Любил Мамин заглянуть на часок-другой к Егору Яковлевичу Погодаеву. Одинокий старик, мелкий служащий Горного управления, перебивавшийся на грошовом жаловании, радовался приходам Мамина. Он был начинен всякими курьезными историями о знаменитых заправилах Урала.
Ему, Дмитрию, писать и писать об Урале… А утро начиналось порой с тяжелых раздумий — как будут покрыты расходы текущего месяца, оплачены свои и Анны Семеновны счета.
Находили приступы отчаяния. Доходы не покрывали всех житейских расходов.
«Это страшное слово, Володя: «нет работы», — написал он брату Владимиру в Москву в одну из тяжких минут в конце июня 1881 года. — И руки есть, и голова в порядке, и старания не занимать — стать, а работы нет… Когда-то, в дни самой зеленой юности, я, как разборчивая невеста, все перебирал различные профессии, отыскивая, по тогдашнему модному выражению, «труд по душе». В настоящую минуту несу достойное наказание за увлечения и ошибки юности и не ропщу, не падаю духом, — такой уж у меня счастливый характер, — а все сие пищу в назидание тебе, чтобы ты не повторял моей ошибки в погоне за излюбленным трудом. Ведь у меня, Володя, душа болит от сознания, что пропадают и силы и время на дурацкой неблагодарной работе с разными купеческими сынками, но опять-таки, повторяю тебе, я не ропщу на свою судьбу, потому что есть миллионы людей, из поколения в поколение несущих неизмеримо большие несчастия сравнительно с испытываемыми мной маленькими неприятностями. Последняя мысль всегда освежает меня и укрепляет в минуты душевной невзгоды, когда вспомнишь, например, что в то самое время, когда я и ты сидим все-таки в тепле, сыты и одеты, тысячи переселенцев, голодом и холодом, с грудными детьми и стариками, тащатся Христовым именем за тысячи верст, где неизвестно как устроятся. Вот нужно пожить в такой коже, тогда много лишней дури повыбьет из головы; по крайней мере, полезно иногда представить себя в положении этих людей».
Вокруг Мамина и Марьи Якимовны постепенно образовался небольшой дружный кружок — молодые люди, почти погодки Дмитрия, — все служилый народ, с известным положением. Он — единственный — недоучка, только репетитор.
Самый старший, Николай Владимирович Казанцев, был Мамину ближе других. Их соединяли литературные пристрастия: оба писали. Казанцев был человеком увлекающимся. Веруя в необходимость тесного сближения с народом, он пытался претворить свои убеждения в жизнь. В Башкирии основал колонию из интеллигентов, решивших доказать, что они смогут прожить на земле своим трудом, не прибегая к наемному. Через три года колония развалилась. Казанцев кинулся в другую крайность. Решил разбогатеть, притом быстро, на золоте. И потерпел опустошительный крах. Разорившись в одном, разбогател в другом: через эти затеи близко познакомился с народной жизнью. Дар рассказчика позволял ему живо передавать всякие злоключения, смешное и трагическое в этих рассказах уживалось рядом.
Иван Николаевич Климшин служил судебным следователем, в чине коллежского секретаря, Михаил Константинович Кетов в чине коллежского асессора занимал должность в окружном суде, впоследствии даже стал старшиной в клубе общественного собрания, Николай Флегонтович Магницкий, милейший человек, страстный библиофил, присяжный поверенный, служил в городском общественном банке, Дмитрий Аристархович Удинцев, недоучившийся семинарист, вращался в сфере земской деятельности. С ними, сопричастными к жизненным истокам, всегда было интересно.
Климшина, обладавшего слухом и приятным голосом, сближала с Марьей Якимовной музыка. Они составляли музыкальное ядро вечеров. В этом кружке можно было распахнуть душу, поделиться впечатлениями, поспорить, набрать интересных новостей.
Наступило неприметно позднее зимнее утро. Дмитрий Наркисович поднялся из-за стола, потянулся, потушил лампу. Хватит на сегодня! Исписана чуть ли не четверть стопы бумаги. Лампа начинает коптить. Вошло в привычку: заправлять ее керосином так, чтобы хватало на всю ночь до рассвета.
