Дальняя от кухни и гостиной небольшая комната окнами во двор служила Дмитрию Наркисовичу кабинетом. Марья Якимовна с первых дней постаралась создать ему все условия для спокойной работы. Ее дети не тревожили его в рабочие часы. До этой комнаты не доносились и голоса учеников, приходивших на занятия к Марье Якимовне. Музыкальные же ее уроки не мешали.
Екатеринбург — город особенный среди уездных городов обширной России. Те жили в основном помещичьими и купеческими интересами. Екатеринбург, стоявший на границе Европы и Азии, богатством и зажиточностью споривший с губернской и чиновничьей Пермью, кипел исключительно страстями и жестокими схватками, связанными с горнозаводскими и золотопромышленными делами. Сюда тянулись многочисленные экономические нити из Сибири и Башкирии.
Тон всей общественной жизни задавала немногочисленная кучка преуспевающих горных инженеров, подчинившая себе все, в том числе и единственный печатный орган, цензором которого был полицмейстер, — еженедельник «Екатеринбургская неделя». «Отцы города» гордились, что, дескать, город уездный, а с 1879 года газету издает. Много ли еще таких уездов? На зимние сезоны приглашались дорогостоящие театральные труппы. Провинциальные актеры охотно ехали в самозваную уральскую столицу, с надеждами на щедрые бенефисы. Город обходился без общественной библиотеки. Книжный магазин имелся, но книги почти не достигали Екатеринбурга. Появление новинки становилось событием, и она переходила из дома в дом. Местами, где собирались «сливки» общества, чтобы в непринужденной обстановке обсудить свои дела, утешить душу в буфетной, провести приятно время за зеленым столом, в биллиардной, были два клуба — дворянского и общественного собрания. По разным поводам давались широкие вечера с балами. На них вывозили девиц, созревших для замужества. Принимались редкие именитые гости. Практиковались юбилейные обеды по подписке. Случались и скандалы, о которых долго ходили разнообразные толки.
Впрочем, имелись и другие приятные места съездов. Был в городе ипподром в конце Главного проспекта, откуда начинался Московский тракт. Сюда приводили своих рысаков владельцы конных заводов в Красноуфимске, Ирбите, Перми. Совсем неподалеку от него, в глухом Щипановском переулке, помещалось одно из многих заведений, о которых говорилось с застенчивой улыбкой, самое шикарное, известное под игривым названием «Звездочка», в кирпичном доме занятной шестигранной конфигурации. Сюда приезжали сразу после бегов солидные господа развлечься с девочками. Внизу, в большой зале, танцевали, угощались, а наверху находились комнатки для любовных утех.
В городе горнозаводчиков, золотопромышленников, купечества терялась немногочисленная интеллигенция. Она жила материально скудно и разобщенно. В лучшем случае сходились в небольшие кружки посплетничать, посудачить. Какого-то заметного влияния на городскую жизнь интеллигенция не оказывала. Общественной жизни, в широком понимании, в Екатеринбурге не существовало. Во всем, что выходило за рамки промышленных и торговых интересов, он оставался одним из глухих углов империи. Идейные веяния времени сюда почти не проникали.
«Екатеринбургская неделя», достаточно осторожная, и то писала:
«Жители Екатеринбурга занимаются преимущественно производством каменных изделий и сплетней, в более или менее грязной отделке, от которых не убережется ни одна живая душа… Остальное свободное время посвящается картежной игре, доходами которой питаются два клуба, плохо питающие за то своих членов».
Много газета писала о пожарах не только в самом Екатеринбурге, но и в таких больших заводских поселках, как Кушва, Алапаевск, Нижний Тагил. Горели целыми улицами и участками. Обращала газета внимание на эпидемии, высокую детскую смертность, скверное состояние ветеринарного дела. Изредка газета позволяла себе высказывать тревогу по поводу жизни рабочих горного Урала.
