В конце же своей речи, показав на наручные часы, что были надеты на руке у чекиста, подвёл итог:

— Мы теряем время, товарищ лейтенант госбезопасности. Если противник захватит наши окопы, то остановим мы танки или нет, уже будет не так важно — нас всех убьют. Поэтому давайте действовать согласно сложившейся обстановке, которая поменялась не в нашу пользу. Сейчас важно донести до командования полученную информацию. Быстро и без проблем, это сделать можете только Вы. А пока Вы думаете и сомневаетесь, немцы в наши окопы уже вскоре точно залезут. Больше нельзя медлить ни секунды! Выкиньте всё из головы и езжайте на доклад. Быстрее уедете, быстрее вернётесь. Сейчас самое важное — это предупредить штаб!

Воронцов от моих слов поморщился. Было видно, что он прекрасно понимает сложность ситуации. С одной стороны, у него есть приказ оставаться здесь. А с другой, внезапно напавший немец может свести все планы на нет.

В конце концов, чекист, в очередной раз посмотрев в бинокль в сторону Троекуровска, и не увидев там техники врага, принял решение:

— Ладно. Твоя правда, Забабашкин. Пока основного наступления нет, мы быстро обернёмся. Садовский, двигай за мной.

— Подождите! А я⁈ Я тоже хочу? — неожиданно начал паниковать Зорькин, который последние несколько минут молчал.

— Ты? — удивился Воронцов. И напомнил: — Ты же не водишь мотоцикл. Сам говорил.

— Я обманул. Вожу! Знаете, как хорошо вожу⁈ Очень хорошо! Вмиг домчим!

Было прекрасно видно, что боец врёт и просто хочет под этим предлогом покинуть позицию. И видно это было не только мне, но и чекисту.

Тот состроил злобную гримасу на лице и прорычал:

— Отставить, я сказал! Садовский поведёт! Ты здесь! Вторым номером у Забабахи! Понял меня⁈

— Но я… но я тоже могу!

— А я тебе последний раз сказал: нет! Ты остаёшься здесь с Забабашкиным. И делаешь всё от тебя зависящее, чтобы, если будет необходимо, ему помочь! Это приказ! А за его невыполнение в боевой обстановке, сам знаешь, что будет! Приказ понятен?

— Д-да, — чуть заикаясь, промямлил поникший Зорькин.

Воронцов, видя, что боец находится в нервном состоянии, не стал его ещё больше кошмарить и даже постарался немного подбодрить:

— Да не бойся ты. Оглянуться не успеешь, а мы уже вернёмся. Тут расстояние для мотоцикла маленькое. Туда пару километров и обратно столько же. Быстро обернёмся. Считай, что через пять минут уже здесь будем. Вы и соскучиться не успеете.

— Ага, — кивком подтвердил явно повеселевший Садовский и поторопил: — Ну, командир, поехали, что ль?

Воронцов вновь глянул в сторону немцев, потом посмотрел в сторону позиций наших войск и, вновь убедившись, что защитники не видят приближающегося противника, резко развернулся на сто восемьдесят градусов и, глядя в пустоту, сказав: «Мы скоро! Держитесь!» — пополз на противоположную сторону лесопосадки, в направлении места, где были замаскированы два мотоцикла, предназначенные для отхода с позиции.

Через несколько секунд раздался звук заведённого мотора, а затем он стал удаляться.

Зорькин, тяжело и отрывисто дыша, стиснул зубы, посмотрел в ту сторону, опустился в окоп, сев на ящик из-под снарядов, что остался после минирования, обхватил голову руками и взвыл, словно бы от бессильной злобы.

«Чёрт… Во страх припёр человека. Его бы, по-хорошему, отпустить бы вместе с ними в город и забыть о его малодушии. Видно же, что очень боится и полностью деморализован. Ну, какой из него сейчас боец? — риторически спросил я себя и тут же отмахнулся от своей демократичности, задав актуальный вопрос: — А если его не будет у меня в помощниках и в этот момент немцы начнут атаковать мою позицию, то кто мне будет патроны заряжать?»

Ответа на этот вопрос не было, а потому оставалось надеяться, что Зорькин всё же придёт в себя и в трудную минуту не подведёт.

