По словам громилы-стажера, «хрен пойми из-под чего». Запаха, даже слабенького, не прослеживалось.

— Надо же было хранить такую дрянь, — поразился Гизли.

— Запирать ее на сто замков, хм! — иронично поддержал один из криминалистов.

— Ну, положим, не сто. И совсем не дрянь, — произнес Фома. Осторожно, двумя пальцами, господин комиссар держал пустую коробочку и, вертя во все стороны, пристально ее разглядывал. — Да, не дрянь, не дрянь... хм, надо же. Обнаружить это — в такой халупе, у такого нищеброда. Хм-м!

— А че? А че? А че?! — заволновался Гизли. Коробка и коробка, подумаешь. Что в ней интересного, загадочного? Да что и было — сплыло. — Шеф! Не томите душу.

Гизли поддержали даже хозяева пансиона, супруги Йозеф и Дебора Уикли — разумеется, мысленно. Они стояли в дверях и не сводили глаз с незваных, непрошеных гостей. Выражение лиц обоих — сердитое мужа и уксусное жены — было понятно без лишних слов: «Чтоб вас черт побрал, явились на наши головы!!! Чтобы вы потом, на улице, ноги себе переломали и башку разбили! Каждый чтоб! И дорогу сюда навсегда забыли, сволочи!» Эти пожелания, идущие из глубины сердца, произносятся так называемыми добропорядочными людьми, как правило, мысленно. То и дело натыкаясь на эти взгляды, Гизли морщился — с непривычки. Господин комиссар заметил его мелкие мучения и усмехнулся. Ничего-ничего! Пусть привыкает — то ли еще будет. А подобную чувствительность надо изживать — и чем скорей, тем лучше. Для каждодневного пользования не годится, один вред от нее. Как острая щепка в ботинке — вроде, маленькая помеха, но к концу дня глядь, а нога-то в кровище. Да и просто изведет. Прочь ее, прочь!

Тут господин комиссар опомнился. Вот понесло его в «филозофические» дебри... да когда? Во время обыска у пострадавшего! Тьфу, ты! Он обвел взглядом собравшихся.

— В этой коробочке находилось пирожное. Самое дорогое из тех, что мне известны. Если не ошибаюсь, за те же деньги можно приобрести три фунтовые коробки горького шоколада «Дорогая Августа». Что вы так на меня уставились, господа? Ну, люблю я хороший шоколад. От него мозги лучше работают, — и господин комиссар подмигнул мистеру и миссис Уикли.

Его коллеги заулыбались. Пристрастие шефа к хорошей еде, в особенности, к шоколаду — было известно всем в Управлении. Что ж, у каждого свои слабости, переглянулись господа полицейские. Великолепно, а порой — странно, даже парадоксально работающие мозги их шефа, давно стали притчей во языцех.

Миссис Уикли всплеснула руками.

— Вот эти фитюльки? Всего одна — как три коробки отборного шоколада?! Я правильно вас поняла, господин комиссар? Я не ослышалась?

Тот кивнул. Да, правильно. Нет, не ослышались.

Миссис Уикли хотела что-то еще произнести, но от волнения только открывала и закрывала рот. А потом — осуждающе покачала головой и заплакала. Тихо, всхлипывая. Вместо нее заговорил супруг, «дражайший» мистер Уикли.

Обняв жену за тощие узкие плечики, он произнес:

— Не плачь, дорогая. Теперь видишь, куда нас завела твоя доброта? Я ведь говорил тебе, я предупреждал... а ты все отмахивалась. Жалела эту сволочь неприкаянную, жулье тонконогое.

— Долг за ним остался? — прищурился Фома. — Или что похуже?

— Да куда уж хуже, господин комиссар. Три месяца тут жил и все три месяца нас обещаниями кормил, сулил «нечто необыкновенное!» Вы, говорил, вздрогнете от счастья. Тварь брехливая! Вот уж вздрогнули, так вздрогнули. Ну, Дебби — она у меня добрая душа. Ручку ей поцелует, ножкой шаркнет, поклонится и комплиментами с ног до головы засыплет, да все цветисто, с выражениями... она и растает. Много ли бабе надо?

Между тем, криминалисты продолжали свою работу.

— Дать бы ему по роже разок-другой, но ведь я как думал: тут же съедет гад и не заплатит. Еще и компенсации потребует, нынче все ученые. Словами я ограничился, — завершил свой пламенный рассказ хозяин пансиона.

— Подействовало? — спросил Гизли.

Мистер Уикли хмуро покосился в его сторону.

— Ну, от жены моей он отстал. А деньги, все одно, не отдал. Пропали наши денежки, тю-тю-у! Вот же тварь!

