И в подтверждение моего вывода послужили слова нашего командира, которые он произнёс спустя долгие полминуты.

— Хрен его знает, Забабашкин, где ты там под сорок штыков насчитал⁈ Я пятерых только увидел.

— А я вообще никого не вижу, — прищурился Садовский, вглядываясь в сторону дороги.

Я спорить не стал, хотя мог бы, показывая направление каждого «холмика» и «куста» указать кто где расположился и как куда ползёт. Не было на это времени. Сейчас надо было решить, что нам с этим открытием делать. Как нам сообщить о ползущем наступлении в штаб дивизии?

Воронцов словно бы прочитал мои мысли.

— Эх, жаль, что мы сюда связь не провели. Судя по всему, наши их не видят. Туман, словно специально, у наших окопов более плотно стелется. И дождь этот проклятый ещё мешает. Так и проспят вражин, пока они перед носом не появятся.

— Тоже думаю, что не видят, — согласился с ним я и, наконец, задал самый важный на текущий момент вопрос: — И что мы в данной непростой ситуации будем делать?

Воронцов потёр руками лицо и, вновь прильнув к биноклю, задумчиво произнёс:

— Пока не знаю… Ты заметил, что они почти не перебегают, а просто ползут. Они же так выдохнутся. Тяжело же ползти. Какое-то странное наступление.

— Может и странное, но, в общем-то, логичное. В этом тумане наши их не видят. Скорость движения у них небольшая. Но можно прикинуть, что этот километр они проползают ориентировочно за, плюс-минус, полчаса. Сейчас они, считай, что напротив нас. Отсюда до наших позиций тоже около километра. Могу предположить, что это не просто манёвры отдельного взвода противника, а начало немецкого наступления. Пусть и в такой необычной форме. И это значит, что в самое ближайшее время должно начаться выдвижение главных сил, то есть бронетанковой колонны. Скорее всего, эти пехотинцы просто служат прикрытием основного направления удара, а заодно, возможно, и отвлекающим манёвром. Конечно, знать точные планы врага мы не можем, однако можем предположить, что как только появятся танки и бронетранспортеры и приблизятся на достаточное расстояние к нашим позициям, эта пехота пойдёт в атаку уже не ползком. Сейчас же они просто прикрывают фланги. Я так думаю.

— Я тоже так думаю, — согласился со мной чекист и стал размышлять вслух: — Если наши их не увидят, а будут видеть только колонну, то это проблема. Согласно плану, как только немецкая колонна поравняется с местом нашей засады, наши артиллеристы сосредоточатся на первых машинах противника, открыв по ним огонь. Далее уже последует взрыв минной ловушки, и наш выход.

— Однако, если врагу удастся добраться до наших позиций, и он проникнет в окопы, то всё может пойти не по плану. Противник использует фактор внезапности, посеет панику и внесёт сумятицу в ряды наших войск. Немцы ведь через те окопы довольно быстро и до позиций пушкарей добраться смогут. А затем перебить там всю артиллерийскую прислугу. Тогда считай, что дело труба, — он почесал подбородок и, повернувшись ко мне, уточнил: — Лёша, а ты их отсюда уложить сможешь?

Я прикинул расстояние. От нашей позиции до дороги приблизительно семьсот метров. Ширину самой дороги, которая составляет меньше десяти метров можно не учитывать. Ну, а от дороги до противника ещё метров пятьсот. Итого расстояние до целей около одного километра двухсот метров. Много это? В общем-то, да. Для обычного снайпера этих времен, рабочей дистанцией было пятьсот, максимум семьсот метров. Расстояние в километр и более уже считалось слишком большим для уверенного поражения целей. Но это для обычных снайперов. Я же, со своим приобретённым навыком и удачливостью, почти без проблем мог поражать цели и на более дальнюю дистанцию.

А потому, подтвердил, что готов начать окучивать противника, что ползает по полю картофеля, прямо сейчас.

Однако после того, как я отрапортовал:

— Уложить смогу, — на секунду задумался и неуверенно добавил: — Только вот надо ли это?

— Да ты что⁈ Конечно, надо! — тут же истерически зашипел Зорькин. — Что ждать пока немцы подползут и всех наших кокнут⁈ Так и нам тогда каюк! Они после этого обязательно до нас доберутся! Стреляй, пока видишь их! Стреляй и валим отсюда.

