— То, что тебя могли травить, я допускаю. Это отвратительно, но могло случиться. Однако есть ли у тебя доказательства, что это делалось по приказу моей кормилицы?
— Нет… — отвела она взгляд. — Прямых доказательств нет, но косвенные…
— Вот видишь! — уже мягче заговорил он. — Всё не так, как ты думаешь. Враги стравливают нас друг с другом, сталкивают лбами, сеют ненависть. А мы — одна семья.
— Веста — не семья! — замотала она головой.
— Послушай, милая, — он подошёл ближе и взял её за плечи, — я могу понять твой гнев. Ведь тебе наврали, преувеличили всё, оклеветали мою кормилицу! Когда ты во всём разберёшься, тебе станет очень стыдно. Ты…
— Вить, — она тоже вцепилась в него и заглянула в его черные глаза, — что ты несёшь? Кто оклеветал? Кто ошибся в суждениях? Если даже ты не веришь людям и не хочешь проводить расследование, то как же факты? Факты, знаешь ли, вещь неумолимая.
— И какие же это факты? — спросил он у неё точно у глупенькой малышки. — Веста никогда бы тебе не навредила, я в этом полностью уверен.
— Не навредила?! — резким движением она скинула его руки со своих плеч. — Не навредила?! — орала она. — Тогда смотри! — девушка круто повернулась на сто восемьдесят градусов, развязала халат и сбросила его с плеч, обнажая спину. — Гляди, хорошо гляди! Нравится? Это со мной сделала твоя дорогая Вестушка! Сделала прилюдно, при свидетелях. Нагло и жестоко. Никакой ошибки здесь быть не может!
Виктор замер. Шрамы исполосовали всю спину жены. Шрамы глубокие, уродливые. Как должен был бить хлыст, чтобы оставить подобные следы, Виктор прекрасно знал.
Он осторожно дотронулся до её спины, но тут же отдернул руку.
— Что, боишься? — она вернула халат на место, запахнула его и завязала. Затем повернулась назад, лицом к мужу. — Или такая изуродованная жена вызывает у тебя отвращение? — с вызовом бросила она.
— Джилл… — подбирал он слова. — Неужели? Это всё… Всё правда? До меня доходили разные слухи, но я не верил. Не хотел верить. Чтобы всё оказалось настолько плохо… Поэтому ты всех сожгла?
— Естественно. Не оставлять же такое без наказания? Только я сожгла не всех. Только этот поганый Орден и тех, кто им симпатизировал. Я и Весту хотела сжечь, но пожалела. Решила, что её судьбу должен решить ты. Хотя, наверное, зря я так расчувствовалась. По моим планам ты должен был сразу казнить её или хотя бы выслать куда подальше. Но ты наоборот возвращаешь эту мразь в замок и снова преклоняешься перед ней. Вить, я не могу с этим смириться. Никак не могу. Эта женщина принесла мне слишком много зла…
— Джилл… — он подошёл и обнял её. — Милая, ты права, во всём права. Хочешь жечь Орден — жги. Желаешь казнить моих вассалов — пожалуйста. Я слова не скажу. Но пойми, Веста — это не все. Она дорога мне как мать. Нет, она важнее, чем мать! Ты же знаешь нашу историю! Пожалуйста, не заставляй меня делать то, что я никогда не сделаю!
— Веста загубила двух твоих предыдущих жён… — ей так не хотелось покидать его объятья!
— Этому нет абсолютно никаких доказательств. Ты это тоже знаешь. Что касается твоей спины… Это наверняка Орден Защитников Истины заморочил моей кормилице голову! Да, она конечно виновата, но основная вина на представителях Ордена. Я уверен.
— Вить, — ей всё-таки пришлось отстраниться. Пока он несёт подобную чушь находиться рядом невыносимо. — Это не так. И у меня есть доказательства. Веста — не последний человек в Ордине, если не первый. Благодаря её поддержке фанатики так осмелели. Мало того, сектанты творят такие дела, от которых волосы на голове шевелятся. И кто, как ты думаешь, ставил подпись на разрешающих документах? Твоя дорогая кормилица. Она повинна в смерти многих твоих людей. Работные дома, находящиеся под властью Ордена, на самом деле просто прикрытие. Там создают капсулы радости. Полагаю, ты знаешь, что это за технология и почему она везде запрещена. А Веста мало того, что нарушила закон Корсики, подставила тебя как правителя, так она ещё деньги за твоей спиной лопатой гребёт! Капсулы — дело прибыльное. Повторяю. У меня есть доказательства. Я скачала файлы и передам их тебе. Сам во всём убедишься. А сейчас, пожалуйста, очень тебя прошу. Казни или выгони эту женщину. Чтобы духу её здесь не было!
