К полуночи джин за кончился, по не подействовал на Малви так, как он надеялся Он не опыты, соображал трезво, и мысли его омрачились (ом это пред видел). Это последняя мочь, которую они с Уиль ямом Суэйлзом проведут вместе. Несмотря на прекрасные рассуждения о великолепии Лидса, Малви отлично понимал: ему там делать нечего. Ему случалось бывать в этой части Англии, и он понимал, 410 нужно, чтобы выжить в таком городе. Работа на фабрике и любой физический труд требуют силы, вы носливости, которых он в себе более не ощущал. Он видел батальоны угрюмых мужчин, толпившихся по утрам у фабричных ворот в надежде, что бригадиры выберут их на смену. Крепких мужчин, каждого из которых дома ждала голодная семья. Мужчин, готовых трудиться по двенадцать часов кряду, не прерываясь даже для того, чтобы сделать глоток воды. Мастера прохаживались вдоль шеренги, точно капралы, кивком отбирали самых мускулистых кандидатов, не обращая внимания на жалобные мольбы остальных. Мастера вовсе не были жестокими: они были реалистами. Ни один начальник от Брайтона до Ньюкасла не возьмет на работу хромого калеку.

В Лидсе его не ждет ничего, кроме очередных мытарств, а климат тут холоднее и дождливее, чем в Лондоне. Суйэлз займет местечко в Киркстолле, а Малви придется выживать своим умом в городе, уклада которого он не знает, да и силы уже не те. Возвращение к воровской жизни представлялось ему теперь невыполнимой задачей: эту стену ему нипочем не одолеть. Глядя в брызжущий искрами огонь, он даже подумал мрачно, что лучше бы остался в Ньюгейте.

— Дорого бы я дал, чтобы узнать, о чем ты думаешь, дяденька, — произнес Суэйлз.

— Ни о чем, — ответил Малви. — Ноль.

Учитель поднял глаза, лицо его раскраснелось от жара костра.

— Девять помножить на ноль, — продолжал Малви, — будет ноль.

Суэйлз печально кивнул, точно соглашаясь с чем-то.

— Тыс и есть, мой старый латник. Очень жаль.

— Завтра нам придется расстаться, Вилли. Ты и сам это знаешь.

— Не дури, милый мой. Нам еще улыбнется удача.

— В Лидсе мне удачи ждать неоткуда, учитель Суэйлз.

— Дружба — большая удача. Разве мы не друзья?

— Друзья, но… сам не знаю. Мне очень грустно, Вилли.

— Утро вечера мудренее: выспишься — и грусть пройдет. Вот увидишь.

Они улеглись бок о бок под ясенем, Суэйлз укутался в одеяло, Малви — в шинель, и тихонько пели, пока не уснули под дождем.

Проснувшись на заре, Малви обнаружил, что Уильям Суэйлз греет оставшийся с вечера чай. Утро выдалось тихое, холодное и немного туманное. Малви поковылял к ручью, текшему по черным валунам, опустился на колени, вымыл лицо и руки. Когда он закончил, повалил снег: пушистые влажные снежинки шерстяной белизны. Другого выбора нет, вертелось у него в голове. Он и прежде оказывался на волосок от смерти, но никогда еще не был так близко к ней, как сейчас. Попытайся он вернуться пешком в Лондон, ему конец. Падал снег, молочно-белые кристаллы. Камней в ручье не нашлось — по крайней мере, таких, которые он сумел бы поднять, — и он взял дубовый сук.

Девять умножили на ноль.

Он похоронил Уильяма Суэйлза в яме. которую вырыл в лесу, завалил ветками и листьями папоротника, закидал могилу землей со всем почтением, на какое был способен, и оплакал единственного человека в Англии, отнесшегося к нему с немудрствующей добротой. Не зная, какой веры был убитый (если вообще верил в Бога), Малви прочел «Аве Марин», декаду розария и пропел единственную строфу, которую вспомнил из «Тантум эрго»[69]. Когда пришла пора поставить небольшой деревянный крест, он вырезал на нем слова «Пайес Малви, вор из Голуэя». А потом допил чай, собрал свою котомку и направился в Лидс.

Полтора года Малви прожил в чужой шкуре. Ему нравилась мирная жизнь школьного учителя. Детям было от пяти до одиннадцати лет: чтобы их учить, не нужно быть доктором богословия. Если держаться уверенно и строго, никто не заметит пробелов в твоих познаниях. Но он учил их важному: чтению, счету, письму — умениям, освещавшим самые мрачные его дни. Малви и сам получал важный урок. Люди видят лишь то, что хотят видеть. Безопаснее всего прятаться на видном месте.

