В марте, сообщая о своих делах в Екатеринбурге, желая подготовить мать, Дмитрий Наркисович писал:
«Помните рази навсегда, что, как у человека, у меня есть свои недостатки и слабости, но что бы со мной ни было, где бы я ни был, я не сделаю трех вещей: не буду пьяницей, не изменю своему слову и не буду дурным сыном. Потому что ведь пьющие — несчастные и потерянные люди, не держащие своего слова — негодяи, а дурные дети — дурные люди во всех отношениях».
В Екатеринбурге Мамину удалось набрать репетиторских занятий на сорок рублей. Это уже было хоть что-то, хотя требовалось гораздо больше, и он думал о более надежных денежных источниках. Репетиторство — дело временное, сезонное. Идет пора подготовки к экзаменам в гимназии — родители трепещут за своих детей, нанимают репетиторов. Пройдет острая пора — что тогда? Нужна, нужна постоянная служба. Но ничего подходящего не подвертывалось. Дмитрий откровенно делился с матерью всеми тревогами. «Может быть, займу место учителя в духовном училище», — как-то даже обмолвился он. Вот до чего допекло! Готов был пойти в то самое училище, где мальчиком испытал столько страданий.
Марья Якимовна, обновленная любовью, смело смотрела в будущее, легко переносила екатеринбургские житейские невзгоды. Семейная жизнь, скрепленная взаимным и сильным чувством, складывалась счастливо. В решительности поведения проявился сильный характер женщины, унаследованный от отца, лишь до поры подчинившийся условностям косной среды. Она понимала, что ее поступок был вызовом всем общественным и семейным канонам. Марья Якимовна разрывала связи с близким ей миром, отказывалась от богатства, беспечности существования, от общества, в котором выросла, но чуждым ей по духу, косным в воззрениях на жизнь, на отношения мужчины и женщины.
Самым же главным было то, что она поверила в талант человека, с которым соединяла свою судьбу. В ее лице Мамин нашел верного друга и помощника в творчестве. Марья Якимовна поддерживала в нем писательскую веру в себя. В эти дни он как раз отправлял в Петербург роман «Семья Бахаревых». В отделке его помощь ему оказывала Марья Якимовна.
Слухи об их гражданском браке быстро дошли до Салды и Нижнего Тагила. Буря, которую предчувствовали Дмитрий Наркисович и Марья Якимовна, разразилась над их бедовыми головами.
Властолюбивый до самодурства, Яким Семенович не мог простить дочери позорящего его поступка. Николай Иванович предпринимал бесплодные попытки поправить семейную жизнь, вернуть жену домой. Не одобряла поведения сына и Анна Семеновна.
Напрасно Дмитрий Наркисович надеялся, что хоть Анна Семеновна примирится, признает Марью Якимовну. В письмах он пытался убедить мать в высоких достоинствах Марьи Якимовны.
«Марья Якимовна часто говорит о покойном папе и об вас, мама, — писал он, — и даю вам честное слово, что дай бог всякому другому в родной дочери встретить столько уважения, любви и заботы, а главное — понимание людей».
Усиленно приглашая мать в Екатеринбург на жительство, он в числе всяких доводов ссылался на скромность и неприхотливость в бытовых делах Марьи Якимовны.
«Итак, мама, если вы желаете квартирантов, — писал он, предлагая совместную жизнь, — то они сами просятся к вам, притом самые простые и нетребовательные, живущие так же просто, как жили и живем мы, мама… Чтобы убедиться в последнем, вам стоит только посмотреть, мама, как живет Марья Якимовна; она занимает три небольших комнаты, меблированных более чем бедно, обед и ужин у нее самые простые, из двух блюд — суп, щи — вообще что-нибудь горячее и жареное. Прислуга только раз в день убирает комнаты, подает самовар и только, даже чашки Марья Якимовна моет сама или заставляет Олю. Словом, она живет так же просто, мама, как жили мы, если не проще…»
И все-таки Анна Семеновна в ответ писала ему осудительные слова, пытаясь образумить, заставить одуматься. Писала она, что ей тяжело в Салде слушать все пересуды на их счет, ей стыдно показываться на людях, встречаться со знакомыми.
