– Окей, – я немного расслабился, но все же внимательно следил за всем, что она делала. Мой внутренний параноик в шапочке из фольги все никак не успокаивался.

Из-за волнения рутинные действия по проверке показаний аппаратуры и перевязке получались у нее крайне неловко: Мия то и дело что-то роняла, задевала или путала, за чем я с любопытством наблюдал, вертя головой вслед за ней, отчего ей становилось еще более неловко. В какой-то момент мне начало казаться, что, будь ее воля, она бы уже бежала стометровку из моей палаты.

Окей, Марк, разглядывать миловидных азиаток – это хорошо, но можно параллельно подумать о том, во что ты вляпался.

«Вы подозреваетесь в убийстве трех человек».

Ну да, конечно. Имперские спецслужбы пекутся о паре трупов в небольшой восточноевропейской стране, как же. И о каких трех людях идет речь? Про смерть Риты и сына Родиона знал только я, да и расспрашивали меня конкретно только об убийстве коротышки и проводника. Я чего-то не знаю.

Но если не в расследовании убийства, в чем тогда может быть их интерес?

Благо, Баркер уже жирно намекнула на это. Еще тогда, в коридоре. «В случае угрозы прорыва Скверны в жилых районах» и что-то там дальше – их интерес лежит в Скверне. В самом городе. В том, что в нем находится. В том, кто заварил всю эту кашу.

Им нужен старик, который унес тело своего сына. В котором была запечатана Скверна. Которая теперь… во мне?

Твою м…

Бывают такие ситуации, когда правда висит у тебя прямо перед глазами, а ты подсознательно – или даже в какой-то мере осознанно – предпочитаешь ее не замечать.

Гнилая натура друга, лицемерие родителей, сомнения касательно девушки – такого рода вещи, которые красными флагами размахивают у тебя под носом и кричат о себе настолько очевидно и громко, что со стороны ты легко можешь показаться наивнейшим из идиотов, что топчут эту землю. Грустная ирония таких ситуаций заключается в том, что хоть флаги и красные, но ты-то – дальтоник. А когда цвет начинает прорезаться, ты никак не можешь взять в толк, как можно было в упор не видеть очевидного.

Вот и перед моим носом еще с того самого момента, как Родион посмотрел на мое распластанное по саркофагу тело и произнес название атрибута, висел такой флаг. И наконец-то я его заметил.

Я снова посмотрел на свою бледноватую руку.

Если они все ожидали увидеть меня мертвым, почему я все еще вполне себе жив?

«Пренебрежение болью» показало обратный от желаемого эффект. Собственно, как и вторая аура, «Регенерация», которая вместо того чтобы излечить меня, принялась усугублять мои раны.

Я вспомнил прогулку с Родионом, когда он вывалил на меня поток информации касательно искаженной энергии.

Он говорил, что под воздействием искаженной энергии все, что дарило жизнь, становится губительным, а проклятия… трансформируются в нечто иное. И моя аура регенерации, ранее помогавшая мне, а этой ночью чуть не угробившая, идеально подходит под это описание.

Уроборос не остановил перезапечатывание Скверны, нет. Она все это время была во мне. Уроборос не дал Скверне захватить надо мной контроль… и не дал ей исказить меня.

По спине пошли мурашки. Они ищут меня. Только пока еще не знают об этом.

Я начал лихорадочно анализировать все, что мне было известно.

Какие у них есть зацепки? Люди в поезде бесполезны. Полезный свидетель – только я. А дело срочное, раз они пришли на следующий же день после моего пробуждения из комы.

Вопросы задавали в основном про стариков. Агентам, как, собственно, и мне, было очень интересно, зачем убили проводника. Они очень акцентировали на этом внимание. Но, если честно, у меня складывалось ощущение, что старик прибил того проводника тупо для того, чтобы сломать мозги мне и всему следствию.

Зачем применяли агрессивные методы допроса и блеф? Скорее всего, проверяли мои ответы.

Возможно последние фразы девушки-агента и были брошены, чтобы расположить меня к ней на контрасте с хамоватым Рубаном, но на деле она дала то, чего мне так не хватало, – толику информации.