С ним полностью согласился Садовский.

— И действительно, нече ждать. Поедет кто по дороге или нет, это ещё вилами по воде писано. Может и не поедет никто. Может, обманул немец и не на танках ехать решил, а ползком ползти, пока туман стоит. Стрелять надо. Как давеча. Быстро всех перестреляй, и всё, бою конец. И в расположение вернёмся. Давай. Начинай!

— Отставить! — покачал головой чекист. — Нельзя сейчас стрелять.

— Это почему же? Садовский прав. Быстрее начнём, быстрее закончим, — тяжело дыша, нервничал Зорькин.

— А потому, что перед нашей группой поставлена совсем другая задача. Нам танки остановить надо. Пехоту же противника побьют наши стрелки.

— Так нету танков тех. А пехота, вот она. Лёха их видит и всех быстренько кокнуть может. Верное дело. Стрелять нужно.

— А я говорю, что отставить! Пехота не наше дело. Наверняка, приближение противника наши бойцы видят. Просто подпускают ближе, чтобы потом, с короткой дистанции, бить наверняка.

Последние слова Воронцов произнёс неуверенно. И его неуверенность была закономерной. Очевидно, что наши воины совершенно не видели наступающего противника, а значит, исход боя мог быть не таким радостным, как нам всем представлялось в планах.

Я посмотрел в сторону Троекуровска и озвучил предложение.

— Товарищ лейтенант госбезопасности, а что если нам направить одного из бойцов с донесением в штаб?

Оба наших условно добровольных помощника с надеждой перевели свои взгляды на чекиста.

Я же продолжил свою мысль:

— Ну, а почему бы и нет? Расстояние до Новска для мотоцикла плёвое. Пусть один боец сгоняет и в штабе всё расскажет.

Моё предложение повисло в воздухе. Воронцов чуть подумал, убрал бинокль и, по привычке почесав подбородок, сказал:

— Хорошая идея, Лёшка, — перевёл взгляд на красноармейцев и принял решение: — Садовский, давай ты. Мухой мчишь в город и доложишь лично комдиву Неверовскому, что мы наблюдаем продвижение пехотного взвода немцев, которые незаметно, ползком, пытаются подобраться к северной части наших окопов. Лично комдиву! Из уст в уста! Понял?

— Да! — ответил тот с готовностью.

Так как больше никаких приказаний не было, Садовский собрался выполнять приказ. Но в последний момент я его остановил, потому что в голову мне пришла новая мысль.

— Подождите. Товарищ командир, Вам, наверное, лучше поехать вместе с красноармейцем.

— Зачем это ещё? — не понял тот.

— Так Вас и в штаб пустят без проблем, и донесение проверять не нужно будет. Одно дело слова простого бойца, а другое дело слова лейтенанта государственной безопасности.

Звание товарища чекиста я постоянно был вынужден выговаривать именно полностью, как бы длинно оно ни звучало. Воронцов служил в серьёзном ведомстве. И если бы я сказал просто, лейтенант, то это бы совершенно не соответствовало его настоящему званию. Дело в том, что в органах госбезопасности свои табели о рангах, и звание лейтенант госбезопасности приравнивалось к воинскому званию капитан.

И вот этот капитан, внимательно выслушав меня, с моими логичными доводами, в общем-то, согласился. Однако помнил он и о приказе, который мы получили. А потому покидать позицию не спешил.

И мне необходимо было переубедить его, ибо я был уверен, что сейчас, когда все взвинчены в ожидании наступления, когда наше командование боится трусости, самовольного оставления позиций, саботажа и дезинформации, убедить командиров поверить сбежавшему с задания красноармейцу будет непросто. Да и долго будет идти информация. Пока Садовского остановят, пока задержат (ибо не могут не задержать), пока доложат командиру, пока тот доложит в штаб, пока те примут решение и захотят проверить полученную информацию, утечёт очень много драгоценного времени.

Всё это я высказал чекисту, а затем, чтобы мои слова звучали более убедительно, решил напомнить, что первую скрипку в данном оркестре всё же должен буду играть я. И что с позиций я никуда отлучаться не собираюсь.