Шейн стоит посреди дороги, ее одежда разорвана и свисает с окровавленного тела. Слезы текут по ее прекрасным щекам, и, наблюдая, как мы мчимся к ней, она падает на колени и с громкими рыданиями опускается на землю.

Леви подбегает к ней как раз вовремя, подхватывает ее обмякшее тело на руки и прижимает прямо к своей груди.

— ШЕЙН, — рычит он, нежно тряся ее за плечи, когда ее глаза угрожают закрыться. — Шейн, детка. Расскажи мне, что случилось? Где он?

Ее тело обмякает в его руках, и он смотрит на нас, его широко раскрытые глаза в ужасе от того, что она не выживет, но, глядя на нее сейчас, на кровь, вытекающую из ее ран, я могу сказать, что она чертовски сильный боец. Она не для того зашла так далеко и прошла через все то дерьмо, через которое мы ее протащили, чтобы сейчас все бросить. С ней все будет в порядке, я это чувствую, но, чтобы это случилось, мы должны помочь ей.

Я опускаюсь рядом с Леви, когда Маркус нависает надо мной, его руки сжаты в кулаки, он более чем готов заставить этого ублюдка заплатить.

— Где он, Шейн? — Требую я. — Открой свои гребаные глаза.

Леви снова трясет ее, мягко разбудив, и когда эти великолепные голубые глаза открываются, и я вижу степень ее мучений, ярость пульсирует во мне.

— Давай, малышка. Скажи нам, где.

Она тяжело сглатывает и указывает куда-то вдаль позади меня, едва имея силы поднять свою гребаную руку.

— Там… там есть старый подземный погреб, — говорит она тихим, болезненным хныканьем. — Деревянный люк в земле.

Это все, что мне нужно знать.

Маркус взлетает, как гребаная ракета, в темный лес позади нас, а я вскакиваю на ноги и смотрю вниз на Леви.

— Отнеси ее в гребаную машину и останови кровотечение, иначе она не выживет. Она потеряла слишком много крови.

Он, не колеблясь, крепче прижимает ее к себе, поднимается на ноги и убегает обратно к “Эскаладу”, в то время как я мчусь за Маркусом, полный решимости уложить этого ублюдка.

Ярость бушует в моих венах, когда мы пробираемся сквозь разросшиеся деревья, следуя по кровавому следу и следам волочения, оставленным в грязи. Гребаный дилетант, думающий, что может обокрасть нас без последствий. Есть причина, по которой нас боятся во всем мире, почему мужчины и женщины кричат и убегают, когда видят наше приближение, почему нас называют мрачными жнецами.

Никто ничего не забирает у нас и это не сходит им с рук.

Шейн Мариано наша, и тот жалкий мешок дерьма, который забрал ее у нас, заплатит своей гребаной жизнью. Это будет самый сладкий грех.

Лукас Миллер был глупцом, если думал, что мы не заметили его, как только вошли в клуб. Он смотрел на нас так, словно пытался найти в себе силы перерезать нам горло. Как будто он мог подойти так близко. Что за гребаная шутка. Как только мы расправились с его младшим братом, он попал к нам на радар.

Разобраться с ним и его ничтожным братцем — сущая ерунда. У Дрейвена Миллера не было ни единого шанса, а теперь его старший брат встретится с ним в аду.

Жаль, но при небольшой подготовке Лукас мог бы стать отличной пешкой. Он идеальный козел отпущения — уже находится в списке самых разыскиваемых преступников ФБР, хотя и не на таком высоком уровне, как я или мои братья. Я горжусь тем, что возглавляю этот список. Это величайшая форма похвалы.

Мы знали, что есть вероятность того, что Лукас нанесет удар внутри клуба, и это часть причины, по которой я хотел вытащить оттуда своих братьев. Может, они и могут постоять за себя, но они все равно всего лишь люди, и одна шальная пуля в голову свалит их так же быстро, как и любого другого парня. Я не мог рисковать. Никогда бы не подумал, что этот ублюдок окажется настолько глуп, чтобы забрать у нас Шейн. Такая возможность даже не приходила мне в голову, но, видя, что он с ней сделал, мне не терпится покончить с его жалкой жизнью. Я получу от этого огромное удовольствие.