«Горный промысел на Урале, — писал безымянный автор, — сосредоточен в настоящее время в руках нескольких более или менее крупных капиталистов, наслаждающихся жизнью вдали от своих хозяйств и не помышляющих о том, что будет завтра, когда леса окончательно уничтожатся, имеющиеся рудники выработаются, а заводские строения и устройства продадутся за долги иностранцам, аккуратнее нас умеющих извлекать выгоды при каких угодно комбинациях.
Не ввиду вашего будущего разоренья, гг. заводовладельцы, мы говорим это.
Нет! Вспомните, наконец, о том люде, который для вашего же наслаждения житейскими благами был посажен на заводских землях; для удовольствия вашего приписан к заводам; для счастья вашего свыкся с заводской работой; к выгоде вашей, несмотря на все лишения, размножился и… обнищал за счет кармана вашего».
Добывая хлеб насущный, порой нелегкий, Дмитрий не забывал о главном — о писательстве. Десятки замыслов теснились в голове. Окружающая действительность не скупилась на сюжеты, но лишь малая часть их находила воплощение на бумаге.
Жизнь на Колобовской, шла размеренно: с утра до двух — четырех часов литературные занятия, затем репетиторские уроки в нескольких домах, вечером отдых в небольшом кругу друзей или посещение матери, у которой он бывал часто.
Репетиторство, отнимавшее в иной день по двенадцати часов, открывало двери во многие дома. Тут было на что посмотреть, что послушать. На двух китах покоилось городское благополучие и процветание: горнозаводское и золотое дело. Тайное становилось явным, открывались страсти. Дмитрий Наркисович знакомился с нравами и обычаями воротил золотой промышленности, владельцев мелких приисков, банковских деятелей, представителей многочисленных иностранных деловых кругов. Кипел «водоворот страстей». Промышленные, банковские и купеческие заправилы славились быстро нажитыми капиталами и широкими разгулами. Никто из них не останавливался перед разорением своих ближних, пусть даже вчерашних партнеров по картам. Одно дело слышать об этих «героях» текущих дней, другое — видеть вблизи, понять характеры, разглядеть души.
— Избаловались работники, — говорил Дмитрию отец одного великовозрастного ученика, имевший отношение к железоделательным заводам. — Никакой управы на них нет. Хочет — работает, хочет — пьянствует, хочет — живет при заводе, хочет — бежит на другое место. Теперь их, как к меду, на строительство железной дороги тянет. А что с ним поделаешь? Хозяином себе стал, у нас же никакой власти над ним. Прошлое по-доброму вспомнишь. Порядок существовал: поселили тебя, и сиди. Хочешь на другое место — спроси разрешение. Он знал это, сидел и молчал. Теперь же ему и то не по нутру, и другое не по характеру. То, видишь, его работой прижимают, то ему мастер не нравится, не так с ним разговаривает. Даже бунтовать пробует. Распустился народ окончательно. Вот где корень зла! Так на всех заводах, Дмитрий Наркисович! Надо бы побольше строгости. Хотя бы и плети завести: провинился, пожалуй под наказание. Что же розог пугаться, если они на пользу? С нашим народом иначе нельзя. Розги его в рамках держали. Теперь же больно много умных развелось, грамотные все стали.
— Что это вы говорите — наказания рабочим?.. — попытался возразить Дмитрий Наркисович. — Разве можно? Народ и так почти в полном рабстве у вас.
— Вы не спорьте, вы еще молоды, да и не знаете, что такое наше заводское дело. Попробовали бы в нашей шкуре, тогда и узнали бы — ох как нам нелегко. Конкуренция со всех сторон, кругом на все цены сбивают. А никто не хочет войти в наше положение, как нам это самое железо дается.
Занятия с племянником главного горного начальника генерала Ивана Павловича Иванова открыли Дмитрию вход в просторный особняк на берегу Исетского пруда. Здесь и состоялось знакомство с Наркисом Константиновичем Чупиным, директором горного училища, знатоком истории Урала, имевшим свободный доступ к архивам Горного управления. Под стать ему по знаниям Урала был оригинальнейший человек Онисим Егорович Клер, организатор Уральского общества любителей естествознания — УОЛЕ, ботаник, археолог, этнограф, статистик. По происхождению швейцарец, он преподавал французский язык в гимназии.
