Хотя зачем? Это не имеет смысла.

Такой человек, как Маркус ДеАнджелис, не совершает ошибок, особенно таких, как оставить гребаный нож своей пленнице. Я имею в виду, я не смогу использовать его должным образом или причинить какой-либо реальный вред. У меня нет подготовки, а даже если бы и была, я видела братьев в действии. Их рефлексы слишком быстры. Я была бы для них посмешищем, но я не собираюсь лгать, его присутствие в этой долбаной маленькой камере пыток имеет большое значение для того, чтобы дать мне хоть каплю надежды. Более того, оставшаяся на лезвии кровь с ладони Маркуса только разжигает мою потребность пустить ему кровь. Независимо от того, что мне придется сделать, этот нож прольет еще больше его крови.

Я падаю на кровать, и моя киска пульсирует, напоминая мне, что я буду чувствовать Маркуса еще несколько дней, но этого следовало ожидать после того, как меня так тщательно оттрахали. Маркус самый ненормальный из троих, и если он так трахается, я могу только представить, какими были бы Роман или Леви.

Роман был бы собранным. Его план того, как он возьмет меня, будет тщательно продуман. Он будет точно знать, в какой позе он хочет меня видеть и как именно нужно работать с моим телом, чтобы я как можно лучше кончила. Хотя, скорее всего, у него настолько плохо с головой, что он будет стремиться только к тому, чтобы просто снять с себя напряжение, а меня оставить использованной и оскорбленной с худшим случаем недотраха, известным человечеству. Леви, однако, был из тех, кто "плывет по течению". Он трахал бы меня всеми возможными способами, пока мы оба не вымотались бы на гребаном полу и не забыли, что меня, вообще-то, похитили. Это было бы жестко и злобно, не отрицаю.

Все трое были бы по-своему волшебны, но нет сомнений, что все они пришли бы с яростной, неутомимой страстью, не останавливаясь, пока работа не будет доведена до конца, и благодаря Маркусу я только сейчас осознаю, насколько это может быть чертовски хорошо. Боже, их развратные темные душонки могли бы устроить мне аттракцион всей жизни.

Черт. Не ходи туда. Это мутные воды, и такая сука, как я, скорее всего, утонет. При условии, что руки одного из братьев уже не обвились вокруг моего горла и не держат меня под водой.

Я подтягиваю колени к груди, когда прислоняюсь спиной к каменной стене своей камеры пыток, хотя, полагаю, мне пора перестать называть ее так. То, что я только что испытала, было чем угодно, только не пыткой. Ну, типа того. Я действительно не знаю, что это было. Не то чтобы он был милым и сострадательным по поводу всего этого. Он собирался трахнуть меня независимо от того, кричала бы я или стонала, и он не собирался смягчаться, пока я не разобьюсь вдребезги вокруг его толстого члена.

Нож остается у меня в пальцах, и я осторожно вращаю его, изучая изящный изгиб и впечатляющее матовое лезвие. Я никогда не видела ничего подобного. Я не часто видела и обычные, но этот… в нем есть что-то такое изящное. Похоже, это подарок Маркуса, но это не может быть правдой. Подобные мысли только навлекут на меня неприятности.

Минуты превращаются в часы, и моя спина только начинает болеть от удара о твердую каменную стену, когда тяжелая металлическая дверь распахивается. Громкий вздох вырывается из глубины моего горла, когда я опускаю руку рядом с собой, быстро пряча нож под простынями.

Роман ДеАнджелис стоит передо мной, и я невольно вжимаюсь в стену. Каждый раз, когда я вижу его, это как пощечина. Он больше, чем жизнь, в самом худшем из возможных способов. Все в нем кричит, чтобы я бежала, и этот шрам, пересекающий его бровь и спускающийся вниз по скуле, предупреждает меня, что он не сдастся.

Я задерживаю дыхание и наблюдаю, как его взгляд скользит по мне с расчетливым любопытством, а дверь, между нами, распахнута настежь. Его взгляд опускается на мою руку рядом с бедром, и без единого проклятого слова, произнесенного, между нами, я могу сказать, что он знает.