Он подписал свое гребаное свидетельство о смерти в ту же секунду, как положил на нее глаз, и меня волнует только то, что Маркус доберется до него первым и выхватит удовольствие прямо из моих рук.

Через несколько мгновений мы находим вход в старый погреб, и Маркус разочарованно качает головой.

— Он даже не пытался это скрыть, — выплевывает он, качая головой, разглядывая кровь, заливающую крышку люка, и представляя, как именно она туда попала.

— А чего ты ожидал? — Бормочу я, осматривая старый деревянный люк. — Он оставил свою гребаную машину на открытом месте, видимой с главной дороги. Он практически умоляет нас найти его, — добавляю я, хотя и знаю, что это больше связано с GPS-трекером, который мы вставили ей в руку, когда врач ввел ей противозачаточные.

Услышав вдалеке знакомый крик, Шейн, Маркус разочарованно рычит, и я, прищурившись, смотрю на своего брата, наблюдая за глубокой заботой, наполняющей его глаза.

Он слишком привязался к этой девушке. Я пытался предупредить их. Черт, они видели, что случилось с Фелисити, и все же оба моих брата настаивают на том, чтобы совершать свои собственные ошибки с Шейн. Гребаные идиоты. Они на собственном горьком опыте поймут, что, когда ты сын печально известного Джованни ДеАнджелиса, у тебя не может быть хороших вещей, и уж точно ты, черт возьми, не можешь влюбиться.

Желая поскорее покончить с этим, чтобы мы могли вернуться к Шейн, Маркус поднимает крышку люка, и я сжимаю челюсть, видя лужу крови на лестнице, которая блестит в тусклом лунном свете.

Он, черт возьми, сделал это с ней и теперь заплатит.

Маркус спускается по лестнице, и я следую за ним в темную яму внизу, качая головой от полного идиотизма этого места. Где чертов дренаж? Секретность? Он в лучшем случае дилетант, и если бы он не тронул Шейн, это даже не стоило бы моего времени.

Белая ванна стоит в центре комнаты, и губы Маркуса кривятся в презрительной усмешке, когда он видит порванную материю и лужу крови на ее дне. Ее пытали здесь, как какое-то бешеное животное.

— Гребаный ад, — бормочет Маркус, заметив ноги, выглядывающих из-за нее.

Я начинаю пробираться к ванне, пока Маркус медленно осматривает остальную часть комнаты, проходя вдоль стола, заставленного инструментами, которые выглядят так, словно их оставили и забыли на долгие годы.

Я нахожу Лукаса неподвижным за ванной и тяжело вздыхаю.

— Черт, я почти расстроен, что все будет так просто, — говорю я, с гордостью разглядывая его сломанный нос и огромную шишку на виске. Очевидно, Шейн — более сильный боец, чем я предполагал. Возможно, мы еще сможем из нее что-нибудь сделать.

Схватив Лукаса за лодыжку, я тащу его тяжелое тело по луже крови на полу и выволакиваю его жалкую задницу в центр комнаты, где у нас с Маркусом будет свободное пространство для творения нашей магии.

Маркус передает мне бутылку воды, и я, не теряя ни минуты, выливаю ее на его никчемную голову.

Лукас ахает, его глаза расширяются, когда к нему возвращается сознание. В тот момент, когда он видит, что я нависаю над ним, паника наполняет его глаза, хотя я не удивлен. Страх, паника и сожаление обычно являются единственными эмоциями, которые люди испытывают в подобные моменты. Иногда нам попадается слабый ублюдок, который мочится в штаны, но я очень рад, что сегодня вечером мне не придется иметь с этим дело.

Лукас немедленно начинает отползать от меня, и я обрушиваю свой тяжелый ботинок на его руку, раздавливая своим весом каждую гребаную кость.

Его страдальческий крик звучит музыкой для моих ушей, и я не могу сдержать злой усмешки, которая тронула уголки моих губ. Маркус поворачивается ко мне с ножами в обеих руках и озадаченным выражением лица.

— Какой лучше всего подходит для обезглавливания? Тебе подойдет гладкое ржавое мачете или обычный зазубренный нож?

Смех клокочет глубоко в моей груди, и, если бы сейчас было подходящее время, я бы даже поаплодировал его вниманию к деталям. Как еще мы могли бы выделиться среди всех остальных? Мы заслужили свой титул не тем, что халтурили с убийствами.