11 ноября 1859 года Буэнос-Айрес и Аргентинская федерация подписали Союзный пакт, по которому провинция Буэнос-Айрес объявлялась составной частью федерации и обязывалась принять конституцию 1853 года вместо своей, а также должна был прекратить прямые дипломатические отношения Буэнос-Айреса с иностранными государствами. Разумеется, в Пакте оговаривалась и национализация буэнос-айресской таможни, правда, эта горькая пилюля была отчасти подслащена правом в течение пяти лет сохранять объем бюджета 1859 года, иначе говоря – оставлять себе львиную долю таможенных сборов. На практике кабильдо Буэнос-Айреса продолжало, как и прежде, оставлять в своем распоряжении не часть сборов, а всё собранное. Однако 3 ноября 1860 года президент Федерации Сантьяго Дерки, избранный девятью месяцами ранее вместо Хусто Уркисы, издал декрет о немедленном изъятии у Буэнос-Айреса всех доходов от таможни сверх бюджета. В Буэнос-Айресе тоже сидел новый правитель – Бартоломе Митре, сменивший на губернаторском посту Валентино Альсину в мае 1860 года. Дерки, как и положено новому правителю, хотел показать, что он заботится о благе государства лучше своего предшественника, и к тому же самому стремился Митре, в резкой форме отказавшийся удовлетворить «несправедливое» требование президента Дерки, которое на деле было абсолютно справедливым, поскольку договоренности нужно уважать, но принцип «кабальеро скорее позволит себе умереть, нежели нарушит данное слово» давно уже канул в Лету.

На сей раз удача сопутствовала Буэнос-Айресу – Дерки оказался гораздо более слабым президентом, чем Уркиса, а в военном деле он совершенно не разбирался, поскольку был юристом. 17 сентября 1861 года в сражении у ручья Павон в провинции Санта-Фе портеньос нанесли поражение войскам Федерации, которое имело серьезные последствия: двумя месяцами позже Кордова объявила о выходе из Федерации и предложила губернатору Буэнос-Айреса Митре созвать новый Национальный учредительный конгресс. Предложение было поддержано остальными провинциями, иначе говоря, Федерация распалась, а оставшийся не у дел президент Дерки объявил о своей отставке и бежал в Монтевидео.

Зачем понадобился новый Национальный учредительный конгресс? Для того, чтобы все стороны, все провинции смогли бы воссоединиться заново на условиях, которые устраивали бы всех. Как говорится, чем вносить множество исправлений, лучше взять чистый лист бумаги и написать заново. Новый Национальный конгресс, открывшийся в Буэнос-Айресе 25 мая 1862 года, переписал условия объединения четырнадцати провинций на «чистом листе». Палата представителей Буэнос-Айреса традиционно противилась провозглашению города столицей, что означало национализацию таможни, но эту «пилюлю» подсластили все тем же обещанием пятилетнего сохранения бюджета провинции на уровне объемов 1859 года. Впрочем, портеньос возражали против столичного статуса по привычке – умным людям было ясно, что объединение неизбежно, поскольку его требовала сама жизнь.

5 октября 1862 года президентом Аргентинской нации был избран Бартоломе Митре. Наконец-то было достигнуто национально-политическое единство страны! Все, кто дочитал до этого места, могут выпить каньи или мате[110] в честь одного из самых знаменательных событий в истории Аргентины. Но сильно не обольщайтесь – на первых порах долгожданное единство было не очень-то прочным, поскольку Буэнос-Айрес никак не мог смириться с утратой своих привилегий, да и провинции, традиционно придерживавшиеся идеи равноправной федерации, тоже были недовольны исключительным положением своей «временной» столицы.

