Первого кукловода – им оказался пират-рептилоид, – желающего поставить меня на четвереньки, я сгоряча так ошпарила отвращением, что он отшатнулся от меня, словно от рассадника венерических заболеваний в последней уродливой стадии. Его физиономия брезгливо исказилась, и он торопливо отошёл к соседней камере, где уже томилась враскорячку молодая эллуанка. И лишь после этого я поняла, что же сделала только что интуитивно.

Внушила ему ложные эмоции.

Других покупателей отвадить так легко не удавалось, поскольку человеческих женщин среди рабынь больше не было, и мой выставочный стенд находился на пике популярности. То ли отвращения от неожиданности поубавилось, то ли интуитивная техника ускользнула. Пришлось потерпеть несколько крайне неприятных мгновений и крутиться перед двумя следующими покупателями, повинуясь движениям механического манипулятора.

Однако к моменту появления четвертого я разобралась, что энергию эмоций нужно сразу внедрять на глубинный уровень противника, в подсознание. Чем и немедленно воспользовалась, заставляя терять пиратов интерес ко мне ещё на стадии приближения. Они подходили, немного топтались, недоуменно разглядывая мою выставленную напоказ наготу, и уходили прочь. За целый час подобных упражнений я так наловчилась, что начала проделывать всё на автомате.

Распорядитель аукциона что-то вещал там, снаружи, но стенки камеры были звуконепроницаемыми. Оно и к лучшему. Я и так могла легко представить, о чём идёт речь.

В качестве самого дорогого лота на первую пробу ожидаемо выставили меня. Беззвучная торговля шла долго. Самые активные участники – несколько центавритов, два рептилоида и неожиданно один страшно изуродованный голубокожий ясенирский отщепенец, – спорили так яростно, что чуть до драки не дошло. Я внимательно следила за ними, чувствуя себя на диво спокойной, но отнюдь не обманывалась природой своей самоуверенности. Львиная доля ее заключалась в расчете на иллюзии, но на что я без них годна?

Мой лот на первую пробу выкупил голубокожий урод, судя по тому, как он решительно направился к камере, облизывая губы и криво усмехаясь. В ближайшем рассмотрении я поняла, что он не чистокровный ясенирец – те были помельче, – а смесок. Скорее всего плод совокупления центаврита и рабыни-ясенирки, хотя обычно от центавритов рождались только центавриты. Что ж, тут, вероятно, произошел неожиданный генетический фокус природы.

Странный голубокожий центаврит не стал тратить время на разглядывание и ощупывание. Открыл прозрачную камеру и приказал:

– Пошла за мной!

Уже привычно изображая деревянную походку контролируемой рабыни, я последовала за хозяином-однодневкой. Идти голышом под пристальными мужскими взглядами было неловко, но, увы, балахоны у всех рабынь отобрали... По дороге высмотрела Мару Танн. Ее лот выставили следующим, и Хрык принял в торгах активное участие. Пока что он лидировал, успев повысить цену дважды.

Как оказалось, на аукционе пользовались бартером – выставляли в качестве оплаты захваченный в преступных рейдах большой и малый транспорт, орудие, драгоценности, рабский опт. Допускались и бартерные кредиты – центавриты брали обязательства в течение определенного срока захватить какой-нибудь корабль и передать его со всем содержимым кураторам аукциона.

Пока голубокожий торопился попасть в жилой сектор пиратской базы, я изучала сразу две вещи: содержимое его не слишком извилистых мозгов и планировку уровня, на котором мы вышли. Всё казалось однотипным – главный коридор с лифтом посередине и множество перпендикулярных к нему мелких прямых ответвлений. Что касается мозгов, то в них мелькал один примитив – секс, жратва и жуткое желание набить морду нескольким центавритам, которые пристрастились насмешничать над голубым цветом кожи.

Жилой отсек, в который мы вошли, оказался настолько тесным и маленьким, что там едва могли разминуться двое. С правой стороны к стене крепился откидной стол и одноместное сиденье, а с левой стороны – аналогичной конструкции незаправленная койка с грязным бельем. Система хранения вещей располагалась над головой в виде полупустых настенных стеллажей.