Он часто думал, что это самое счастливое время его взрослой жизни: пожалуй, единственное время, когда он был по-настоящему счастлив. В каменном домике, по должности полагавшемся учителю, было тепло зимой и прохладно летом. У него была кровать, крыша над головой, пять шиллингов в неделю и любая еда, какую душа пожелает: жители окрестных деревень постоянно приносили ему съедобные гостинцы. Из жалости, которую так часто вызывают одинокие мужчины.

Порой по ночам он обводил взглядом свой опрятный домок. Для райской жизни в нем не хватало лишь одного. Но то, чего в нем не хватало, Малви не любил называть.

Убийца обнаружил, что ему приятно общество детей. Его трогало их любопытство и простодушие, их неподдельное восхищение простыми вещами. Камень, перышко, обрывок парусины — из этого можно было сложить чудесную историю. Больше всего ему нравились самые бедные, маленькие сопливые мальчишки и лохматые девчонки, ходившие в школу в обносках старших братьев и сестер. Учиться они не любили, и Малви их ничуть не винил, однако настаивал, чтобы они присутствовали на уроках. По-настоящему им хотелось лишь одного: погреться, забыть о голоде и невзгодах, которые ждали их дома, — ну и, может, услышать доброе слово от учителя-притворы. Малви усматривал полезный урок в том, что порой необходимо притвориться, чтобы добиться от властей своего, и что все учителя в некотором смысле притворяются, однако же им необходимо, чтобы время от времени в них видели учителей. В этом смысле он не чувствовал превосходства перед детьми. Он и сам был беден, знал такую жизнь по своему опыту и лишь хотел поделиться им с учениками.

Порой с детьми бывало трудно, они не слушались, некоторые со злорадным удовольствием изводили Малви. Но он ни разу не схватился за розгу, висевшую на стене в классе, а однажды вечером сломал ее и швырнул в пузатую печурку. Побить ребенка — злодейство и нелепость, полагал Малви: все равно что расписаться в собственной никчемности и безволии. Он сознавал, что как учитель никчемен, однако существуют границы, переходить которые нельзя. Ребенок никогда намеренно не причинит тебе боли.

И отвечать на это телесным наказанием — значит признать, что взрослеть бессмысленно.

Убийцу грызло, что он и сам отец, что кровь его течет в жилах другого живого существа, которое он не отважился полюбить. Подобные мысли преследовали его и раньше, но он всегда ухитрялся их отогнать. Теперь, в окружении детей, сделать это было труднее. Каждый ребенок, порученный его заботам, казался призраком его собственного.

Скоро его ребенку должно исполниться тринадцать: ужасный возраст, время, когда так нужен отец, который тебя направит. В жизни каждого бывают минуты, которые выявляют твою истинную суть. И когда такая минута выпала Пайесу Малви, он бежал от нее, точно вампир от света. Его мучили мысли о стойкости покойного отца, о бесконечной заботе матери, о ее преданности сыновьям. Родители никогда его не бросали, какой бы ни настал голод. И чем он воздал их памяти за такую любовь? Бросил единственного внука, который будет носить их имя. Чем он воздал за любовь Мэри Дуэйн? Он не просто обманул ее, но и обрек на позор. Ему ли не знать, как бывает, он часто это наблюдал: одинокая мать — все равно что вдова. Ни один мужчина в Ирландии не согласится растить чужого ребенка. («Кто же купит битое яйцо?» — сказал однажды священник.) Малви лишил ее всякой надежды найти мужа, спутника жизни. Он поступил постыдно, нет ему прощения. Но это чувство вины — трусливая ложь, и он это понимал. Ему невыносима была мысль, что Мэри выйдет замуж за другого.

Почему он ушел? От чего убежал? Испугался голода — или хотел причинить ей боль? Быть может, в глубине души он и правда чудовище? Интересно, кто у него родился, сын или дочь. При мысли о том, что дочь, у него мороз пробежал по спине. Девочка без отца, который даст ей совет, защитит ее. Молодая женщина в мире Пайесов Малви. Завидев ее на улицах Клифдена, они станут ворчать ей вслед: «Шлюхи на дочка». И обрек ее на это Пайес Малви. Это он сделал ее шлюхиной дочкой.