Царь усмехнулся и закурил сигару.

— У меня скоро все ящики письменного стола будут забиты твоими проектами, — заметил он.

— Папа́, мои проекты не для того, чтобы забивать ими ящики, — возразил Саша, — они для того, чтобы воплощать их в жизнь.

Александр Николаевич хмыкнул.

— Я же подавал проект патентного ведомства, — напомнил Саша. — Было бы патентное бюро, твой стол был бы забит только социальными и юридическими моими проектами. А техническими было бы забито патентное ведомство. И была бы это головная боль господ Якоби, Ленца, Остроградского и других достойных людей, а не твоя. Большая экономия пространства ящиков.

— Социальными и юридическими проектами? — переспросил царь. — Ты написал новый проект конституции?

— Зачем? — пожал плечами Саша. — Всё равно это откладывается до после освобождения крестьян, потому что нельзя заниматься политическими преобразованиями прежде экономических. А там надо будет начать с билля о правах. А это первые две главы конституции, там уже всё есть.

— Значит, не оставил ты этой мысли?

— Разумеется, нет, — признался Саша. — Но раньше это казалось мне панацеей. Больше не кажется.

— Почему? — спросил Александр Николаевич.

— Я насмотрелся на рабочий быт в Москве, — сказал Саша. — А здесь Яков Карлович читал нам рассказы одного украинского писателя Марко Вовчека. Хотя я думаю, что это писательница: слишком много женских персонажей и женских проблем.

— Ты угадал, — улыбнулась мама́. — Это рассказы Марии Маркович. Прекрасные рассказы!

— Для меня слишком сентиментальны, — сказал Саша. — Но проблематика правильная. Их, наверное, воспринимают, как антикрепостнические, но не все описанные там проблемы можно решить эмансипацией. Для меня совершенно очевидно, что нужна государственная система здравоохранения.

Царь возвёл глава к потолку Камероновой галереи.

— Я знаю, что бюджет дефицитный, — сказал Саша. — Но это не потому, что я такой добрый и впечатлительный, это необходимо для стабильности империи. А проблема с деньгами решается страховой медициной. Работодатели и предприниматели отчисляют деньги в специальный фонд медицинского страхования, деньги пускаются в оборот, а доходы с них тратятся на медицину.

— Саш, ты же видел, как московские помещики относятся к эмансипации крестьян? — спросил царь. — Ты хочешь их заставить ещё что-то платить?

— Почему заставить? — спросил Саша. — Можно начать с добровольных пожертвований. А потом в каждой построенной больнице повесить мраморную доску с полным списком жертвователей золотыми буквами. А тех, кто не жертвует, клеймить позором. Думаю, наши литераторы займутся этим с превеликим удовольствием и за две с половиной копейки. Фельетон в «Современнике», фельетон в «Русском вестнике», фельетон в «Отечественных записках»… Это конечно будет не так быстро, как с государственным финансированием, но надо же с чего-то начинать.

— Есть ведомство императрицы Марии, — заметил царь.

Между прочим, оное ведомство возглавляла мама́.

— Этого недостаточно, — упрямо заявил Саша.

Царь вздохнул и затянулся сигарой.

— Позволь мы с Пироговым и мама́ концепцию набросаем? — спросил Саша.

— Ну, пишите, — разрешил папа́.

— Саш, положение российских финансов близко к катастрофическому, — заметил дядя Костя.

— Я не собираюсь их трогать, — пообещал Саша. — Точнее собираюсь, но не для запускания туда лапы. России нужна полная перестройка налоговой системы.

А про себя подумал: «При этом на круиз по Европе в сопровождении эскадры из девяти кораблей прекрасно хватило!»

— Я был в шоке от того, что у нас до сих пор подушная подать, — добавил Саша. — Мы обсуждали это с Бабстом и можем набросать совместный проект. У меня есть пара идей.

Совместная статья с Бабстом, задуманная ещё в марте пока не вышла, ибо здесь ничего быстро не делалось, но была практически написана, и её можно было взять за основу.

— Вообще, он прав, — заметил дядя Костя.

