Часто ему снилась ночь, когда он ушел из Коннемары, та страшная ночь, когда разразилась разрушительная буря. Сколько раз он жалел, что не повернул назад, но почему-то с каждым шагом все меньше и меньше находил в себе силы пойти обратно. Он не хотел голодать. Он не хотел умереть. Он любил Мэри Дуэйн, но ужасно боялся. И его эгоизм победил любовь, но допустил это он сам, никто больше: от этого постыдного факта никуда не деться. Ему снилось, как он бежит по лесу, деревья качаются, самые старые падают, листва метелью сыплется с веток. Мосты рушатся в реку, их уносит течение. Он причинил тяжкий вред матери и ребенку. Возможно ли искупить такой тяжкий грех? Получится ли восстановить рухнувший мост? Лежат ли обломки, как прежде, под холодной поверхностью реки? Можно ли по ним перейти эту реку?

Первого сентября сорок четвертого года он сел за стол и написал ей письмо. Он в жизни не писал ничего длиннее: двадцать одна страница с извинениями и мольбами, и он не желал осквернить их ни словом лжи. В юности он любил ее, надеялся, что у них есть будущее; за все эти годы в Англии он не любил ни одну женщину. Жестокость его поступка нельзя оправдать. Он испугался, поддался трусости. И если она примет его, он никогда не причинит ей боли. В Англии с ним случалось всякое — очень дурное. И он совершал дурные поступки. Но самые суровые невзгоды, которые ему довелось перенести, он пережил потому лишь, что знал когда-то она любила его. Он думает о ней каждый день без малого тринадцать лет: в самые мрачные минуты он вспоминает, как его любили.

В полночь он дописал и перечел письмо. Но он понимал, что это неправильно, совершенно неправильно. Словами не скроешь правду о том, что произошло. Он бросил единственную женщину, которую желал, по одной причине — из-за собственной омерзительной слабости. Он порвал письмо и швырнул в огонь.

На следующей неделе поутру на крыльце шкоды Малви поджидал председатель управляющего комитета. Сказал, что пришел по деликатному делу. Ему написала мать Уильяма Суэйлза: она спрашивает, почему сын не отвечает на ее письма. Все ли у него благополучно? Не случилось ли с ним беды? Пробегая глазами взволнованные строки, написанные вдовой, чудовище каким-то чудом изловчилось сохранить спокойствие. Ох уж эта чрезмерная материнская забота, сказал он наконец. Слезы на его глазах были истолкованы как свидетельство сыновней любви.

— Будьте умницей, Уильям, черкните ей строчку-другую. В конце концов, мать у человека одна.

— Непременно, сэр. Спасибо, сэр.

В тот же вечер он собрал саквояж и пешком отправился из Киркстолла в Ливерпуль, куда и пришел через четыре дня. Там он продал книги, прихваченные из школы, и лошадь, которую украл в Манчестере на постоялом дворе.

Кончены дни его скитаний. Он вернется в Карну, к Мэри Дуэйн и ребенку. Расскажет ей о случившемся, признается, что побоялся остаться. Если он скажет ей это в глаза, быть может, она простит его. Если не сразу, то, быть может, со временем. Он будет работать ради нее и ребенка, работать как каторжный. Единственное, чего он хочет — общаться с ребенком. Доказать, что он, Пайес Малви, не подлец, а просто испугался.

В ливерпульском порту он сел на почтовый пароход, стянул у какого-то спящего герцога кошелек и наутро прибыл в Дублин. С пристани в Голуэй отправлялась почтовая карета: он заплатил вознице, чтобы тот взял его с собой. От Дублина до южной части Коннемары добрался пешком и засветло был в Карне.

Сперва ему показалось, что он ошибся, попал не туда. Малви смотрел на почерневший, обрушившийся дом. Сломанные стены. Соломенную крышу, поросшую мытником. На полу валялись обломки мебели, точно кто-то пытался собрать орудие пыток.

Горы сырого пепла. Из замшелой оконной рамы торчит сломанная рукоять лопаты.

