В левом запястье, возможно, начинается артрит или тендинит. Вросший ноготь, нуждающийся в лечении. На внутренней стороне левого предплечья небольшой, но сильный ожог от утюга. В суровые зимы, такие, как эта, склонна к легочным инфекциям и затруднению дыхания. Липнет зараза», по ее словам. Унаследовала от покойного отца. «Он был рыбак и земледелец, сэр».

На животе, ягодицах, верхней части спины, бе драх и прочих местах зажившие, но заметные шрамы, которые она объяснила тем лишь, что якобы возилась с юными подопечными. Сказала, что время от времени бывает сыпь, но, скорее всего, это передается от мальчиков. Самостоятельно вылечила сыпь смягчающим отваром медового экстракта (!) — снадобье, которое ей давным-давно советовала мать. Я ответил, что недавно прочел научную статью по этому самому вопросу, и там рекомендовали вещество, получаемое из Apis mellifera, пчелиного меда. Промолчала.

В настоящее время экзантемы нет. На коже ни припухлостей, ни повреждений, и она такого не припомнит. Ни выделений, ни боли. Показал ей ряд иллюстраций симптомов, она сказала, что у нее никогда не было ничего такого. Когда я убрал книгу, спросила: вы ищете С.? Ее вопрос (и познания) застали меня врасплох, и я признался, что да. Ответила, что никогда им не болела. Если болела бы, знала бы.

По женской части никаких осложнений, периодические болит низ живота при м. (она произносит «болить»), легкая меланхолия во время овуляции, в двадцать лет (1832 г.) после ранней беременности перенесла мастит: соседка вылечила ее травами и припарками. (Ребенок — мальчик — родился мертвым.) Варикозная вена на левой икре. Некоторые задние зубы в оч. плохом состоянии. На обеих челюстях сильный гингивит. Эмаль на одном из моляров совсем изъедена, десна опухла, в язвах: наверняка зуб причиняет пациентке сильную боль, но она не жалуется. В целом не обнаружено ничего, что позволило бы поставить диагноз С., однако меня крайне взволновала ее скрытность и неискренность в том, что касается шрамов. Это не синяки и не царапины, какие можно получить, возясь с детьми, а глубокие ссадины, рубцы и борозды на коже. На вид им от года до полутора лет — т. е. она получила их еще до того, как стала нянькой. Сказала, что ни хозяин, ни хозяйка никогда не били ее плеткой. (Я не спрашивал ни о чем, не упоминал слово «плетка», хотя совершенно очевидно, что оставило такие следы.) Подозреваю, несчастная женщина зарабатывала себе на хлеб определенным образом. О зачатии и о том, как его избежать, равно как и о секретах женского устройства в целом, знает намного больше обычного.

Когда я уходил, она произнесла фразу, которая ошеломила меня.

— Спасибо, сэр. Вы так благородны. Вы очень добрый человек.

Я не нашелся с ответом и сказал лишь, что быть добрым — мой долг. Она чудно покачала головой.

— Вашей жене очень повезло, сэр. Благородство — дар Божий.

Я ответил, что моей жены вот уже несколько лет как на свете нет, да и вряд ли она считала, что ей повезло выйти замуж за глупого доктора, у которого слишком много пациентов. Но она не рассмеялась и даже не улыбнулась.

— Вы были счастливы, сэр? — спросила она меня.

Я ответил, да, очень счастлив.

— А дети у вас есть, сэр? У вас и у вашей жены, упокой Господи ее душу.

Я ответил, есть, две дочери и сын, у всех уже семьи и собственные малыши. Она спросила, как их звать, и кивнула.

— Я буду молиться за мшу семью, сэр. Спасибо вам Вы были так добры ко мне. Я никогда не забуду вашей доброты.

Я даже лишился дара речи. Потом ответил, при чем совершенно искренне, что наше знакомство — честь для меня, и пожелал ей удачи. Дал ей свою визитную карточку с дублинским адресом и сказал, что, если понадобится помощь друга, достаточно обратиться ко мне. Мы пожали друг другу руки и она ушла, вернулась к своим обязанностям. Я заметил, что она оставила карточку на столе. По-моему, я познакомился с личностью поистине исключительной.

