— Спасибо. — Его голос грубый, и он проводит губами по кончикам моих пальцев.

— Я думала, ты не благодаришь людей.

— Никогда не было повода. До недавнего времени.

— Разве ты не благодаришь своих друзей, когда они тебе помогают?

— У меня нет друзей, тигренок.

— У всех есть друзья.

— У меня был один. Кажется. Он был моим коллегой, но он ушел.

— А ты благодарил его, когда он делал для тебя что-то хорошее?

Он опускает мою руку, но продолжает держать меня за запястье, и его взгляд становится отстраненным, как будто он погружен в свои воспоминания, пытаясь найти что-то конкретное.

— Он чуть не взорвал меня вместе с другим членом подразделения. Спусковой механизм в бомбе, которую он смастерил, вышел из строя, но ему удалось вовремя ее починить. Я ударил его по лицу и сломал ему нос.

— По-моему, это не похоже на "спасибо".

— Я оставил его дышать.

Он говорит это так непринужденно, что я не могу удержаться от смеха.

— Вы уладили между собой, значит.

— Думаю, да. А как насчет твоих друзей? Можешь ли ты положиться на них, когда тебе нужна помощь?

— Разве не для этого нужны друзья?

— Наверное. Но ты не ответила на мой вопрос.

— В моем мире с друзьями… сложно.

— И что это за мир?

— Где людей ценят только за статус и положение в обществе, — говорю я. — Мой отец — очень важный человек. Люди всегда стараются угодить ему. Поэтому, когда кто-то делает для меня что-то приятное, я никогда не знаю, искренен ли он, или это только из-за того, кто мой отец.

— Да. Родители влияют на жизнь своих детей будь то косвенно или напрямую, — отвечает он, проводя большим пальцем по внутренней стороне моего запястья, чуть выше точки пульса.

— А как насчет твоих? — спрашиваю я.

— Они умерли задолго до того, как смогли оказать на меня значительное влияние.

— Мне жаль.

— Не стоит. Я не жалею. Некоторым людям не суждено иметь детей.

— И что они сделали?

— Ничего. — Он переводит взгляд на вешалку для одежды, стоящую у входа в смотровую. — Ты снова носишь шарф.

— Да. Мне он очень нравится. — Я поворачиваю руку так, чтобы наши ладони соприкоснулись. — Ты сказал "член подразделения". Ты военный?

— В каком-то смысле — да, — бормочет он, опустив глаза, глядя на наши соединенные руки.

— Что значит "в каком-то смысле — да"?

— Это значит, что нет ничего черного и белого, тигренок. Существуют только оттенки серого. — Он поднимает глаза, и наши взгляды встречаются. — За исключением тебя.

Становится невозможно держать под контролем дыхание, пока он так смотрит на меня. Словно я единственный человек в мире.

— И кто же я?

— Ты, мой тигренок, — луч света в абсолютной тьме, которой стала моя жизнь и была уже очень долгое время.

Я вдыхаю, потрясенная его словами. Никто никогда не говорил мне ничего подобного.

— Если бы ты спросил мое имя, то понял бы, насколько оно противоречит твоему мнению, — шепчу я.

По-итальянски Нера означает "черная". Но он не мог этого знать, ведь я никогда не называла ему своего имени.

Мой демон склоняет голову набок, его взгляд опускается к моим губам.

— Да. Но с другой стороны, оно также означает свет. Сияние. Или яркость.

— И откуда ты это знаешь? — Мой голос теперь едва слышен.

— Я слышал, как один из твоих друзей произнес твое имя.

Я делаю шаг ближе, так что оказываюсь между его ног, и наши глаза оказываются почти на одном уровне, и глажу его по подбородку, стараясь не задеть порез на щеке.

— Когда?

— Несколько недель назад. Ты выходила из бутика в центре города.

Да, я помню тот день. Я составляла компанию Дании, пока она ходила по магазинам в поисках новых сапожек. Приятная дрожь, которая ассоциировалась у меня с ним, присутствовала все это время, и я постоянно оглядывалась через плечо.

— Я тебя не видела.

— Меня видят только тогда, когда я этого хочу.

— А как же те другие разы, когда я замечала тебя?

— Может, я хотел, чтобы ты видела меня.

— Почему?