В общем, не стал я ничего говорить сломленному бойцу, а тяжело вздохнув и ещё раз посочувствовав, отвернулся и посмотрел в сторону Троекуровска. Город продолжал выглядеть «мёртвым». Ни одной живой души на улицах видно не было. Во всяком случае, при беглом осмотре я ничего необычного не заметил. С одной стороны было вроде бы всё логично — немцы готовились к наступлению в тайне для безопасности от снайперского огня. Но вот с другой стороны, я был уверен, что где-то должны прятаться наблюдатели. Не могло быть так, что никто из города за нашими позициями не наблюдает.

Сейчас уже стало очевидным, что немецкое наступление началось. Да, оно шло не совсем обычным темпом, но шло. Взвод врага, который по штату, вроде бы должен был насчитывать сорок семь человек, неумолимо полз вперёд. То, что я насчитал около сорока человек, это ничего не значило. Вполне возможно, что их было больше. Они постоянно перемещались и маскировались, удачно используя складки местности.

Посмотрел в их сторону, убедился, что они всё ещё ползут, и вновь перевёл свой взгляд на занятый противником город.

Мне совершенно не верилось, что за движением пехотинцев никто не наблюдает. Очевидно же, что их вышестоящие командиры, те, кто непосредственно руководит этой операцией, должны получать информацию с поля боя.

«А это значит, что должен быть наблюдательный пункт, откуда бы им было хорошо видно то, что происходит сейчас и будет происходить в дальнейшем, когда начнётся основная фаза наступления», — сделал логичный вывод я и сфокусировал зрение на зданиях, что были расположены на окраине Троекуровска.

В основном это были одноэтажные или двухэтажные кирпичные здания. Но были и трёхэтажные и даже пятиэтажные строения, которых, к слову сказать, было не так много. Практически во всех домах отсутствовали стёкла и выбиты оконные рамы. И хотя серьёзных боёв в городе не было, тем не менее, бомбардировка с воздуха и артиллерийские обстрелы по городу велись, и именно этим объяснялось наличие этих повреждений.

Максимально поочерёдно фокусируя зрение на каждом объекте, я не спеша изучал один дом за другим.

И вскоре это ожидаемо дало свои плоды. Наблюдатель противника был мной обнаружен. Точнее сказать, не сам наблюдатель, а то место, откуда велось наблюдение. Чердак, под крышей длинного трёхэтажного жилого дома, стоящего на окраине города, был очень удобным местом, с которого хорошо просматривалась вся окрестность. В торцевой стене дома зияла дыра, которая, вполне возможно, была специально пробита, а не была следствием применения снарядов и бомб. Именно в этой дыре и располагался и наблюдатель и прибор, через который это наблюдение и велось.

Первым моим желанием было немедленно уничтожить, если не наблюдателя, то саму стереотрубу — оптический прибор, состоящий из двух перископов. Такие перископы, как правило, использовали для наблюдения из окопа. Ведь благодаря конструкции, наблюдатель может вести наблюдение, оставаясь в зоне недосягаемости для стрелков противника. Вот именно такой перископ сейчас и решил использовать наблюдатель врага, очевидно не забывая о наших снайперах.

Всем хорошо известно, что если командование утрачивает управление войсками, или же это управление происходит не в реальном времени, а с лагом в некоторое сколь-нибудь существенное время, то такое управление является неэффективным. А раз так, раз командование не успевает реагировать на постоянно меняющуюся оперативную обстановку на поле боя, то значит эффективность такого управление, и, как итог, эффективность самой операции, существенно падает. Следовательно, по-хорошему, наблюдателя или же хотя бы стереотрубу, необходимо было бы как можно скорее уничтожить. Но вот только вновь возникал всё тот же постоянно витающий в воздухе вопрос: «А имею ли я право подвергать демаскировке свою позицию?»

И хотя командира под рукой не было, ответ, на мой взгляд, на этот вопрос должен был быть однозначным: «Нет! Не имею я права на это!»

Да и ранее, в штабе, я получил чёткий приказ комдива: «До появления танков активности не проявлять и свою позицию не раскрывать».

Ну, а приказы надо выполнять, тем более что они логичные и правильные. Поэтому решил просто наблюдать и ждать пока Воронцов с Садовским вернутся с новыми указаниями. Быстро окинул взглядом ползущих вражеских солдат и, увидев, что те без изменения направления ползут всё в ту же сторону, то есть к нашим передовым траншеям, решил сосредоточить своё внимание на наблюдателе.