А ведь была ещё и усталость. Человеческий организм может выдержать многое, но рано или поздно он начинает сдавать. И тогда растёт количество мелких аварий, сплошь и рядом, откровенно идиотских, которых и случиться-то не должно было — ан нет, случились! В результате — мелкие и не очень травмы, напрасно потраченные ресурсы, выеденная из строя аппаратура и, самое скверное в нашем положении, общий упадок духа.
Конечно, экипаж пытался с этим бороться. Устраивали какие-то вечеринки, концерты самодеятельности, викторины. Поговаривали даже об экскурсиях на введённом в строй «Гюйгенсе» к Кольцам — всё, что угодно, лишь бы отвлечь людей от томительного ожидания. А тут ещё на станции случился конфликт — неожиданный, возникший чуть ли не на пустом месте — и, тем не менее, взбудораживший и без того издёрганных вконец людей.
Поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем — то есть станционные светила науки, Гарнье и Леднёв. Повод вполне соответствовал по вздорности гоголевскому сюжету, только вместо ружья и бурой свиньи фигурировал масс-спектрограф, который Валера предложил обменять на два куба магнитной памяти для ЭВМ — они пылились в лаборатории Гарнье без всякого проку, но были остро необходимы Леднёву, развернувшему новый этап своих исследований. Нетрудно догадаться, что Гарнье отказал, причём в оскорбительной форме. Сделано это было публично; вместо «гусака» (словечко, не вполне типичное для французского языка), астрофизик назвал оппонента «анфан террибль». Не самое тяжкое оскорбление, по сути, не оскорбление вовсе, так, фигура речи — однако, Леднёв усмотрел в нём гнусный намёк на незначительность собственных научных заслуг и, натурально, слетел с катушек
Спектрограф и блоки памяти были немедленно забыты. Скандал перехлестнул через комингс лаборатории и очень быстро докатился до кабинета Леонова; многочисленные свидетели утверждали, что в результате возникшей словесной перепалки, очень быстро переросшей в отвратительный скандал, Леднёв порывался нанести французскому астрофизику оскорбление действием и даже преуспел в этом — но был остановлен сотрудниками Гарнье. Отголоски происшествия перехлестнулись через комингс лаборатории и очень быстро достигли ушей начальника Станции — и тот, разумеется, вынужден был принять к скандалистам меры сугубо дисциплинарного характера. Леднёв отправился под домашний арест в свою каюту; его же оппоненту Леонов предложил воздержаться пока от публичного выражения недовольства — как и от демонстрации залепленной пластырем битой физиономии. Сотрудники обоих учёных разошлись по лабораториям, неприветливо косясь друг на друга — очевидно было, что о продолжении исследований в нормальном режиме можно забыть, причём надолго. А ведь это было как раз то, в чём мы нуждались сильнее всего. И Гарнье, и Леднёв занимались, каждый на свой собственный манер, проблемой отключения «звёздного обруча», вмёрзшего в лёд Энцелада. А, поскольку Леонов по-прежнему слышать не хотел об отправке через него пассажиров — только от их успеха зависело, как быстро люди с Лагранжа попадут, наконец, домой…'
— Слыхал новость? — Юлька глотнула кофе из картонного стаканчика. — Леонов собирает совещание. На повестке дня — переброска людей на землю через «батут» «Зари»! Значит, мы не зря старались, верно, Лёш?
— Конечно не зря. — согласился я, надкусывая сэндвич. — Да и куда бы он делся? С тех пор, как на станции узнали, что Дима добрался до Земли живым и невредимым — все только того и ждут. Так что, протяни Леонов с решением ещё пару дней — пожалуй, можно и бунта дождаться!
Ну, бунт — это ты преувеличиваешь… — Юлька глотнула ещё кофе. — Но, в общем, всё правильно: чем скорее первый лихтер с людьми отправится к Земле, тем лучше будет для всех.
