Роман ведет внедорожник прямо к задней части замка, а затем заезжает в здание, похожее на старый гараж. Я нахмуриваю брови.

— Что это за херня? — Спрашиваю я, когда он замедляет движение, направляясь вниз по крутому пандусу, который приводит нас прямо под старый замок, только здесь ничто не выглядит старым. Вероятно, это одна из немногих частей замка, которая выглядит так, будто сильный порыв ветра не снесет ее. — Я думала, моя камера пыток находится под землей.

— Так и есть, — говорит Роман, фары машины бьют по холодным бетонным стенам и освещают наш путь вниз. — Но это еще глубже под землей.

— Ни хрена себе, — выдыхаю я, перебираясь на центральное сиденье, чтобы лучше видеть через лобовое стекло, мое бедро прижимается прямо к бедру Леви. — Что у вас здесь внизу?

Маркус ухмыляется и смотрит на меня, его глаза опасно сверкают.

— Разные вещи, но только об одной тебе нужно знать.

Я закатываю глаза, уже измотанная дерьмовым деловым ужином, на котором я только что присутствовала. С момента нападения прошло всего несколько дней. Я устала и у меня все болит. Я бы все отдала, чтобы забраться обратно в постель и проглотить еще пару таблеток. У меня действительно не хватит терпения выслушивать его извращенные игры сегодня вечером.

— Что происходит, Маркус?

— Да ладно тебе, — смеется он. — Ты действительно думаешь, что я вот так испорчу сюрприз? Тебе придется подождать и посмотреть.

Я со стоном плюхаюсь обратно на свое место, тут же сожалея об этом, когда боль пронзает мое тело.

— Черт, я не могу сделать это прямо сейчас. Просто отвези меня обратно в замок. Мне нужно обезболивающее, горячий душ и моя постель. Мы не можем заняться этим завтра?

Роман просто продолжает вести машину, игнорируя мои просьбы повернуть назад.

— Никаких обезболивающих, — говорит он. — Тебе понадобится ясная голова для этого.

— Для чего? — Спрашиваю я, нервы медленно проникают в мое тело по мере того, как мы спускаемся. Пандус уходит все глубже под землю, и чем дальше мы едем, тем темнее и страшнее становится. — Сколько еще? От этого места у меня мурашки по коже.

— Правда? — Спрашивает Маркус, оглядываясь на меня, в его глазах разочарование. — Это мое любимое место во всем мире. Я думал, тебе это понравится.

— Насколько сильно вы, парни, были испорчены в детстве?

— Ты не готова к честному ответу на этот вопрос, — говорит Леви, когда Роман спускается по пандусу и выезжает на широкое открытое пространство. Он останавливает внедорожник у дальней стены, и трое парней вылезают из него.

Я выпрыгиваю из внедорожника и смотрю, как Роман шагает к стене. Он хватает рычаг и толкает его вверх, и один за другим большие лампы заливают светом темное помещение.

— Добро пожаловать на нашу игровую площадку, — с гордостью говорит Роман.

Я смотрю в шоке, приоткрыв рот, когда осматриваю огромное пространство. Это похоже на большую бетонную коробку с укрепленными стенами, поддерживающими замок над ней. По обе стороны от жуткой игровой площадки расположены камеры, и, осматривая их, я насчитала не менее пятнадцати с каждой стороны.

Здесь есть отдельные комнаты с дренажными системами и шлангами для смывания улик, а с потолка свисают тяжелые цепи и крюки.

— Что это, черт возьми, такое? — Я дышу, по моему телу пробегает дрожь, и кожа покрывается холодным потом. — Это что, какая-то скотобойня?

— Большую часть времени, — говорит Маркус, и та же злая тьма заливает его взгляд. — Хотя, когда она не используется, в нем можно устраивать довольно грандиозные вечеринки.

Я качаю головой, даже отдаленно не заинтересованная в объяснении.

— Мы можем просто… сделать то, ради чего вы меня сюда привели?

Роман кивает и начинает идти, направляясь в левую часть комнаты, к ряду широких камер. Я следую за ним, Маркус и Леви следуют за мной.

— Ваш отец знает об этом?

Леви вздыхает.

— К сожалению. Предполагалось, что это будет нашим маленьким секретом, но теперь его приспешники используют наши помещения и портят наши инструменты. Гребаные любители.

