— Будет больно, — говорит он. — Но с тобой все будет в порядке. Клянусь, я не позволю тебе умереть.

Я в ужасе качаю головой.

— Нет, — кричу я. — Я не хочу этого.

— Прости, императрица, — говорит Роман, хватая бутылку с чем-то прозрачным и зубами откупоривая пробку. — У тебя нет другого гребаного выбора. — И вот так просто он поливает мое тело жидкостью, а я кричу, пока у меня не отказывают легкие.

Леви удерживает меня, пока я извиваюсь под весом Романа, ожога почти достаточно, чтобы вырубить меня.

— ПРЕКРАТИ! — кричу я, когда Роман протягивает руку и безжалостно поливает мои руки и грудь. — ПОЖАЛУЙСТА, ПРЕКРАТИ.

Роман отбрасывает пустую бутылку в сторону.

— У меня нет ничего, чем можно обезболить тебя, — предупреждает он меня, вытаскивая набор для наложения швов и разрывая зубами маленькую стерилизованную упаковку. В его больших руках появляется маленькая изогнутая иголка, и мои глаза расширяются.

— Нет боли — нет пользы, — бормочет Леви, когда Маркус сворачивает на шоссе, шины “Эскалейда” визжат под нами, поскольку гладкая дорога мгновенно смягчает безрассудную тряску.

Я зажмуриваюсь, слишком напуганная тем, что будет дальше. Я никогда не умела обращаться с иглами. Сама мысль о том, что это впивается в мою плоть, вызывает у меня тошноту, но у меня нет выбора. Они собираются прижать меня к полу и зашить раны, нравится мне это или нет.

Жгучая боль пронзает внутреннюю поверхность бедра, и я распахиваю глаза.

— Держи ее неподвижной, — рычит Роман, пока я отчаянно пытаюсь сбросить его с себя. Он снова погружается прямо внутрь, продевая нить через внутреннюю сторону моего бедра и туго затягивая ее, чтобы соединить разрозненные кусочки мышц и плоти.

Он работает быстро и умело, как будто делал это уже миллион раз, но я уверена, что его предыдущие пациенты не были такими маленькими сучками. Я сжимаю челюсть, когда слезы продолжают течь по моему лицу, и изо всех сил стараюсь не извиваться под ним, зная, что одна небольшая ошибка с этой иглой может вызвать всевозможный хаос.

Я поднимаю глаза и встречаю тяжелый взгляд Леви, мои глаза умоляют о каком-то облегчении.

— Прекрати это, — умоляю я, слова застревают у меня в горле.

Он качает головой.

— Я не могу. Ты истечешь кровью.

— Пожалуйста, — шепчу я, моя рука обвивается вокруг его сильной руки, пока он удерживает меня. — Избавь меня от моих страданий.

Он поднимает взгляд на своего брата, который неустанно работает, спасая мою жизнь, прежде чем снова переводит взгляд на меня.

— Ты уверена? — спрашивает он, в глубине его темных глаз читается беспокойство. Я не отвечаю, но он видит мое дикое отчаяние и, не говоря больше ни слова, прижимается к моей шее сбоку. И стоит лишь немного надавить, и тьма поглощает меня.

31

Что-то падает, и тихий стук заставляет мои глаза распахнуться в тусклом свете гостиной замка. Все три брата столпились вокруг меня, и на лице Романа застыло мрачное, скучающее выражение. Маркус бросает раздраженный взгляд на своего младшего брата, который выглядит чертовски виноватым, низко наклоняясь, чтобы поднять упавшую барабанную палочку.

Я стону и поворачиваю голову лицом к спинке дивана.

— Боже, любой мог бы подумать, что банда серийных убийц должна знать, кое-что о том, как вести себя тихо.

Маркус присаживается на краешек дивана, осторожно кладет мои ноги к себе на колени, пока мучительные воспоминания о времени, проведенном в том подвале, заполняют мой разум, проигрываясь на повторе.

— Ты видела нас в действии. Неужели мы действительно производим впечатление тех, кто действует тихо?

Я закатываю глаза, зная, что он очень прав, но от этого едва уловимого движения у меня в голове отдается глухой стук.

— Нет, вы из тех, кто случайно обронит пистолет у двери и предупредит каждого ублюдка в комнате, так что вместо простого убийства все превратится в хаотичную перестрелку.