Не скрывала она своего отношения к незаконному сожительству и от Марьи Якимовны. Сохранились черновики ее писем к Марье Якимовне, раскрывающие всю сложность отношений двух женщин в те дни. В одном из них, после получения денег, собранных семье Маминых в Тагиле, она писала:
«Когда наши прежние отношения, к моему сожалению и удивлению, так неожиданно должны были измениться и, после всего случившегося вчера получила Ваше письмо с деньгами, признаюсь, я должна была подумать и подумать. Если деньги, присланные Вами, беспокоили Вас, когда были у Вас на руках, представьте и мое положение. Приняв деньги, я могу невольно заслужить упрек в сообщничестве с сыном, неблагоразумным сыном, на которого Ваш, уважаемый мною, отец указывает как на главную причину всей семейной неурядицы в их доме. В Тагиле я знаю очень немногих, кто бы принял участие в моих детях, понятно, что это сделано при Вашем посредничестве. Вы, приняв роль посредницы между мною и тагильским обществом, подумайте, что заговорит то самое общество, узнав о настоящих отношениях. Поэтому прошу Вас во имя прошлого, в память моего покойного мужа, которого, я уверена, Вы уважали, пощадите себя…»
В другом черновике Анна Семеновна всю вину возлагает на сына.
«Порицать Ваши поступки не имею права и не знаю побуждений, которые их вызвали… За поступки сына моего никого не обвиняю, он уже не мальчик, чтоб им руководить. В его годы человек отвечает сам за себя перед законом и людьми. Если он позволил себе забыть обязанности сына и честного человека, то это я приписываю его собственной бесхарактерности, а не влиянию кого-либо…»
Дмитрий Наркисович пытался повлиять на мать, помочь взглянуть на все благоразумно:
«Странно, мама, — писал он, — даже немного более чем странно и не мне говорить Вам об этом, мама, потому, что Вы всегда отлично понимали, что делаете, а особенно тех людей, с которыми имеете дело. Не могу допустить, чтобы в последнее время Вы настолько изменились, что Вас совсем трудно узнать».
Нужны были решимость и твердость перед лицом всей этой бури. Молодые люди выдержали ее.
Решался переезд всей семьи Маминых в Екатеринбург. Анна Семеновна торопила с ним, она не могла больше оставаться в Салде. Это оказалось нелегким делом.
«Писать не могла, — телеграфировала Анна Семеновна сыну в середине мая 1878 года, — драма трудная, сцены, оскорбления… не соглашаются ни на что, требуют возвращения, уступать не намерены».
В августе Анна Семеновна с сыном Николаем и дочерью Лизой переехали в Екатеринбург. Дмитрий Наркисович упорно предлагал поселиться вместе с ним и Марьей Якимовной, но от этого Анна Семеновна решительно отказалась.
Хотя позже Анна Семеновна признала гражданский брак сына с Марьей Якимовной, оценила ее высокие душевные качества, стала более спокойна за Дмитрия, даже не раз пеняла сыну Владимиру, учившемуся в Московском университете, что он в письмах забывает передавать приветы Марье Якимовне, которая всегда помнит о его студенческих нуждах, однако внутренне она с нею так и не примирилась. Осталась верна своим верованиям в святость брака, скрепленного церковью. Марья Якимовна ни разу не переступила порога дома Анны Семеновны, так же как и Анна Семеновна никогда, даже в дни болезни сына, не переступала порога ее дома на Колобовской.
Впрочем, и Яким Семенович Колногоров не пошел на уступки, не сделал шагу для сближения с Дмитрием Наркисовичем. Неприятности, немалые, доставлял всякими домогательствами и Николай Иванович.
Все это осложняло и без того порой трудную жизнь.
4
Двухэтажный дом, занимаемый Марьей Якимовной, стоял на тихой Колобовской улице, неподалеку от Главного проспекта, такой же прямой, как все улицы Екатеринбурга, четко распланированные на квадраты первыми строителями. Тротуары на Колобовской, как и на многих других улицах, были выстланы прямоугольными гранитными плитами во всю ширину. Но проезжая часть оставалась без покрытия. По ночам тишину тут нарушали только удары колотушек ночных сторожей о чугунные доски.