Президенту Митре противостоял генерал Уркиса, сохранивший контроль над вооруженными силами, бывшими у него в подчинении во время противоборства Федерации с Буэнос-Айресом. К счастью, президент и генерал смогли найти общий язык, и никто из них не собирался нарушить сложившееся равновесие, однако баланс, в котором одну из сторон представлял Уркиса, не устраивал аргентинскую буржуазию, видевшую в нем нового Росаса. Торговцам и промышленникам хотелось свободы торговли и прочих свобод, но совсем не хотелось попасть в подчинение к очередному тирану-каудильо. «Денежные мешки» требовали от Митре «положить конец двоевластию», то есть выслать Уркису из страны или избавиться от него каким-то иным образом, а Митре колебался, ввиду чего его начали обвинять в сговоре с Уркисой.

В марте 1863 года произошел инцидент, едва не ввергший страну в очередную гражданскую войну. Генерал Анхель Висенте Пеньялоса, в течение восемнадцати лет заправлявший всеми делами в Ла-Риохе, поднял мятеж. Пеньялоса был недоволен действиями новых губернаторов, которые развернули активную борьбу против каудильо и стали подводить провинции под руку центральной власти. «Эти превратившиеся в палачей губернаторы провинций изгоняют и убивают без суда уважаемых граждан, единственным преступлением которых является былая принадлежность к федеральной партии. Люди, которым нечего терять, предпочтут пожертвовать собой на поле битвы», – писал Пеньялоса президенту Митре. В своем обращении к народу генерал Пеньялоса призывал объединиться в борьбе против Буэнос-Айреса под командованием генерала Уркисы. Мятеж Пеньялосы не задался с самого начала, поэтому Уркиса решительно отмежевался от своей причастности к нему, но в это никто не поверил – все понимали, что заявления подобного рода не делаются без надлежащих оснований.

Неудача одного мятежа не страховала от вспыхивания следующего, благо во всех провинциях, в том числе и в провинции Буэнос-Айрес, хватало недовольных, а аргентинцы уже давно привыкли спать с оружием в руках и поднимались по первому зову. Нации остро требовался мощный консолидирующий фактор, способный, по выражению Хуана Баутисты Альберди, «установить единство и национальную общность».

Таким фактором стала война с Парагваем.

Главным вдохновителем войны Аргентины, Бразилии и Уругвая с Парагваем была Великобритания, которая после утраты своих североамериканских колоний развернула широкую экспансию в Южной Америке. К слову, именно Британия, развитая шерстяная промышленность которой требовала огромных количеств сырья, заставила многих аргентинских ранчерос[111] переключиться с коров на овец, да так интенсивно, что к концу XIX века овцеводство стало ведущей отраслью аргентинского животноводства.

С Великобританией, несмотря на все былые трения, у Аргентины сложились крепкие торговые отношения, выгодные обеим сторонам. Да, Аргентина впала в определенную зависимость от нее, но торговля с империей, над которой никогда не заходило солнце,[112] приносила хорошую прибыль и способствовала развитию молодого аргентинского государства. В частности, в 1857 году британцы начали строить в Аргентине и Бразилии железные дороги, идущие из ключевых сельскохозяйственных регионов к морским портам. Но пока что главной транспортной артерией продолжали оставаться реки Парана и Уругвай, которые частично протекали по территории Парагвая…

Доктор Хосе Гаспар Родригес де Франсия и Веласко, правивший Парагваем с 1814 по 1840 год, проводил политику строгого изоляционизма. Такая политика во многом была вынужденной, она защищала страну от посягательств со стороны аргентинцев и бразильцев. С 1776 по 1811 год Парагвай был частью вице-королевства Рио-де-ла-Плата, что давало аргентинским политическим деятелям основания для претензии на суверенитет страны. С португальцами и бразильцами отношения складывались сложно – они хотели господствовать, а не сотрудничать, и это доказал пример с аннексией Восточного берега, на восемь лет ставшего бразильской провинцией Цисплатина. А шестой президент Перу, первый президент Великой Колумбии и первый же президент Боливии Симон Боливар намеревался включить Парагвай в создаваемую им федерацию. Более-менее хорошие отношения складывались только с Уругваем.