После приключения с куда более мозговитым командиром центавритов справиться с голубокожим не составило труда. Едва мы оказались внутри, он развернулся, жадно протягивая руки, уже весь во власти собственных похотливых фантазий... и я передала ему противно попахивающую подушку, одновременно транслируя иллюзию покорно стоящей рабыни, а сама полезла наверх обшаривать полки в поисках аптечки.

К моему разочарованию, ее тут и не было – так, жалкий пакетик с обезболивающими и противовоспалительными средствами.

Все, что было дальше, почти один в один повторяло сексуальные подвиги Каша, только поведение голубокожего было намного агрессивнее. Он мял подушку с такой силой, что у меня реальной остались бы обширные гематомы, а движения массивного органа, таранящего воздух, неизбежно причинили бы травмы – при таких размерах, да без прелюдии. Осознав это, я беззвучно выругалась. Придется самой себе хотя бы синяков понаставить для достоверности.

Время шло.

Голубокожий развлекался, а я с усилием держала контроль над иллюзией и тихо шипела, выкручивая себе кожу. Пару раз приложилась нежными местами о стену и решила, что этого достаточно для общего впечатления.

Наконец крупное пыхтящее тело на койке сыто перевернулось на спину и без тени жалости «спихнуло» иллюзорную рабыню на пол.

– Вали в медотсек, – велел голубокожий и почти сразу захрапел, не сомневаясь в исполнении своего приказа.

В целом он был прав, в медотсек мне так и так придется идти для отчётности. Но прежде я воспользовалась его сонливостью и усилила ее до такой степени, что организм ясенирца-центаврита вообразил, что не спал суток двое, не меньше.

Меня беспокоило, как там Мара Танн. Она, конечно, девушка сильная, но и у нее есть пределы стойкости.

Компьютерная система в личном отсеке была установлена прямо в стене и легко запустилась безо всяких паролей. Пользоваться внешним галанетом я не рискнула, а вот по внутренней сети пошарила. Нашла чат аукциона, просмотрела сообщения и выяснила, что Мару Танн на первую пробу выкупил-таки Хрык за всю свою долю от последнего рейда, в числе которого значился небольшой космический челнок.

Отсек Хрыка находился на этом же уровне, неподалеку, и я решила на свой страх и риск заглянуть туда, чтобы хоть как-то облегчить участь единственной космозонки, к которой питала симпатию.

Однако в помощи Мара Танн определенно не нуждалась.

Двери жилых отсеков были тонкими, но с нулевой слышимостью из-за отличной звукоизоляции. Однако для меня это не стало проблемой. Стоило приблизиться к отсеку, который я определила по номеру в соседнем ответвлении коридоров от места обитания голубокожего, как ментальное поле сообщило в мельчайших подробностях о происходящем внутри.

Хрык млел. По-настоящему млел в руках рабыни, с которой только что заключил договоренность: она исполняет его тайные виктимные желания, позорные для центавритов, и молчит об этом, а он выкупает ее в полноценную собственность. В итоге Мара Танн оказалась в привычной стихии. Перед ней распростерся на койке покорный мужчина, которого она от души лупила гибким прутом для прочистки питьевого шланга. А каменным центавритским ягодицам подобное обращение было всё равно что игривая щекотка.

Эта экстравагантная парочка только-только приступила к прелюдии, и я поспешила убраться прочь.

Нейроконтроллер настойчиво транслировал через оборванные жгутики, что мне следует немедленно подняться двумя уровнями выше и найти там медотсек. Лифт я проигнорировала – хотелось разузнать об обстановке побольше, – и направилась к аварийному лестничному пролету, который пронизывал всю пиратскую базу сверху донизу. Им совершенно точно никто не пользовался, судя по толстому слою светло-серой пыли.

На покинутом мною жилом уровне с внутренней стены лестничного пролета значились цифры «-96», а медотсек, получается, находился на девяносто четвертом, исходя из обратной к поверхности нумерации. Из любознательности и желания попутно согреться я поднялась до минус девяностого уровня, зябко ежась от сквозняка, гуляющего тут усилиями вентиляционной системы. По голому телу волнами пробегали мурашки, а ступни заледенели так, что почти не ощущали прикосновения к ребристому металлическому полу.