— Лёша, нет! — встаю между ними в последний момент. Волны волчьей ярости прошибают насквозь. Приходится склонить голову и немного отступить перед силой старшего. — Оставь ее. Оставь мне…

— Я не позволю этой гадине тронуть нашего ребенка!

Лёша ревет, словно раненый медведь, и мне впервые становится страшно в его присутствии. Колени против воли подгибаются. Я не могу противиться ему, как альфе, и не могу спорить, как с Парой. Однако впервые в жизни мне хочется сказать ему «нет», чтобы позволил разобраться самой. Раздраженно клацнув зубами в районе его шеи, отталкиваю Лёшу от себя.

— Я сама! Сама! Позволь мне!

Лёша не сводит налитого кровью взгляда с Соболь, которая подозрительно притихла где-то в районе стола. Я не вижу ее, но чувствую ее страх. Это так непривычно — чуять чужой страх так сильно и так явно, будто я альфа. Но раздумывать об этом не время и не место, поэтому только рычу сквозь зубы и снова пытаюсь привлечь внимание Лёши к себе.

— Лёш! Лёша, мне больно, прекрати! — сила альфы заметно ослабевает. Плечи опускаются, и он переводит расфокусированный потемневший взгляд на меня. — Это она, ты можешь поверить? Все это время это была она! Она, черт возьми! — голос скрипит, как плохо смазанное колесо. Мне больно, и дико, и страшно, и не верится, что все это дерьмо, в котором мы вымазались с головы до пят — дело рук моей любимой подруги. — Это, мать вашу, просто невозможно!

Истерика накатывает волнами, с каждой накрывая все сильнее и яростнее. Дыхание перехватывает, в груди невыносимо печет. Мне хочется кричать во все горло и разнести к чертовой матери весь кабинет, все это чертово здание.

— Кира, выйди.

— Что? — показалось, или Лёша приказал мне выйти?

— Я сказал, выйди отсюда!

— Нет!

— Бусинка, — липкие от крови и грязи ладони ложатся на мое лицо. Вздрагиваю. — Выйди, пожалуйста. Я не хочу, чтобы ты это видела. Прошу, милая.

— Лёш, не надо, — скулю. Серая надрывно воет где-то внутри черепной коробки и поджимает хвост.

— Надо, — отрезает альфа, не оставляет шанса.

Покорно склонив голову, выпутываюсь из плена его рук. Отступаю, ни на секунду не прерывая зрительного контакта. Он подбадривающе кивает и тут же поворачивается к Соболь. Лиза, зажав пистолет в трясущейся руке, смотрит на Лёшу со все тем же чувством полного превосходства, но теперь я вижу в глубине ее глаз что-то еще. Какой-то тихий огонек надежды, невыразимую нежность, потерянность, волнение. За маской непоколебимости прячется все та же маленькая, немного чудная девочка с большими серыми глазами и длинными светлыми волосами, которая сидела со мной за одной партой в школе. Однако теперь я знаю, что помимо этого она еще и безжалостная стерва, двуличная тварь, не гнушающаяся ничем.

— Иди, — командует Лёша.

Я лишь тихо выдыхаю через нос. Сдерживаю новую волну слез да шагаю прочь из кабинета. Он прав. Он глава нашей семьи, он альфа. Только он в праве решать, кому жить, а кому умирать. Сегодня Лиза подписала себе смертный приговор, и я не могу противостоять тому, что произойдет дальше. Она сделала свой выбор. Как и я свой.

— Как тебе шоу?

Тихий голос Жени пугает до чертиков. Нервно осматриваюсь, пока не замечаю мужскую ногу, облаченную в черный ботинок, виднеющуюся из-за угла лестничного пролета.

— Не думал, что ты тоже придешь. Однако был рад тебя видеть.

— Ты еще жив? — слышу, как бывший закашливается, и осторожно подхожу к углу. Выглядываю, едва узнавая в окровавленном разбитом лице знакомые черты альфы. — Я думала, ты давно сдох.

Женька лающе смеется. Упирает ладони в пол, пытаясь принять более-менее удобное положение, однако мокрые от крови руки обессиленно скользят по глянцевой поверхности. Плюнув, Королёв слабо улыбается.

— Какая ты милая, когда злишься.