В доме еще стояла тишина. Всю ночь он увлеченно писал роман, теперь называвшийся «Сергей Привалов». Уже не семья Бахаревых, а Сергей Привалов, чувствующий себя незаконным наследником огромных уральских заводов, становился главным героем романа. Он пытается искупить грехи отцов, вернуть долги ограбленному народу. Этот кающийся персонаж, впитавший либерально-народнические идеи, мечтает изменить условия жизни трудового населения. Ему, с идеями не очень четкими и расплывчатыми, при осуществлении их на практике, противостоят герои гораздо более сильные по характеру, хищники буржуазной формации, готовые ради накопления богатств на любые преступления и подлости, умеющие плести хитро задуманные интриги, лишенные всяких моральных и нравственных устоев.
Очередной вариант, сладостный даже трудностями, поисками наиболее выразительного выявления характера центрального героя, всех его мучительных раздумий над жизнью, попытками практического вмешательства в народную жизнь. Все, все вкладывалось в роман, все впечатления бытия, страсти времени, «проклятые вопросы», мучившие умы той части общества, которая так болезненно-страстно занималась народной жизнью. Многие острые вопросы русской действительности ставились в романе: пути развития промышленности, деревни, духовного развития народных масс.
Новые редакции, новые варианты, новые сюжетные линии. Одни герои исчезали, приходили другие, но несколько персонажей так и сохранялись во всех рукописях, лишь слегка изменяясь, обретая новые, более углубленные черты. Менялись названия, отражая метания автора: «Каменный пояс», «Семья Бахаревых», «Последний из Приваловых». Теперь — «Сергей Привалов». Вроде наиболее точно.
Обдумывая роман, Дмитрий Наркисович углублялся в историю, прослеживал, как становилось на Урале горное и заводское дело, как возвышались и падали знаменитые династии уральских промышленников. Россия занималась хлебом, товарами помещичьих и крестьянских хозяйств. Урал же знал железное дело, промышленники сказочно богатели на нем. Здесь свил гнездо уральский капитализм, опутавший сетями рабства и нищеты народ.
Будет роман! Ранняя смелость, думал Дмитрий, вспоминая студенческие годы, когда роман задумывался, похвальна. Но тогда он был еще лягушонком, едва вылупившимся из икринки. Расширился его жизненный опыт, обогатившийся уральскими наблюдениями, приобретены основательные знания, укрепились и творческие позиции. Все это помогает яснее осмыслить замысел, четче продумать композицию, точнее разработать характеры. Будет, будет роман… Он добьется осуществления дорогого замысла. В работе же не следует щадить себя.
Дмитрий Наркисович, прежде чем лечь отдохнуть, решил прогуляться по городу, освежить голову.
С Колобовской он спустился к Главному проспекту, миновал Кафедральный собор, возле Монетного двора свернул по набережной пруда к дому главного горного начальника Иванова. Зима еще держалась в Екатеринбурге морозами, сизо-синие тучи крутыми валами перекатывались над широким городским прудом. По льду медленно тянулся длинный санный обоз. Стыло стояли ветвистые корявые тополя вдоль всего крутого откоса набережной.
Почти у самого дома главного горного начальника кто-то окликнул Мамина.
— Раненько из дома выходите, — сказал знакомый горный инженер здороваясь.
— Да вот потянуло кости размять.
— О беде слышали, Дмитрий Наркисович?
— Какой?
— Царя убили… Бомбу в него метнули…
— Это — правда?
— Уж куда как правда… — Инженер вроде даже обиделся. — Спешу к Ивану Павловичу, — он показал на красивый с колоннами дом Иванова, — какие будут на этот счет распоряжения. Как бы не начались волнения.
Он заторопился дальше. Мамин, пораженный известием, стоял на месте. «Кто эти безумцы? Молодые силы от слов, прокламаций перешли к действиям, думая таким путем изменить существующие порядки. Что же теперь будет? — мелькнула тревожная мысль. — Какие же последуют жестокие гонения!»