— Ты не можешь помешать им войти?

— Сначала так и было, — говорит Роман. — Но с Дорогим папочкой все прошло не так гладко. Просто так проще, но мы держим их в напряжении. Они так же боятся приходить сюда, как и люди, которых они приводят с собой. Это похоже на вечеринку. Кто из них потеряет свои жизни первым?

Я тяжело сглатываю, скрещивая руки на груди.

— Вы не часто ходили на вечеринки, когда росли, не так ли?

Маркус смотрит в мою сторону, его брови хмурятся, когда он пытается понять смысл моего комментария, но его пустое выражение лица вызывает у меня довольную улыбку.

Я отвожу взгляд, когда Роман останавливается перед широкой камерой, такой же большой, как моя старая гостиная.

— Вот мы и на месте, — говорит он, оглядываясь на меня и терпеливо ожидая, когда я догоню его. Я опускаю взгляд, слишком боясь поднять глаза и посмотреть, что находится внутри камеры, когда подхожу к нему сбоку. — Считай это предложением мира за то, что произошло с Лукасом Миллером.

Из-за интриги я медленно поднимаю голову, и мой взгляд останавливается на человеке внутри камеры. Он болтается на тяжелых цепях, одетый только в испачканное нижнее белье. Кровь растекается по полу под ним и медленно стекает в небольшой сток в задней части камеры.

Он выглядит совершенно побежденным, без сомнения зная, что больше никогда не увидит дневного света. Мой желудок сжимается, когда я смотрю на него, сожаление поселяется глубоко внутри, но, когда он поднимает голову и его знакомые голубые глаза останавливаются на мне, мое сердце сжимается, не зная, что делать.

Максвелл Мариано. Мой отец-неудачник.

Я отступаю на шаг, один его вид для меня как удар под дых.

— Что, черт возьми, это такое? — Требую я, не в силах отвести взгляд от отца, когда по его лицу медленно расплывается улыбка.

— Предложение мира, — говорит Маркус, в его тоне слышится замешательство. — В чем дело? Я думал, это то, чего ты хочешь? Это подарок.

— Я… — Я качаю головой, меня охватывает ужас. — Ты хочешь, чтобы я убила его? Моего отца?

— Ты сказала, что годами страдала от его жестокого обращения, — говорит Леви. — Тебя заставили есть из мусорных баков и бояться за свою жизнь, каждый день живя с ним. Он крал у тебя снова и снова, а ты просто хочешь стоять здесь и глазеть на него?

Отец смеется и сплевывает кровь на грязный бетон.

— Она слишком слаба. Она никогда этого не сделает.

Ярость захлестывает меня, и я тянусь сзади к штанам Романа, хватаю его пистолет и вырываю его. Я направляю его прямо в грудь моего отца, гнев кружится во мне подобно дикому торнадо.

— Я слаба только потому, что ты сделал меня такой, — киплю я. — Я провела годы, убегая от тебя, финансируя твои дерьмовые пристрастия, боясь, что однажды ты совершишь какую-нибудь глупость, например, продашь меня, чтобы расплатиться со своими долгами, и посмотри, где мы сейчас находимся. Эти ублюдки стоят у меня за спиной, а не у тебя.

Страх мелькает в его глазах, прежде чем он стряхивает его.

— Неважно, кто стоит у тебя за спиной, милая. Ты никогда не нажмешь на курок. В тебе этого нет.

Слезы выступают у меня на глазах, когда я борюсь с желанием сделать что-то, что, я знаю, вернется и будет преследовать меня. Я сражаюсь между добром и злом, силой и слабостью, честью и позором.

В глубине моего горла образуется комок, из-за которого почти невозможно дышать.

— Ты никчемный кусок дерьма, — выплевываю я. — Если я не убью тебя сейчас, это наверняка сделает Джованни, черт возьми.

— Ты ни черта не знаешь о Джованни.

— Неужели? — Я смеюсь. — Я только что провела вечер в его особняке, сидя за его обеденным столом и слушая его планы о том, как он уничтожит тебя. Меня никогда не было в твоей жизни, так каким образом, черт возьми, продажа меня его семье оплатит твой долг? Все, что ты для меня сделал, это познакомил меня с тремя мужчинами, которые будут бесстыдно стоять рядом со мной, пока я буду уничтожать тебя. Итак, расскажи мне, как ты провел свой вечер?