Он держит серебряный поднос, и мой желудок урчит от голода, я молюсь тому, кто существует наверху, чтобы на этом подносе была какая-нибудь еда. Прошло два дня. Мой желудок так же пуст, как когда я появилась тут, и после гонки по этому долбаному замку и того, что Маркус заставил меня провести интенсивную тренировку, еда была единственным, о чем я могла думать в течение нескольких часов.

Роман не отходит от двери, и чем больше он на меня смотрит, тем слабее я себя чувствую. Его взгляд перемещается на разорванный шелк на полу, мои порванные трусики и черную рубашку, брошенную в углу комнаты. Гнев пульсирует в его темных глазах, когда они возвращаются, чтобы встретиться с моими.

— Который из них? — он требует ответа.

Я сжимаю челюсть, не в силах отвести взгляд от его холодного жесткого взгляда, поскольку гнев в его глазах ясно дает мне понять, что секс не входил в планы. Я проглатываю комок в горле и взвешиваю свои варианты. Есть большая вероятность, что Маркус не хочет, чтобы его братья знали, что здесь произошло, и если я назову его имя, это поставит меня на самый верх его дерьмового списка, но то, что я не назову его имени, поставит меня на первое место в списке Романа.

Черт возьми, почему эти братья ставят меня в безвыходные ситуации?

Думаю, вопрос в том, кого из них я боюсь больше?

Я прищуриваюсь и медленно качаю головой, пытаясь призвать на помощь тот пламенный настрой, который похоронен глубоко внутри меня.

— Иди и допроси своих мудаков — братьев и оставь меня, черт возьми, в покое. Я ни хрена не делала, просто выполняла приказы, как послушная маленькая пленница. А теперь, почему бы тебе не поторопиться и не пойти испортить день кому-нибудь другому?

Серебряный поднос с едва различимой едой швыряется через маленькую комнату, отправляя то, что, должно быть, является жалким оправданием еды, в стену и падает на пол с небрежным стуком. Мой тяжелый взгляд не отрывается от Романа, потому что я могу гарантировать, что ни один чертов человек никогда не разговаривал с ним подобным образом, и на то есть веские причины.

Он бросается ко мне, и мои глаза вылезают из орбит. В последний раз, когда он был рядом со мной, я потеряла сознание, и я чертовски уверена, что не позволю этому дерьму повториться.

Он тянется ко мне в то же мгновение, когда моя рука вырывается из-под простыней, и когда его большая ладонь обхватывает мое горло, забытый нож Маркуса прижимается к его шее.

Он рывком поднимает меня на ноги, так что я стою перед ним, глядя ему в глаза, даже не замечая — или не заботясь — об остром лезвии, прижатом к его хрупкой, теплой коже. Должно быть, нужно быть чертовски сумасшедшим мужчиной, чтобы так беспечно относиться к собственной жизни, но он, вероятно, знает, что у меня не хватит мужества довести это до конца.

— Ты, блядь, не в том положении, чтобы так со мной разговаривать, — рычит он, его слова вибрируют прямо в моей груди, когда его божественный аромат поглощает меня. — Тебе нужно следить за собой.

— Какой в этом смысл? Не похоже, что мне есть что терять, — выплевываю я в ответ, когда его другая рука обвивается вокруг моего запястья и сжимает его так чертовски сильно, что у меня нет выбора, кроме как убрать нож от его горла.

Металл падает между нами и с лязгом останавливается у ног Романа, и только тогда его взгляд опускается и он замечает изящный изгиб ножа с красной рукоятью и безупречное матовое лезвие, поблескивающее в вечернем свете.

Узнавание вспыхивает в его глазах, и вот так он все понимает.

Роман отпускает меня, бросает обратно на кровать и пинком отбрасывает нож в угол комнаты, но не делает абсолютно никаких попыток отобрать его у меня.

— Держись подальше от Маркуса, — ворчит он, его глаза сузились от отвращения.

Я смеюсь, выпрямляясь на кровати и прислоняясь спиной к стене, держась как можно дальше от него.

— Ты думаешь, я сама напросилась? Что каким-то образом я вырвалась из этой дыры и выследила его, как гребаная кошка во время течки? У меня для тебя новости, это не я должна держаться подальше от Маркуса. Это все из-за него.