Теперь его суда боялась вся Коннемара. Некогда им восхищались за справедливость и щепетильность решений, за то, что он всегда принимал сторону правого, а не сильного: ныне же он внушал страх от Спидла до Линона. Он срывался на представавших пред ним арестантах. Если к нему обращались «лорд Дэвид» или даже «лорд Мерридит», как водилось в здешних краях, он вскакивал на ноги и кричал: «Меня зовут Кингскорт! Обращайся ко мне как положено! Еще одна дерзость — ня велю тебя выпороть за неуважение к суду!»

Четвертого мая 1826 года он вынес смертный приговор. Подсудимый, бывший арендатор капитана Блейка из Талли, украл ягненка с луга капитана и смертельно ранил егеря, который пытался его задержать. В Коннемаре внимательно следили за этим процессом. У обвиняемого было пятеро детей, жена его умерла. Даже вдова егеря умоляла его помиловать. Он совершил ужасное преступление, но однажды предстанет перед Богом. Однажды мы все предстанем перед Богом. В Ирландии и так слишком часто гибнут люди. Она не хочет, чтобы еще чьи-то дети остались без отца. Но через неделю после вынесения приговора обвиняемого повесили в голуэйских казармах, а тело бросили в яму с известью во дворе. Детей определили в голуэйский дом призрения, а через месяц туда отправили и детей егеря. Не прошло и года, как всех семерых детей (и убийцы, и жертвы) похоронили в той же обще могиле.

О жестокости лорда Кингскорта сочинили балладу. Мэри Дуэйн услышала ее однажды утром на рынке в Клифдене:

Она подошла к певцу и велела ему замолчать. Уродливый коротышка с одним-единственным слезящимся глазом. У лорда Мерридита своих забот хватает. А ты об этом не поешь, сказала она. И при чем тут Коннахт, что за raimeis?[23] Между прочим, его светлость тоже коннахтец, родился в тринадцати милях отсюда, как и его отец, и шесть поколений их предков.

— Ты-то сам откуда родом, черт этакий? — спросила она певца.

Но он в ответ лишь фыркнул и отпихнул ее локтем:

— Пусть этот убийца сочинит свою песню, если захочет.

В ту ночь ей приснилась портомойня на берегу. Женщины стирали белье и пели гимны. Леди Верити со смехом отряхивала подол. Белые простыни парусили на ветру. Мокрые от воды и красные от крови.

Дэвида Мерридита отослали в английский пансион. Раз в полгода он приезжал в Коннемару на каникулы и подробно описывал Мэри Дуэйн школьную жизнь. Девиз школы был «Манеры — мерило мужчины». Находилась она в местности под названием Уотер-Мидоуз. Основали школу почти пять сотен лет назад, в 1382 году, за триста лет до того, как подручные Кромвеля пришли в Коннемару. Мэри нравилось повторять ее красивое название.

Винчестерский колледж, Гэмпшир.

Винчестер.

Гэмпшир.

Дэвид Мерридит учится в Винчестерском колледже в Гэмпшире.

В школе одиннадцать «домов» и собственные футбольные правила. В деревушке Карна тоже одиннадцать домов, но в Гэмпшире слово «дом» означало совсем иное. Здание, в котором жили мальчики: ни девочек, ни женщин там не было. Ночевали мальчики в общих спальнях, как солдаты или сумасшедшие. У них были «надзиратели», но не как у заключенных. Тот, кто живет в одном доме, должен ненавидеть все прочие дома. За честь своего дома нужно стоять до конца. Если дело доходит до драки, нужно драться честно, как мужчина. Раненого и упавшего бить нельзя, и ни за что нельзя ябедничать на него надзирателю. Тот, кто ябедничает, — холуй, фискал, доносчик. Правила есть правила, даже в драке.

Гэмпшир — графство на южном побережье Англии. Мэри раз-другой спрашивала о нем родителей (отец в юности летом ездил в Англию, нанимался в батраки), но им нечего было ей ответить. Однажды она пробралась в Кингскорт-Мэнор и попросила Томми Джойса, камердинера лорда Мерридита, показать ей Гэмпшир в атласе в библиотеке (там был географический справочник).