Маркус смеется, переводя взгляд на своего младшего брата, который закатывает глаза и опускается на мягкий диван напротив меня.

— Это случилось однажды, — говорит Леви, — и это была даже не моя вина. Ты выбил гребаный пистолет у меня из рук.

Я не могу удержаться и поворачиваюсь к нему лицом.

— Ты шутишь, да? — Я смеюсь, пытаясь дотянуться до обезболивающих, которые были небрежно брошены на низкий кофейный столик. — Как вы, ребята, заработали такую выдающуюся репутацию, если занимаетесь подобным дерьмом?

— Просто, — бормочет Роман, наклоняясь и беря обезболивающее для меня. — Заставили их думать, что это было сделано намеренно. В ту ночь мы совершили шесть чистых убийств, лишив оппозицию нескольких самых сильных игроков. Кроме того, — добавляет он, подмигивая, отчего у меня перехватывает дыхание. — Это было весело.

— Весело? — шиплю я, пытаясь проглотить маленькие таблетки и захлебываясь водой, которая попадает не в то горло, мгновенно вызывая боль в теле от моего движения. — И это ты называешь весельем?

Роман пожимает плечами, когда по лицу Маркуса растягивается злая ухмылка.

— Не-а, — говорит он, в глубине его темных глаз плещется веселье. — Это то, что я называю субботним вечером.

— Гребаный ад, — бормочу я себе под нос, пытаясь настроиться, чтобы лучше видеть их всех.

— Не двигайся, — говорит Маркус, крепче хватая меня за ноги, чтобы удержать, как будто я еще недостаточно травмирована мужчинами, прижавшими меня к полу. — Ты не можешь рисковать разорвать швы. Поверь мне, это не то, через что ты захочешь пройти во второй раз.

Я закатываю глаза и сбрасываю его руку со своих ног. Парень прав, но я не собираюсь говорить ему об этом.

— Тогда помоги мне сесть. Я лежу здесь уже несколько часов.

— Ты уверена? — Спрашивает Леви, вставая и медленно подходя ко мне. — От этого тебе будет больно.

— Просто сделай это, — говорю я ему. — Я справлюсь.

— А ты сможешь? — спрашивает он, подходя ко мне сзади и беря меня под мышки, чтобы помочь сесть на диван. — Судя по тому, что я помню на заднем сиденье "Эскалейда", ты тогда не слишком хорошо с этим справлялась.

— Меня пытали в ванне и разрезали на куски, как гребаную индейку на День Благодарения, — мрачно бормочу я, напоминание тяжело давит мне на грудь. — Это чертовски больно. Так что, если я хотела кричать и скулить на вас, ублюдки, пока вы втыкали иглы глубоко в мою и без того горящую плоть, то у меня были все чертовы права. Не говоря уже о том, что ты даже не дал мне ничего, чтобы заглушить боль, ты просто делал это так, как будто я должна была получать удовольствие. И, между прочим, я этого не делала.

— Подожди, — вмешивается Роман, появляясь прямо в поле моего зрения. — Ты злишься на нас за то, что мы спасли тебе жизнь?

Я фыркаю и скрещиваю руки на груди, постанывая от этого движения.

— Нет, — бормочу я с тяжелым вздохом. — Видеть, как ваш “Эскалейд” останавливается передо мной, было самым счастливым моментом в моей жизни. Я никогда раньше не испытывала такого ошеломляющего прилива облегчения и благодарности. Что меня бесит, так это то, что я вообще оказалась в такой ситуации. Если бы вы, ребята, не почувствовали необходимости кастрировать его брата, ничего бы этого не произошло.

— Оооооо, — говорит Роман, поднимая руки, чтобы прервать меня. — Это ты начала с ним ссориться во время нашей вечеринки. Это ты воткнула ему нож в кишки. Это твоя война, императрица. Тебе просто повезло, что мы были рядом, чтобы закончить все это.

— ПОВЕЗЛО? — Я вскрикиваю, засовывая руки под себя, чтобы попытаться заставить себя подняться чуть выше. — Что из прошлой ночи ты назвал бы удачей? Посмотри на меня, — требую я, проводя рукой по многочисленным неглубоким порезам, покрывающим мое тело. — Я выгляжу так, будто меня только что изрезал гребаный маньяк. О, подождите. ТАК И БЫЛО!