Последней осматривал графиню Лору Кингскорт. Ей 31 год, совершенно здорова, тем более для женщины в ее положении.

Мы обсуждали конфиденциальность, как и с ее старшим сыном — хотя, пожалуй, серьезнее и глубже.

Необыкновенное происшествие в последний день плавания

3 декабря 1847 года, пятница

Осталось плыть одну ночь

Долгота: 72°03.09’W. Шир.: 40°37.19’N. Настоящее поясное время по Гринвичу: 02.47 утра (4 декабря). Судовое время: 10.17. пополудни (3 декабря). Напр. и скор, ветра: 42°, 7 узлов. Море: бурное. Курс: S.W. 226°. Наблюдения и осадки: температура воздуха понижается. Весь день дул очень сильный норд-ост. Корабль набирает ход. В 3.58 утра увидели маяк на острове Нантакет. Дозорный сообщил, что к полудню с правого борта в телескоп можно было рассмотреть предостерегающие знаки в Ньюпорте, штат Род-Айленд.

Сегодня ночью наша отважная старушка совсем занемогла, устало и тяжко скрипит на шквальном ветру, но в ближайшее время иного ждать не приходится.

Днем, в третьем часу, по всему кораблю разнесся оглушительный грохот, чуть погодя опять, причем от второго судно содрогнулось от палубы до мачт, закачавшихся, точно деревья в бурю. Я вышел из рубки, посмотрел за борт: на сотни ярдов вокруг вода пузырилась густой и удивительно красной кровью. Я сразу понял, что на нас налетел кит, и явно крупный, судя по силе удара и обилию крови.

Несколько мгновений спустя догадка моя подтвердилась: в семидесяти ярдах от правого борта в алой воде была замечена огромная жирная туша, она отчаянно билась, исторгала фонтаны воды и издавала ужасные звуки, похожие на человеческие вопли, бедное величественное животное. Это оказалась взрослая мужская особь финвала, Balaenoptera physalus, в длину более восьмидесяти футов, хвост величиной с яхту, все тело в пучках водорослей и раковинах моллюсков, на благородной голове рана от столкновения с корпусом нашего корабля. Струя воды била на добрых пятнадцать футов в высоту. На палубу высыпали испуганные пассажиры. Некоторые просили меня выловить кита сетями, чтобы разделать его тушу и съесть, но я ответил, что это невозможно. Я попытался отослать их прочь, но тут подошел махараджа и сказал: если хотите увидеть зрелище, которое не забудете до конца своих дней, смотрите на океан. Вскоре на жертву накинулись акулы, бедное создание выбилось из сил, казалось, вода кипит. Жаль, что его императорское дурней-шество не подумал, прежде чем раздавать подобные советы, учитывая, для чего мы во время плавания использовали океан.

Мы с Лисоном и механиками поспешили в трюм и увидели на правом борту трещину футов трех в длину, в которую стремительно набиралась вода, вскоре ее было уже до пояса. Мы незамедлительно развернули спасательную операцию, откачали воду, заделали трещину, хотя матросам пришлось приложить титанические усилия, поскольку помпы поржавели, а некоторые и вовсе сломались, в трюме же обитают пре крупные крысы.

Покончив с ремонтом, мы осмотрели груз. Тринадцать мешков королевской почты оказались безнадежно испорчены, и я послал за почтовым агентом Джорджем Уэлсли, чтобы составил рапорт. (Самонадеянный болван, заносчив до умопомрачения.) Две очень большие бочки свинины сгнили, в них кишели черви, я велел выбросить тухлое мясо за борт. Бочки подняли из трюма на палубу, но за те десять минут, что они простояли без присмотра (матросы отправились за веревками), неизвестные лица их открыли и опустошили.

Это не все перипетии, которые нам довелось сегодня пережить: чуть погодя в трюме начался пожар, который стремительно распространился на рангоут и угрожал охватить верхнюю палубу. При тушении пострадали семь пассажиров и двое матросов (несильно). Всех осмотрел доктор Манган и дал им болеутоляющего от ожогов. Кораблю нанесен значительный ущерб, в особенности верхней палубе и переборке по левому борту, но все возможно починить.