Я дожевал бутерброд, сходил за новой порцией кофе. Заодно взял в соседнем автомате вишнёвую слойку. Это была новинка, выпеченная по рецепту Оли Вороных. Она перебралась с «Зари», сменив на камбузе станции местного инженера-кулинара — тот накануне сильно порезал руку, шинкуя овощи, и угодил в медотсек. Тоже, между прочим, следствие всеобщей усталости и постоянного нервного напряжения, царящих на «Лагранже»…
О том, что «заяц» уже на орбите Луны и вот-вот отправится на Землю, к голубому небу и зелёной травке, мы узнали спустя восемь часов после возвращения «Зари» к Энцеладу. Задержка объяснялась тем, что на «Звезде КЭЦ» так и не смогли настроить свой батут для обратного прыжка (помешало отсутствие сведений о точном положении корабля на орбите Титана) и решили воспользоваться привычным способом — отправить сообщение о случившемся с очередным грузовым контейнером. Что и заставило начальника станции всерьёз задуматься о возвращении людей с «Лагранжа» домой. Как по мне — вовремя, настрадались уже…
От этих мыслей меня отвлёк Юлькин голос. Оказывается, она уже полминуты, как рассказывала о подоплёке ссоры Леднёва и Гарнье. Я, в общих чертах был в курсе, но не стал ей мешать: солидный жизненный опыт, накопленный за шесть десятков лет в двух реинкарнациях, предыдущей и нынешней, подсказывал, что мешать женщине выговорится о том, что волнует её по-настоящему — очень скверная идея…
— … Валера полагает, что самое важное сейчас это прыжки сквозь «обруч» на сверхдальние расстояния. Знаешь, Лёш, он уверен, что с их помощью мы сможем добраться не только до самых отдалённых уголков Солнечной системы, но и до звёзд — причём уже в ближайшие годы! А кроме того, он собирается расчистить ото льда «обруч» на Энцеладе и даже собирается затребовать для этого горнопроходческую технику с Земли!
Я недоверчиво хмыкнул.
— Уж прости — вздор. Как он собирается работать в колодце? Вспомни, когда в обруч упал один-единственный блок датчиков, выброс был метров на двести вверх. А что будет, когда туда повалятся ледяные глыбы, причём одна за другой?
— Я тоже так сказала… — вздохнула Юлька. — Валера в ответ стал объяснять про какой-то страховочный тент, который он намерен установить над самым «зеркалом» — ну, чтобы в него ничего не свалилось. Но, боюсь, ничего из этого не выйдет — как тогда мы будем получать посылки с Земли?
— Через батут «Зари». — подумав, ответил я. — Туда — людей с «Лагранжа», оттуда — грузы в контейнерах. Ну и смену, надо же кому-то работать на станции? Не слишком удобно, конечно, придётся тащить всё это с орбиты Титана — но другого варианта я пока не вижу.
— А вот Гарнье как раз и предлагает другой вариант. Он хочет, воспользовавшись данными, полученными при исследовании лунного «обруча» взять тот, что на Энцеладе, под контроль и погасить его «зеркало». Тогда можно будет наладить грузовое и пассажирское сообщение с Землёй прямо с «Лагранжа». Да и дальняя связь, наконец, наладим, ведь помех от постоянно действующих «звёздных обручей» больше не будет…
— Станция 'Энцелад-пассажирский, стоянка пять минут. — ухмыльнулся я. — и Леднёв, конечно, против?
Конечно. — Юлька кивнула. — Упёрся, твердит что ни в коем случае нельзя вмешиваться в работу «звёздного обруча», потому как есть риск, что не удастся включить его снова.
— А что Леонов? С кем из двоих он согласен?
Юлька пожала плечами.
— Понятия не имею. Думаю, на сегодняшнем совещании узнаем и это.
Из записок
Алексея Монахова
«…Решение, о котором Леонов объявил на совещании, оказалось поистине соломоновым. Он распорядился передать в ведение Гарнье лабораторию Леднёва вместе с сотрудниками, атак же исключительные права на исследования 'обруча» на Энцеладе. Взамен требуется только одно: как можно скорее заблокировать упомянутый «обруч», чтобы, во-первых, восстановить радиосвязь с Землёй (учёные доказали, что перебои вызваны непрерывным функционированием тахионных зеркал), а во вторых — наладить, наконец, переброску людей и грузов через «Лагранж». Задачка не из рядовых, но,если верить французу, вполне выполнимая.
Леднёва же решено убрать с глаз долой — в деревню, к тётке, в глушь, в Саратов, в туруханский край, в сахалинскую ссылку. То есть, в наших реалиях — на орбиту Титана, куда Валерка отправится на «Заре» с заданием наладить бесперебойное пассажирское и грузовое сообщение между батутами корабля и «Звезды КЭЦ». И правильно, так и надо: хотел заниматься сверхдальними прыжками — вот ему сверхдальние прыжки!
