятный язык.

Присяга оканчивалась короткой молитвой:

— Господи, Боже Отцев и Царю Царствующих! Настави, вразуми и управи мя в великом служении, мне предназначенном…

Никса едва успел договорить, как дверь в кабинет начала медленно открываться.

Сначала в щель пролезла рыжая лапа, потом наглая кошачья морда, и, наконец, возник Генрих Киссинджер собственной персоной.

— Ой! — сказал Никса и покосился на Коха.

— О! — возразил Саша. — Это ты в спокойной обстановке так лихо отчеканил. А восьмого у тебя будет стресс. Так что Киссинджер очень кстати. Чтобы обеспечить нужный уровень стресса.

Слово «стресс» Никса, кажется, понял, ибо знал английский.

Кот лениво прошёлся около шкафа, на котором стояла клетка с морской свинкой.

— Возьми его хоть на руки, — попросил Николай.

— Не-а, — сказал Саша. — Так читай.

Никса прочитал, сделав пару ошибок и запнувшись на молитве.

— Во-от, — протянул Саша.

— Мне будет Бажанов подсказывать, — попытался оправдаться Никса.

— Но и стресс будет больше.

Саша сжалился над братом, поймал кота и усадил к себе на колени.

Никса прочитал текст ещё раз, теперь чисто.

— Хорошо, молодец, — сказал Саша. — Слушай, ты ведь будешь после присяги принимать иностранных послов?

— Ещё бы! — подтвердил брат. — Мне барон Жомини целый курс дипломатии прочитал под руководством Горчакова.

— Завидую, — признался Саша. — Можешь Бисмарку от меня передать, что он станет канцлером Германии?

— Может быть, Пруссии?

— Германии, Никса.

— Да. Это точно?

— Абсолютно. Как пленение Шамиля.

Незадолго до 8 сентября в Петербург приехал с Кавказа подполковник Николай Павлович Граббе и привёз подробности о взятии Гуниба.

Осадные работы начались ещё 23 августа: устраивались батареи, ложементы для пехоты и подступы, где возможно.

По восточному склону вела единственная тропа на вершину. Со всех остальных крепость казалась недоступной. Только команды «охотников» мало-помалу взбирались все выше и залегали между камнями на едва заметных уступах.

Перестрелка не прекращалась ни днём, ни ночью, но на рассвете 25 августа послышалась усиленная стрельба, и из лагеря главнокомандующего стали видны белые шапки русских солдат, поднявшихся на вершину Гуниба.

Оказалось, что еще с вечера 24 числа, была фальшивая тревога: передовые войска со всех сторон открыли ружейный огонь, забили барабаны, раздались крики «ура», потом все стихло, и защитники крепости успокоились. Тем временем охотники Апшеронского полка воспользовались суматохой, чтобы взобраться ближе к вершине, а перед самым рассветом, подсаживая друг друга, с помощью лестниц и веревок, поднялись под самый верхний обрыв горы с её южного склона.

Стоявший на вершине караул горцев заметил опасность и открыл огонь только, когда добровольцам оставалось взобраться на последний уступ скал, и они быстро очутились на верхней площадке.

Одновременно с северной стороны пошли на приступ охотники Грузинского и Дагестанского полков. На вершине они овладели неприятельским завалом, и мюриды бежали. Все это совершилось так быстро и неожиданно, что Шамиль и ближайшие его наперсники совсем потеряли голову и, боясь быть отрезанными от селения, поспешно бежали туда. Около сотни мюридов, абреков и беглых солдат засели за камни и завалы, защищавшие Гуниб с восточной стороны.

Но оттуда двинулись на приступ русские батальоны. Они были встречены сильным огнем, но он не остановил их. Мюриды, окруженные со всех сторон, бились отчаянно; расстреляв все заряды, взялись за шашки и кинжалы, и почти все легли на месте.

Тогда барон Врангель, зная желание главнокомандующего взять имама живым, остановил наступление и послал к нему парламентера с предложением сдаться, чтобы избежать напрасного кровопролития и спасти жизни себе и своей семье.

Но Шамиль медлил: то предлагал вместо себя выдать младшего сына, то просил отвести несколько подальше войска, когда будет выходить. Все требования отвергли под угрозой немедленного штурма.

Кроме одного: отдалить назад, по крайней мере, милицию, то есть ополчение из местных, дабы мусульмане не были свидетелями унижения имама: всем ополченцам приказали отойти за линию пехоты.

И тогда появился Шамиль, он был верхом, в окружении нескольких десятков вооружённых мюридов. Их встретили криками «Ура!»

Горцев остановили, оставив имаму только троих самых преданных сторонников. Оружие оставили одному Шамилю.

Князь Барятинский принял пленного имама, сидя на камне, окруженный генералами, многочисленною свитой, ординарцами, конвойными казаками и даже милиционерами. Всем хотелось быть свидетелями исторического события.

Шамиль сошёл с коня и подошёл к главнокомандующему почтительно, но с достоинством.

Князь Барятинский объявил пленнику, что после того, как тот решил сражаться до последнего, решение его участи будет зависеть от милосердия царя, только одно остаётся в силе — обещание безопасности для него и его семьи. И объявил Шамилю, что он должен ехать в Петербург и там ожидать Высочайшего решения.

В тот же день, когда Саша экзаменовал Никсу, после обеда братья катались на велосипедах по Царскому селу. У Зубовского флигеля, на дорожке возле фонтана Саша заметил академика Якоби в сопровождении молодого офицера и двух рядовых.

Он подъехал к учёному, остановился и поставил ногу на дорожку.

— Здравствуйте, Борис Семёнович!

— Добрый день, Ваше Императорское Высочество! — улыбнулся Якоби, с любопытством рассматривая велосипед.

Офицер и солдаты отдали честь. Все они были в форме сапёрного батальона, темно-зелёной, с красным кантом, двумя рядами пуговиц и вензелем Николая Павловича на погонах. В руке у офицера имелся тонкий металлический стержень на шесте, а солдаты несли увесистые деревянные ящики с неизвестным содержимым.

— Позвольте мне представить моего сына Володю, — сказал Якоби, указывая на офицера.

Саша спешился и пожал руку сыну академика.

Володя заулыбался.

Никса подъехал следом и не совсем одобрительно смотрел на эту сцену.

Якоби вежливо поклонился. Военные отдали честь цесаревичу.

— Антенну будете монтировать? — спросил Саша.

Якоби покосился на Никсу и медленно кивнул.

— Секретность, да? — возмутился Саша. — От изобретателя. Да, я уже всё понял!

Тем временем верхом подъехал Гогель и тоже спешился.

Последовал очередной обмен приветствиями.

— На крышу будете ставить? — поинтересовался Саша. — Можно мне посмотреть?

— Ваше Императорское Высочество, — вздохнул Якоби. — Боюсь, что нужно разрешение государя.

— Блин! — сказал Саша. — Ну, что за хрень!

— Александр Александрович! — сказал Гогель.

— Если я захочу разболтать, я и так разболтаю, — сказал Саша. — И гораздо больше, чем смогу увидеть на чердаке. А так, может быть, подскажу что-нибудь.

И перевёл взгляд на Никсу.

— Надо у папа́ спросить, — сказал тот.