Джилл окончила свою речь и ожидала реакции, однако Виктор молчал. Лишь отвёл глаза и хмуро уставился в пол. Он выглядел таким несчастным!
— Вить, — она приблизилась и нежно провела рукой по его щеке, — почему ты молчишь? Ты мне не веришь?
— Верю, — он прижал её ладонь своей кистью, — но милая, ей я тоже верю. Неужели ты хочешь, чтобы я вот так взял и казнил свою матушку? Или выгнал дорогого мне человека из её собственного дома?
— А я, значит, не дорогой тебе человек? — резко выдернула она свою руку и отошла на два шага. Его упертость убивала всякое желание находиться рядом. Интуитивно она чувствовала, что если сейчас уступит, ей уже никогда не выгнать Весту. — Я, получается, должна терпеть рядом с собой своего истязателя? Своего палача? Ты этой жертвы от меня хочешь?
— Нужно во всём разобраться. — настаивал он. — Я не могу просто взять и выгнать даму Весту.
— А я не могу находиться с ней под одной крышей. Ты что, не понимаешь? Тебе ещё раз спину показать?
— Джилл… — протянул он к ней руки, желая притянуть к себе, но она увернулась.
— Вить, ещё раз повторяю: я не могу находиться с ней рядом. Это невозможно. Никогда. Так что выбирай.
— А я тебе говорю, что не выгоню родного человека!
— Этот человек — предатель. Изучи всё и сам убедишься.
— Хорошо. Я изучу. Конечно же изучу. Проведу расследование и докажу тебе, что ты не права. Веста — жертва заговора, я уверен. И она останется здесь. Я всё сказал.
У Джилл всё внутри похолодело. В мыслях образовалась тупая пустота. Все её аргументы разбиваются о непреодолимую стену привязанности мужа к кормилице. Веста не может быть плохой потому что не может. Вот и весь разговор. Логика мужа убивала. Убивала её любовь к нему. С этим нужно что-то делать, иначе станет слишком поздно. Они поругаются окончательно и безвозвратно.
— Это твоё последнее слово? — спросила она его. Муж кивнул. — Тогда поступим так. Я передам тебе всё. Все файлы, все материалы, что у меня есть. Ты, как и обещал, а ты обещал! Обязательно проведи расследование. Разберись во всём лично. Ты мудрый правитель. Я это знаю. Разберись, сделай выводы. Только не для меня — я уже всё для себя решила. Для себя. Пересмотришь ли ты после этого свои взгляды или же останешься при них — твоё дело, твоя воля. Но меня в это не впутывай. Я своё слово тоже сказала. Я не останусь с Вестой под одной крышей. И это моё последнее слово. Как тебе поступить — думай, решай. Я давить не стану. Я сейчас разбужу отца и мы уйдём, улетим вообще с Холли. Я поеду домой. Навещу родных. Погощу или же останусь насовсем. Это зависит от тебя. Только от тебя. Я буду ждать, ждать тебя. Если ты поймёшь меня, услышишь то, о чем я сейчас пытаюсь до тебя докричаться — то хорошо, я с радостью вернусь обратно. Если же нет… — она смахнула накатившую слезу. Мысль о расставании причиняла невыносимую боль. — Если же нет — значит нет.
Более она не стала тратить слова. Сказано более чем достаточно. Джилл развернулась, открыла дверь и ушла. Он её не остановил.
На корсиканском космическом корабле всё шикарно: и начинка, и оболочка. Лайнер высшего звена. Именно на таком летели Джилл, Феб и отряд империанцев. Доминус, её дед, предоставил это судно генералу. Он же помог беспрепятственно перемещаться в космическом пространстве Корсики и приземлиться на Холли. И оружие световое тоже дед подогнал. Доминус Таллин — лорд со связями. Только вот в обратный путь отряд летел без техники — Джилл настояла, чтобы световое оружие передали её людям — берберам. В этих отшельниках она уверена как в себе. С хорошим оснащением они и себя в обиду не дадут, и правителя защитят — её ребята преданы лорду.
Девушка бродила по живописным коридорам лайнера уже не первый день. Ходила без цели, без мыслей. Тупая боль поселилась в сердце, не давая свободно дышать. Её муж, её дорогой Виктор сейчас так далеко! И дело здесь не в физической удалённости. Он отказался понять её, не послушал, не поддержал, оставил… Вернее, она его покинула. Но иначе поступить никак нельзя. Если он ставит Весту выше неё, выше своей законной жены, делать вместе им больше нечего, как бы больно это ни было.