Видно, что каждое слово или неловкое движение приносит ему тонну боли. Но мне не жаль его. Нет, с одной стороны, я понимаю, что не должна так думать или говорить, но, черт подери, он сам виноват. Зачем он снова сюда сунулся, а может, и не уезжал вовсе?

— Ну давай, спрашивай, — понимающе смотрит альфа. — Я же знаю, что хочешь.

— Зачем ты вернулся?

— Закончить начатое, — спокойно поясняет. Морщится, цокает. — Да и как я мог пропустить все веселье?

— Для тебя все это игра?

Помявшись мгновение, опускаюсь рядом с мужчиной на пол и внимательно смотрю на него через плечо. Уверена, теперь он мне ничего не сделает. Я его больше не боюсь, да и он слишком слаб, чтобы сражаться. Взгляд опускается на мужской торс. Рубашка в районе груди и живота порвана в клочья, из ран сочится кровь, будто плоть раздирали когтями, а заметная синюшность уже начинает образовываться по краям. Судя по виду, ему осталось недолго.

Женя перехватывает мой взгляд. Губы тянутся в болезненную ухмылку.

— Твой благоверный постарался. Хорошо отделал, да?

— Почему он не убил тебя тогда? — говорю задумчиво, пусть и знаю ответ на этот вопрос. — Только ради помощи или было что-то еще?

— Было, не было, какая разница, Кир? Теперь-то он довел дело до конца. Думаешь, мне долго осталось? Я тебя умоляю.

— Мне жаль, Жень, — прикрываю веки, прижимаясь затылком к холодной, шершавой стене. Непрошенная слеза стекает по щеке и исчезает в ткани водолазки.

— Что она тебе сказала? — голос тихий и какой-то совершенно чужой. Слышится легкий надрыв, будто Королёв говорит из последних сил, что недалеко от правды. Альфа бледнеет буквально на глазах, и я понимаю, что это последние минуты его жизни. — Что она сказала тебе, Кир?

— Про тебя или в целом? Или ты о том, что все это время именно Лиза портила мне жизнь? Она почти ничего не говорила, — перевожу дыхание. — Несла какую-то околесицу про Лёшу…

Честно, дико хочется абстрагироваться от всего этого. Отключить эмоции, будто происходящее — это не про меня. Будто меня здесь и нет вовсе, а все, что делается сейчас за закрытой дверью, на этой лестничной площадке и где-то еще на этажах — чья-то чужая, не моя история.

— Поверишь, если скажу, что пришел ее остановить?

— Что?

Снова смотрю на Женю. Он полулежит на мокром полу, уперев затылок в стену точно так же, как и я, но с один отличием: в конце этого разговора я поднимусь на ноги, а он уже нет. Кровь сочится из открытых ран, заливает пространство вокруг него. Интересно, раньше я думала, что люди умирают быстро. Раз — и ты уже труп. Но Женька держится. Я знаю, что он сильный. Знаю, что буду жалеть о его смерти. Знаю, что по-другому быть не могло. Он подписал себе смертный приговор в тот день, когда поднял на меня руку.

— Лёша хотел разобраться со мной, правда хотел, но позволил уйти. Не знаю, что это. Память о старой дружбе или он действительно струсил, но факт остается фактом. Он позволил, и я ушел. Решил больше не мозолить вам глаза. Знал же, что ты останешься с ним. Да и подставляться во второй раз как-то не по мне…

Липкий темно-бордовый сгусток крови с булькающим звуком выталкивается из раны на животе, и я спешно отвожу глаза. Не хочу на это смотреть. Лишь когда ощущаю легкое, едва заметное шевеление около своей руки, опускаю взгляд вниз. Женя берет мою ладонь в руку. Несильно сжимает пальцы. Глаза обжигает, но не позволяю себе плакать. Все правильно. Все так, как и должно быть. О боли подумаю потом.

— Я правда любил тебя, Кира. Очень любил.

— Я знаю, Жень. И я тебя…

— Не надо, Шульман. Не ври только потому, что я умираю. Все хорошо, я уже принял и свое место в твоей жизни, и то, что моя с минуты на минуту оборвется. Я не виню тебя ни в чем.

— Молчи, Жень, — все, что удается выдавить из себя.

И мы молчим, только Королёв хрипло дышит. Через пару минут дыхание тяжелеет. Чувствую, как его пальцы разжимаются, выпускают мою руку. Скашиваю глаза на альфу, не в силах повернуть головы. Он замирает, а потом…

Вдох.

Выдох.