— Так ты могла беззаботно веселиться с друзьями. И знать, что с тобой ничего не случится, потому что я присматриваю за тобой, тигренок.

— Тигренок? Ты знаешь мое имя. Почему ты не используешь его?

— Я услышал его случайно. Ты никогда не давала мне его. Я не люблю пользоваться вещами, которые мне не давали. Это воровство.

— У тебя уникальные принципы для преследователя. — Я перевожу взгляд на его губы. — Могу я открыть тебе секрет?

— Да.

Я наклоняюсь вперед, пока мои губы не оказываются почти у его уха, и шепчу:

— Мне нравится, что ты присматриваешь за мной, демон.

В течение нескольких молчаливых мгновений он сохраняет невозможную неподвижность и почти не двигается — наше учащенное дыхание — единственный звук в комнате.

— Я бы хотела делать гораздо больше, чем просто присматривать за тобой. — Он берет мое лицо в свои ладони, и, хотя его прикосновения легки, я чувствую каждую клеточку на его коже. — Но некоторым вещам не суждено случиться.

Он продолжает обнимать мое лицо, когда встает, его массивное тело отбрасывает тень, когда он возвышается надо мной.

— Уже уходишь? — Я спрашиваю.

— Чтобы свет засиял, тьма должна отступить. Это то, чему суждено быть.

Его руки опускаются, и я наблюдаю за его широкими плечами, когда он направляется к внешним дверям.

— И все? — кричу я ему в след. — Ты появился из ниоткуда, попросил меня подлатать тебя, а потом просто ушел?

— Я хотел поговорить с тобой. Все-таки, мне приходится прибегнуть к воровству.

Я не хочу, чтобы он уходил. Я никогда не знаю, сколько времени пройдет, пока он решит снова показаться.

— Могу я украсть тебя? — выпаливаю я, когда он переступает порог. — Только на одно воскресное утро.

Он останавливается.

— Зачем?

— Хочу тебе кое-что показать.

Склонив голову набок, он несколько мгновений наблюдает за мной, прежде чем ответить.

— В следующее воскресенье. В восемь часов. Я буду ждать тебя перед твоим домом.

— Может, мне дать свой номер? На случай, если что-то случится и ты не сможешь прийти?

Он смотрит на меня через плечо, и кажется, что его глаза пронзают меня насквозь.

— Даже если начнется ад, я буду там, тигренок.

Его длинная коса развевается в воздухе, когда он отворачивается и исчезает в ночи.

ГЛАВА 13

Люди. Толпы людей снуют между прилавками, заваленными выпечкой, консервами, рассадой и удивительным для начала сезона количеством фруктов и овощей, лавируя между расставленными в ряд ящиками с тем же самым товаром, и задерживаются у других столиков, чтобы поторговаться с продавцами, выглядящими несколько обезумевшими от страха. Старые, молодые, с цепляющимися за них детьми — все они толкаются друг с другом, пробираясь между прилавками.

Это гребаный кошмар.

— Ну что? — спрашивает Нера рядом со мной, ее губы расплываются в широкой улыбке. — С чего начнем?

Сегодня тепло, и на ней легкое пальто поверх фланелевой белой рубашки, которую она завязала на талии, и бледные джинсы. Ее волосы цвета меда собраны в низкий пучок на затылке, закрепленный красным шарфом, который я ей подарил.

— Почему мы здесь? — спрашиваю я, не сводя глаз с ее губ. Улыбка — это то, что редко бывает направлено на меня. Чаще всего, когда ситуация требует от меня быть рядом с человеком, он либо плачет, либо кричит.

— Это фермерский рынок. Я дам тебе краткий курс по травам и овощам. — Она берет меня за руку, ведя вперед.

Кто-то задевает мою руку локтем. Я не обращаю на это внимания, глядя на наши сцепленные пальцы, пока она тащит меня вперед, спеша к ближайшему прилавку. Вот уже несколько месяцев я борюсь с желанием прикоснуться к ней каждый раз, когда мы встречаемся. Поцелуй руки, которая лечила мои раны, был самым интимным контактом, который я себе позволил, не считая того единственного ослабленного момента, когда я не смог удержаться от прикосновения к ее лицу. Это чуть не сломало меня. Но я знал, что если позволю себе зайти еще дальше, то вернуться назад будет невозможно.