Царь тяжело посмотрел на брата, потом на Сашу и бросил:

— Доучись сначала!

— Конечно, конечно, — кивнул Саша. — А как мои проекты, которые я подал после зимних экзаменов? Метрическая система и реформа алфавита?

— Рассматривают комиссии, — вздохнул царь. — По поводу первого твой Якоби очень «за», он считает тебя гением. По поводу второго Грот сдержанно против, по крайней мере, в таком радикальном варианте.

— Надо на пятёрки по русскому и немецкому выползать, — вздохнул Саша.

— Вот это можно только приветствовать, — сказал царь.

За сладким и чаем Саша ещё успел увести разговор в сторону телефонной станции.

— Я смотрел бывший завод дяди Максимилиана, — заметил он. — От оборудования, к сожалению, ничего не осталось. Но помещение занято Сухопутной таможней. Можно ли надеяться на пару комнат для телефонной станции? Смогут они выделить?

— Узнаю, — сказал царь.

Хотя мог бы сказать: «Прикажу!»

— Среди московского дворянства есть люди со своим взглядом на крестьянский вопрос, — перевёл Саша разговор на другую тему. — Они считают, что не должно быть никакого временно обязанного состояния, крестьяне должны быть освобождены немедленно без всяких обязательств. Мне кажется, в этом что-то есть. Вопрос о земле и вопрос личной свободы — это два разных вопроса. Выкуп земли не должен быть выкупом личности. Дядя Костя, ты что об этом думаешь?

— Я слышал о твоём путешествии, — сказал Константин Николаевич. — Ты написал какой-то доклад?

— Да, — улыбнулся Саша. — Напечатал. Страниц на пятьдесят.

— Можно мне почитать?

Саша вопросительно посмотрел на папа́.

— У меня есть, — сказал царь. — Я дам Косте. У тебя он тоже остался?

— Да, — кивнул Саша.

Умолчав о четырёх копиях.

— В чём тебя в последнее время не упрекнёшь, так это в лени, — заметил государь. — Чего нельзя сказать об остальном. Ты знаешь, что ослушание императора есть измена присяги?

— Я ещё не присягал, — заметил Саша.

— Это единственное, что тебя оправдывает. Но не Гогеля.

— Я объяснил, почему решил задержаться в Москве.

— И что? — спросил царь. — Это что-то меняет?

— Папа́, а если после того, как я присягну, исходя из моих знаний о будущем, разума и логики, мне будет совершенно ясно, что ослушание будет лучше для России, чем подчинение твоей воле, мне что делать?

— Подчиняться, — отрезал царь.

— И пусть всё летит в тартарары?

— Ты преувеличиваешь, — сказал царь. — Ни одно из твоих предсказаний ещё не сбылось.

— Не за горами, — упрямо возразил Саша.

— Телефон работает, — заметил Константин Николаевич.

— Это не пророчество, — сказал царь. — Это изобретение. Как и всё прочее. Я же не спорю с тем, что Саша гений. Глупо с этим спорить. Но гений и пророк — не одно и то же.

— Папа́, — проговорил Саша, — я не гений, но я вижу в будущем не только события, но и вещи. И иногда, как они устроены.

— Если ты что-то видел во сне еще не доказывает, что сон был о будущем, — сказал царь.

Вернувшись в Стрельну, Константин Николаевич и Александра Иосифовна велели слугам не беспокоить и заперлись в кабинете великого князя.

Потушили бра на стенах. И исчезла имитирующая рельеф однотонная роспись по периметру потолка.

На круглом дубовом столике оставили единственную свечу. Только хрустальные подвески люстры посверкивали в её свете, да пламя отражалось в окне.

Из дубового комода с моделью корабля на нём, Константин Николаевич извлёк кусок ватмана с цифрами, алфавитом и словами «да» и «нет». И разложил на столе.

Погрели на свече блюдце тонкого императорского фарфора. Из фамильного сервиза в русско-византийском стиле с золотым ободком и красным узором по кругу. В центре блюдца — герб времён Петра Первого: двуглавый орёл с картами четырёх морей в клювах и когтях.

Петра Алексеевича и решили вызывать.