— Он может выслать вас, если захочет, — тихо возразил Дэвид Мерридит. — Он может выслать вас хоть завтра утром. Но дело не только в этом.

— Ав чем?

— Сказать мне об этом его попросил т-твой отец.

От изумления она лишилась дара речи.

— Кажется, он считает, что все это… несправедливо. Если взглянуть на ситуацию в целом. Мэри, ты меня слушаешь?

— Ты говорил, важно лишь то, чего хотим мы с тобой.

— Да. Да. Но если честно…

— Так ты передумал? Ты сам не верил в то, что говорил? Все то множество раз, когда ты говорил мне это?

— Я думаю, Мэри… если взглянуть на ситуацию в целом…

Она думала о пчелах, вонзающих жало в плоть. Ужалив тебя, пчела умирает. Ужалить можно только раз.

— Вот, возьми, пожалуйста.

Он достал из кармана жилета с фарфоровыми пуговками пригоршню черноватых полукрон и протянул ей. По его лицу текли слезы.

Она ударила его — в первый и последний раз; она в жизни никого никогда не била, ни прежде, ни потом. Он стоял, как статуя, она била его по лицу, осыпала его пощечинами, не говоря ни слова. Она сама не помнила, долго ли била его. Будь у нее нож, она прикончила бы его. Перерезала бы ему горло, как мясник быку.

Она до сих пор цепенела, вспоминая об этом. Вспоминая, как набросилась на него.

Ее ошеломило даже не то, что она надавала ему пощечин. А то, что он не защищался.

Правила есть правила, даже в драке.

Восьмой день нашего путешествия, в который добросердечный капитан заводит опасное знакомство (но поймет это слишком поздно)

Понедельник, 15 ноября 1847 года

Осталось плыть 18 дней

Долгота: 26°53.11’W. Шир.: 50°31.32’N. Настоящее поясное время по Гринвичу: 00.57 утра (16 ноября). Судовое время: 11.09. пополудни (15 ноября). Напр. и скор, ветра: N.O. 47°, 5 узлов. Море: бурное. Курс: S.W. 225°. Наблюдения и осадки: сильный шторм. С самого восхода сильные кратковременные дожди со снегом. Сегодня пошла вторая неделя, как мы отплыли из Кова.

В этот ужасный день умерли четырнадцать пассажиров третьего класса: всего с начала плавания скончались тридцать шесть пассажиров, тела их по обычаю были преданы морю. Из умерших четверо дети, один прожил на земле всего двадцать одни сутки. Пятнадцатый пассажир, рыбак из Линона, чей брат вчера отошел к Иисусу, лишился рассудка и покончил с собой, выбросившись за борт.

Да смилуется над их душами Господь во асепро щении Своем.

В изоляторе восемь человек, предположительно тиф. У одного подозревают холеру.

Сегодня из клетки на верхней палубе похитили поросенка. Несомненно, пассажиры первого класса переживут утрату сего мяса. Однако ж я распорядился впредь выставлять возле клеток охрану.

В сумерках я прогуливался по палубе подле полубака, обуянный унынием. Любые смерти тяжело сносить, а смерти молодых особенно, тем более детей: сие представляется сущей насмешкой над жизнью. Признаться, в столь мучительные минуты поневоле уверуешь, что миром правит зло.

По вкоренившейся за долгие годы привычке я пытался в раздумчивом молчании творить молитвы, как вдруг увидел одного из трюмных пассажиров: сраженный морской болезнью, он стоял на четвереньках подле решетки первого класса. Субъект прелюбопытный и примечательный, однако подчас ведет себя странно. По ночам любит прохаживаться по кораблю, хотя искалеченная нога чинит ему немалое беспокойство; прочие пассажиры прозвали его Призраком.

Завидев меня, бедолага стремительно поднялся, подошел к лееру, высунулся за малым не по пояс и изверг свой ужин в море: положение его было самое плачевное. Я дал ему пинту пресной воды, бывшую у меня во фляжке, и благодарность его не знала предела: сторонний наблюдатель заключил бы, что я напоил несчастного лучшим шампанским. В жизни не встречал более приятного человека, пусть и странного на вид (особенно удивительна его шевелюра).