С озера повеял удивительно теплый ветерок, принес с собой слабый запах рогоза и лета. Но Малви пробрала дрожь: он увидел кое-что, чего раньше не замечал. Дверь дома распилили пополам. Он знал, что это значит. Так выселяют должников.

Поблизости ни души. Поля в запустении. У воротных столбов гнилой рыбацкий куррах: там, где шкура прорвалась, белеет каркас.

Малви ушел из разоренного дома, намереваясь наведаться в поместье. Там он спросит, что случилось. Куда все подевались? Он шагал, спотыкаясь от волнения. Еще одна разрушенная хижина. Сгоревший хлев. Топкая пустошь перегорожена забором. Старая берцовая кость козы. Во рву на границе участка ржавеет перевернутый сломанный остов кровати. В кучу мусора вбита столешница, на ней написаны слова:

На узкой дороге показался старик с косматым пони.

— Храни вас Бог, — произнес по-ирландски Малви.

— И вас Дева Мария, — ответил старик.

— Позвольте спросить, сэр, вы местный?

— Джонни деБурка. Когда-то служил в поместье.

— Я ищу Мэри Дуэйн, она раньше жила у берега.

— Дуэйнов здесь не осталось, сэр. Здесь никого не осталось.

И Малви, словно тошнота, охватил страх: Мэри с ребенком эмигрировали. Но старик ответил, нет, она по-прежнему живет в Голуэе. По крайней мере, он так думает, если они говорят об одной и той же женщине.

— Мэри Дуэйн, — сказал Малви. — Ее родители из Карны.

— Вы имеете в виду Мэри Малви, которая живет неподалеку от Арднагривы.

— Что?

— Та Мэри Малви, которая вышла за священника, сэр. Двенадцать лет назад. Кажется, так.

— Священника?

— Да, за Николаса Малви. Он раньше был священником. Его брат ее обрюхатил и удрал в Америку.

Как правительство относится к узнику и эмигранту, как оно относится к беднякам и к тем, кто не обладает никакой властью: вот так на самом деле оно хотело бы относиться ко всем нам.

Дэвид Мерридит

Из черновика брошюры о реформе системы наказаний.

1840 г. Не закончено

Семнадцатый день путешествия, в который капитан описывает спасение Малви от опасной встречи с возмездием

Среда, 24 ноября 1847 года

Осталось плыть 9 дней

Долгота: 47°04.21’W. Шир.: 48°52.13’N. Настоящее поясное время по Гринвичу: 02.12 утра (25 ноября). Судовое время: 11.04. пополудни (24 ноября). Напр. и скор. ветра: NNO, 38°, 5 узлов. Море: бурное. Курс: SSW 211°. Наблюдения и осадки: днем — крупный град. Сильный пронизывающий ветер. Скверный запах, последнее время замечавшийся на корабле, слабеет.

Вчера ночью скончались два трюмных пассажира: Патрик Фоули, батрак из Роскоммона, и Бриджет Шаулдис, урожденная Кумс, пожилая служанка, последнее время обитавшая в работном доме Бёрра в графстве Кинг. (Помешанная.) Останки их были преданы морю.

Всего за путешествие умер сорок один человек. Семнадцать холерных больных находятся в изоляторе.

Я вынужден рассказать о тревожных инцидентах, которые случились сего дня, немало возмутили мир в третьем классе и имели тревожные, даже пагубные последствия.

Приблизительно в три часа я был у себя в каюте, изучал карты и занимался увлекательными вычислениями, как вдруг пришел Лисон. Он доложил, что некая молодая женщина из третьего класса предупредила его о существенном волнении среди простых пассажиров, и если мы тотчас не поспешим в трюм, возможно, там свершится смертоубийство. Речь не о безобидной стычке, а о подлинной резне. Лисон настоял, чтобы мы взяли с собою из сейфа два пистолета, поскольку пассажиров обуяло гневное неистовство. Мы направились в трюм.

На верхней палубе мы наткнулись на преподобного Генри Дидса, предававшегося размышлениям, и я убедил его сопровождать нас. Ибо, хоть большинство пассажиров третьего класса исповедует римскую веру, однако ж относится с уважением и одобрением ко всем священнослужителям, и я счел полезным взять его с нами.