Оказалось, что Гэмпшир находится через море от Франции. Графство не просто историческое: оно «пропитано историей». Гэмпшир славится меловыми скалами, приветливыми жителями и красивыми ископаемыми окаменелостями. («Матерь Божья, — сказал Томми Джойс. — Язык сломаешь».)

Винчестер — главный город графства. В нем умер Альфред Великий, родился Генрих III. В литературных кругах ходят слухи, будто автор широко известных и увлекательных романов «Гордость и предубеждение» и «Чувство и чувствительность» (опубликованных за таинственной подписью «неизвестная дама») обитает в Гэмпшире. Знаменитый мистер Брюнель, изобретатель двигателей, тоже живет неподалеку, в Портсмуте. Родовая усадьба лорда Пальмерстона, государственного секретаря по военным вопросам, находится в Ромеи. В Винчестере можно видеть круглый стол короля Артура. Его вывесили в восточном бастионе Винчестерского замка, выдающегося величественного строения, могучие камни и дубовые балки которого воспели бравурный гимн английской славе, гению ее народа, от королей до простолюдинов. («Красиво сказано, — мечтательно вздыхал Томми Джойс. — “Гений ее народа, от королей до простолюдинов”».)

Из Коннемары не вышло ни единой знаменитости. Не было тут ни поющих камней, ни величественных строений. Ни литературных кругов. Ни столов в бастионах. Здесь не рождались, не жили и не умирали короли, а если такое и было, то в столь давние времена, что никто не помнил их имен. Не было тут ни писателей, ни изобретателей, ни секретарей по военным вопросам. Должно быть, Гэмпшир — чудесное место.

Футбольные правила Винчестерского колледжа были сложны. Названия командам давали таинственные и непонятные. Схоласты против Низших. Старые наставники против Миров. Правила были неписаные, но помнить их следовало наизусть, или «чеглоки» тебя отмутузят. Отлупят, отделают, отдубасят. («Чеглоки» — это такие соколы, а еще мальчишки в Англии так называют друг друга.) Чеглок стоит посередине поля с мячом в руках и кричит: «Черви!» Это, сказал Дэвид Мерридит, одно из правил. Чтобы знать правила, надо выучить этот язык, хотя нет ни одного справочника, откуда их можно было бы почерпнуть.

Кормят в Винчестерском колледже скверно. «Мерзопакостно», по словам Дэвида Мерридита — Мэри впервые услышала это чудесное слово и подумала, что в его звучании сам по себе выражен смысл. (Например, случилось тебе учуять вонь, и тянешь: «Мерррзопааакостно».) Но ребята попадаются достойные. Там много чеглоков из Ирландии, и они держатся вместе, что бы ни случилось. Они не мерзопакостные. Они молотки и в расцвете сил.

В Гэмпшире камни поют. Молотки в расцвете сил.

Чего не скажешь о Дэвиде Мерридите. Порой он возвращался из пансиона бледный и больной. Снимал отутюженные камвольные брюки, школьный пиджак и шляпу, переодевался в грубую одежду, которую носил дома, в Коннемаре: парусиновые крестьянские штаны и свободную рубаху из некрашеной шерсти. Должно быть, ему казалось, что этот наряд скрывает его знатность, но тот почему-то ее подчеркивал. Маскарад, в который никто не верил, актер, не знающий своей роли, Дэвид бродил по каменистым полям и зыбким болотам, ухабистым дорогам и извилистым тропкам, по всем тринадцати деревням на землях отца, и изъяснялся на ирландском, который узнал от слуг.

Арендаторы не понимали его изменившегося произношения — экзотической музыки коннемарского гэльского с выговором английской частной школы.

«Эллорн», говорил он, имея в виду oiledn, илен, остров. «Рарк» — то есть radharc, райарк, вид. «Рарк. Рарк». Он говорил как чеглок. Он и был чеглоком. Самым чеглокистым в Голуэе. Многие его попросту не понимали. Мэри Дуэйн одна из немногих во всем поместье могла разобрать, о чем он вообще говорит. Даже когда он изъяснялся на своем родном английском, понимать его стало труднее. Вместо «Уэстпорт» он выговаривал «Вистпот». «Ирландию» называл «Аурландией». (Некоторые полагали, что в начале он произносит латинское «аурум» и тем самым хвалит страну. Кивали в ответ, улыбались и уходили.)