Он признал, что по телоустроению своему с трудом переносит тяготы путешествия, поскольку прежде не бывал в открытом море. Отец его рыбак из ирландского графства Голуэй, однако никогда не удалялся от суши, не имея в том потребности, поскольку море в тех краях изобилует рыбой и ракообразными. Тамошние обитатели, добавил этот занятный субъект, прозвали его отца «рыбаком, который ни разу не был в море». Я засмеялся. Следом за мной засмеялся и он, и лицо его прояснело.

Мы побеседовали о погодных условиях, о том и сем, держался он прелюбезно, ничуть не угрюмо, вопреки тому, что о нем говорят; английский выговор его мелодичен и приятен. Я попросил научить меня кое-каким словам на его родном языке, к примеру, «доброе утро, сэр», «желаю вам хорошего дня, мадам», «море», «земля» и некоторым другим обыденным понятиям. Я записал их со слуха, поскольку желал знать несколько фраз на этом языке, чтобы уметь в знак дружества сказать их пассажирам и тем самым вселить в них покой. Awbashe и тигга — так называется море. Glumree значит волны. Jee-ah gwitch— здравствуйте. А вот слов, обозначающих землю, у них великое множество, в зависимости от того, о какой земле речь[25]. Tear — одно из таких названий (произносится «тиа», в рифму с английским year). Tear mahurr — «земля моего отца». Ои достал из кармана пальто пригоршню земли из Коннемары, с надела, принадлежащего отцу, и показал мне. «Tear mahurr Connermawra», — отважился выговорить я, и он улыбнулся. Он взял ее с собой на удачу. Я нашел этот обычай весьма трогательным и пожелал, чтобы земля и впрямь принесла удачу (хотя лучше все же полагаться на молитву, а не на амулеты).

Далее он сказал, что по вечерам не раз видел меня на палубе и даже подумывал подойти и поздороваться со мною, но не решился, поскольку меня, казалось, одолевали тягостные мысли. Я объяснил, что вечерами привык выходить на палубу для уединенной молитвы, что мы, братия Общества Друзей, предпочитаем безмолвные размышления и чтение Писания обрядам и церемониям. Тут он достал из кармана своей шинели книжицу в кожаном переплете и показал мне. Вообразите мое смущение, когда я увидал, что это маленькая Библия, красивая и аккуратная.

— Если вашей милости будет угодно, давайте почитаем вместе, — предложил он.

Признаться, слова его немало меня огорошили: во-первых, поскольку я не предполагал, что он умеет читать, а во-вторых, тем, что он желал читать вместе со мною: но как я мог отказаться? Мы сели в уголке, и он вполголоса прочел отрывок из Первого послания апостола Павла к коринфянам — о христианском милосердии к ближнему. Я растрогался едва не до слез: до того просто и вместе с тем с такой искренней преданностью Слову Божию он читал. Я поистине чувствовал, как на нас сошел Дух Света. Ибо в те минуты меж мною и незнакомцем царило благословенное умиротворение, словно мы позабыли суетные мирские отличия (я капитан, он — пассажир) и вверили наши жизни единому Предвечному адмиралу, чей промысел проведет всех добрых путников сквозь бури сомнений. Пути Спасителя столь поразительно благородны, что горемыка, которому изменила удача, обретет помощь и поддержку в непреложной истине Писания. Тогда как мы, те, кому есть за что благодарить Отца Небесного, часто небрежем благодарностью. Как стыжусь я слабости моей и жалости к себе — черт, постыдных в человеке.

Бедного калеку звать Уильям Суэйлз (я прочел это имя на фронтисписе его Библии).

Я сказал, что никогда прежде не слыхал такой ирландской фамилии, и спросил, распространена ли она в Коннемаре, его обедневшей земле, которую он ныне покинул. С кроткой печальной улыбкою он ответил, что это не так. Чаще всего там встречаются фамилии Костиллоу. Флаэрти, Хэллораи и Кили. В местечке под названием Кашел также хорошо известна фамилия Ни, а в деревушке Ресесс — Джойс. «В Кашеле Ни, в Ресессе Джойсы», — говорят в тех краях. И правда (тут он улыбнулся), в этом уголке света каждый некогда был или Джойсом, или Ни.