Медсестра выдвинула какой-то из приборов над моей головой и начала записывать его показания, держа в руках планшет для бумаги, что немного отвлекло меня. Она иногда как будто с опаской поглядывала на меня и постоянно поправляла свои волосы.

Я вернулся в свои мысли.

Они от меня не отвяжутся, и это понятно.

Как бы я ни старался, Рубан выглядел опытным агентом, как и Баркер. Они явно читали меня и делали свои выводы. Хотя мне и казалось, что держался я довольно неплохо, но они точно поняли, что здесь что-то нечисто.

Что же до начальника медсестры… Его недавняя реакция была бесценна. Будь это кто-то другой, я бы сразу сделал однозначный вывод, исходя из поведения врача. Однако с такими скользкими типами есть одна большая проблема: они всегда, каждый божий день, трясутся за свою шкуру, благодаря чему не всегда легко сказать, что именно вызвало у них панику. Я насмотрелся на таких еще в окружении отца. А если учитывать склонность Ибрагима к подхалимству, сложно сказать однозначно, он так вспотел и потерялся просто потому, что дезинформировал влиятельных господ касательно моего состояния, тем самым показав свою некомпетентность, или потому, что снотворное все-таки должно было заставить меня заснуть навсегда, и теперь у него на повестке дня больша-а-я такая проблема в виде одноглазого наследника известного клана. Медсестру он мог использовать втемную, но, судя по ее поведению, все не так просто.

Впрочем, с такими вопросами лучше разбираться вместе с Фридрихом: он лучше разбирается в людях, чем я.

Мия закончила свою работу и устремилась к выходу, однако, сделав шаг по направлению к двери, замерла на месте.

– Извините… – тихо произнесла она, опустив голову в пол, и стремительно вышла из палаты, даже не дав мне ответить.

И что это было? Она про свою нервозность? Сомневаюсь…

Ближе к ночи в коридоре послышались тяжелые шаги. Я притих, вслушиваясь в происходящее.

В какой-то момент шаги внезапно прекратились, а затем дверь распахнулась – и в проеме показался мужской силуэт.

Фридрих был мощного вида мужчиной на шестом десятке лет. Впрочем, по его физической форме об этом сложно было сказать – только морщинистое лицо и черные волосы с сединой выдавали его реальный возраст. На квадратном лице выделялись пышные усы, которые меня почему-то всегда смешили.

Однако самому Фридриху сейчас было не до смеха. Несмотря на миролюбивую позу (в одной руке он держал пластиковый судочек с супом, а во второй – пакет с апельсинами) было ясно, что он не в добром расположении духа. Его глаза были сужены, ноздри гневно вздуты, а скулы постоянно играли. Фридрих был зол. Однозначно.

– Что-то ты быстро, – хмыкнул я.

– Летел, – хмуро пробурчал Фридрих. Его взгляд зацепился за небрежно брошенные в центре комнаты стулья, после чего он принюхался. – Что за херня?

Я развел руками.

– Как-то так, – я криво улыбнулся.

Фридрих оставил пакет на пустующем столике, на котором задержался тяжелым взглядом, после чего направился ко мне и присел на стул, стоящий рядом.

– Марк, честно, меня никто не проинформировал, что ты очнулся. Иначе я бы уже давно был здесь. Развели тут, понима…

Я поднял руку, прервав его на полуслове. Пора проверить один момент, что не давал мне покоя.

– Думаю, ты уже сам заметил, как работает охрана, – Фридрих кивнул. – Давай я сначала еще кое-что покажу, а ты сам сделаешь выводы.

Я нажал на экстренную кнопку, и под удивленным взглядом главы службы безопасности начал загибать пальцы до десяти. Когда обе ладони свернулись в кулаки, я сорвал с себя датчик, отслеживавший мое сердцебиение, и тот показал остановку сердца.

– Смотри, куда вы меня положили.

Время шло, но ни один горящий желанием спасти меня врач не врывался в палату. С каждой секундой задержки лицо Фридриха становилось все багровее и багровее.

И вот, спустя минут пять, в коридоре послышались медленные, грузные шаги. Похоже, Ибрагим на этот раз лично решил убедиться в моей кончине. Он влетел в комнату чуть ли не с радостной улыбкой…