— По окончанию следствия, можете забрать в качестве компенсации за причиненный ущерб, — подал голос кто-то из криминалистов.

— В гробу я видал его барахло! Гроша ломаного не стоит, дрянь на дряни и дрянью погоняет! — взорвался мистер Уикли. — Нет, ты подумай, дорогая: нам этот урод ни пенса не заплатил, а дорогущие пирожные — жрал! Смолы тебе горячей семи сортов, паскудина!

Последнюю фраз несчастный, так ловко облапошенный, хозяин пансиона будто выплюнул.

Его жена, на протяжении гневного «спича», плакала и нарочито громко, судорожно вздыхала. Потом достала из кармашка батистовый платочек с явно чужими вензелями и высморкалась. Не менее громко. Стрельнула мокрым от слез взглядом в господина комиссара и сконфузилась.

Ни показные переживания миссис Деборы Уикли, ни праведный гнев ее мужа совершенно не тронули Фому. «Врут, прохиндеи. Для таких опытных хитрецов — очень неумело», подумал господин комиссар. «Наверняка, подворовывали у своего жильца — как и у других, посолиднее. Платочек-то, а? Хе-хе. А ведь спроси — скажет, подарили, благодарность и все такое. Да я и спрашивать не буду — и так ясно все с тобой, голубушка. И этого жулика тоже вниманием не обошли, кое-что к рукам „достойных хозяев“ намертво прилипло. Так, по мелочи. Много с него явно не возьмешь, хотя... надо проверить. На что-то же он рассчитывал, когда влезал в эти долги». Фоме не терпелось разобрать найденные «бумажки» — документы, записки, газетные вырезки, просто клочки. Возможно, где-то там, среди них пряталась отгадка — или намек на нее.

Из открытого окна потянуло прохладой. «Чует мое сердце, придется сюда еще раз вернуться», подумала господин комиссар.

— Да-да-да, вот здесь подпишите. И вот здесь еще, — Гизли ткнул пальцем в пустые строчки и протянул ручку все еще дрожащей миссис Уикли.

Хмурый мистер Уикли наблюдал, как жена выводила «кудрявую» роспись, после чего — и сам приложился.

Господин комиссар сдержанно поблагодарил обоих супругов и попросил их пока не уезжать из города.

— Комнату мы пока закроем и опечатаем. Служебная необходимость, думаю, ненадолго! — заверил он покрасневшего от негодования хозяина пансиона. — Возможно, мои люди сюда еще вернутся. Возможно, и не один раз. Было бы очень неудобно, если бы здесь поселился кто-то еще.

— А кто нам убытки возместит?! — поинтересовался мистер Уикли.

Лицо его побагровело, кулака сжимались и разжимались, было видно, что сдерживается он из последних сил. Миссис Уикли переводила испуганный взгляд с мужа на незваных гостей и обратно. И мяла, мяла свой дорогой платочек. Промокший уже насквозь.

Две вороны заглядывали в окно, с интересом наблюдая за людьми. Время от времени, они каркали — хрипло, явно осуждающе. Делились впечатлениями, старые сплетницы.

От их карканья, громкого и злорадного, миссис Уикли всем телом вздрагивала.

— Кто, говорю, денежки мне вернет, а?! — продолжал разоряться облапошенный хозяин пансиона.

— Да не переживайте вы так, — улыбнулся Фома. — Как найдем убийцу, так сразу и откроем. Будьте любезны, ключ.

И он подставил ладонь.

Миссис Уикли, с тяжелым вздохом, положила на нее длинный узкий ключ с затейливой бородкой. Господин комиссар лично, собственноручно закрыл дверь на три оборота, а его помощник — опечатал ее. Узкие полоски бумаги с гербами и печатями нелепо смотрелись на почерневшей от времени, обшарпанной дубовой двери.

Все время, пока длилась эта нехитрая, но важная процедура, Гизли не сводил глаз с хозяев. Они будто окаменели или одервенели. Казалось, пот и слезы — и те уже не катились, а будто присохли к апоплексически-багровому лицу мистера Йозефа Уикли и бледному, худому лицу миссис Деборы Уикли.

— А-а... ключ? — робко, вполголоса, спросила хозяйка.

— Ключ останется у нас. Майкл, конверт не забыл?

— Держите, шеф!

Ключ был торжественно упакован в чистый конверт и запечатан. После чего четверо полицейских поставили на нем свои подписи. Хозяева тоже подписали, но уже другую бумагу — «акт временной передачи». И господин комиссар еще раз уверил хозяев пансиона, что все будет хорошо и даже преотлично. Убийцу — найдут, ключ — вернут, а жизнь — наладится. Всенепременно!