А с тех пор, как год назад в том нелепом инциденте на Меркурии погиб сын профессора — молодой и, говорят, весьма преуспевающий спортсмен — профессор стал ещё более замкнутым и непредсказуемым. Оно и понятно: когда я был дружен с профессором, то многого наслушался о его сыне. Знаю, как профессор к нему относился, отлично помню, как рассказывал о нём — с искренней отеческой любовью и непередаваемым восхищением…

Профессор почти перестал выходить на связь. В редких и скудных отчётах постоянно упоминал о том, что находится на пороге некоего великого открытия, да вот какой в этом толк? В институте поговаривали, что Тельман окончательно сошёл с ума, как, увы, часто происходит в среде учёных и прочих гениев, и, в конце концов, шефу это надоело.

— Сотрудники станции тоже темнят, — сказал шеф, усталый и какой-то осунувшийся.

Я был вымотан не меньше него. Прежде чем попасть к нему в кабинет, пережил несколько передряг, испытал кошмарное потрясение от расставания с Дейдрой. Откровенно говоря, мне было не до разборок с сотрудниками станции. Да и вообще — не было ни малейшего желания разбираться во всей этой истории, вникать в подробности. Единственное, чего хотелось, это прямо сейчас покинуть институт, пойти в кабак, надраться там и завалиться на ночлег в какой-нибудь тёмный тёплый угол. Но положение обязывало, и я молчал, терпеливо и внимательно слушая шефа.

— Постоянно говорят, что Тельман куда-то отошёл, — обескуражено заявил шеф. — Мол, был тут, да вот только что вышел, перезвоните позже… — Шеф замолчал и посмотрел на меня, ожидая реакции. Я слабо кивнул, и он продолжил: — Я, конечно, всё понимаю: стресс, а может быть, увлечение работой — в этом нет ничего зазорного. Раньше у него тоже бывало: по неделе и больше пропадал. Потом объявлялся, говорил, что ходил на ледник или в долину спускался, отчёты предоставлял. То, что он не отвечает на звонки, можно списать на занятость и эти его… — шеф сделал руками «кавычки», — странности. Но не до такой же степени! Как в воду канул. И те балбесы на станции — ни то ни сё, ни рыба ни мясо. Мычат что-то, а толком ничего сказать не могут. И так уже целый месяц! Пора с этим разобраться!

На этот раз я пободрее кивнул головой, с пониманием ситуации и щекотливого положения шефа.

С одной стороны — криминального пока ещё ничего нет, сообщений о пропаже человека не поступало ни со стороны сотрудников станции, ни от родных профессора. Поэтому обращаться в полицию вроде бы как не совсем уместно.

С другой же стороны — сотрудник института находится на другом краю света, месяц молчит и, более того, явно избегает общения с начальством. Чем он там вообще занимается? Может быть, просто прохлаждается, забросил работу и зря получает, прямо скажем, немаленькую зарплату…

Нет, я, конечно, ничего не хочу сказать. Точнее — могу заявить, что не такой он человек — профессор Тельман. Не будет просто так валяться в гамаке или пить горькую в местной таверне. Но ведь тем страннее выглядит его сегодняшнее поведение.

И именно поэтому, ввиду деликатности создавшегося положения, данное задание поручено мне. Слетать в горы, найти профессора, разобраться в ситуации, действовать по обстоятельствам — всё это было частью моей работы, если так можно выразиться, составляло основу моей квалификации.

— У вас есть предположения относительно того, где сейчас находится профессор? — спросил я, изобразив на лице деловое выражение.

— Думаю, его нет на станции, — прикинул шеф. — Чего-то более конкретного сказать, пожалуй, не могу. Как раз это тебе и нужно будет выяснить. Хотелось бы надеяться, что он вообще жив… — грустно заключил он.

— Ну, это вы хватанули!

— Да-да, прости. Это я ляпнул не глядя. Просто очень опечален создавшимся положением. — Шеф достал из тумбочки пачку таблеток, выдавил одну из них на ладонь, отправил в рот и запил водой. — Кстати, если тебе интересно, — оживился вдруг он, — помимо остальных сотрудников станции, я общался с его дочерью…

— Как? Она на станции? — Теперь встрепенулся я.

Не то, что встрепенулся — меня как током ударило. Кажется, даже подскочил на стуле и во все глаза вытаращился на шефа.

— Да, представь себе. — Шеф посмотрел на меня с удивлением, граничащим с опаской. Наверное, подумал что-то вроде «ну вот, ещё один псих». Потом продолжил: — Некоторое время назад Зоя приехала на станцию. Вроде бы, профессор что-то там откопал по её теме. Но, думаю, по факту она просто хотела поддержать отца после… Ну, ты понимаешь: я про его сына.

— Да, понимаю.

Зоя Тельман была дочерью профессора и, соответственно, сестрой погибшего Даниэля Тельмана. Кроме того, она — историк, и говорят, весьма талантливый. Я очень хорошо её знал. Собственно, благодаря ей и познакомился с профессором поближе, и благодаря ей же через некоторое время мы с профессором разбежались по разным концам института.

Да, теперь-то уж мне не отвертеться, придётся пояснить.

Впервые Зою я увидел в парке рядом с университетом, когда она, на тот момент — студентка второго курса, прогуливалась с отцом. Сказать честно, я сразу запал на неё, было в ней что-то дикое, чистое, девственно-природное, что повергло меня в состояние ступора.

Через несколько дней, на общеуниверситетской вечеринке, смог выловить её из толпы и познакомиться. Я ей тоже понравился, она позволила за собой поухаживать и даже проводить до дома.

В общем, вскоре у нас сложились близкие отношения, и мы начали встречаться. Я стал вхож в дом профессора, где и познакомился с ним, так сказать, в неформальной обстановке. Через несколько месяцев, когда окончил университет, профессор сам предложил мне место в институте климатологии, и сам же всё устроил — не оставлять же будущего зятя без работы.

Но потом всё пошло наперекосяк. Наши отношения с Зоей остывали, роман плавно подходил к концу. Сыграл тут свою роль и взбалмошный характер несколько избалованной профессорской дочки.

Короче, мы расстались. На тот момент я уже достаточно твёрдо стоял на ногах, имел вес в институте, поэтому размолвка с Зоей и, как следствие, потеря доверия со стороны профессора, особо не сказались на моей карьере. Как известно, пошёл несколько по другой линии.

И вот, сейчас судьба вновь сталкивала нас вместе. Ведь в ходе поисков профессора мне наверняка предстоит общаться с Зоей — прибыв на станцию, не смогу отвертеться от встречи с ней.

Впрочем, зря об этом подумал. Что было — то было. Я встречусь с ней на станции, но это будет сугубо деловая встреча, вроде опроса свидетелей, сбор информации, не более того. К чему ворошить прошлое?

— Из её объяснений я понял, что она тоже ничего не знает, — шеф прервал поток воспоминаний.

— Что-что? — недопонял я.

— Она не знает, где находится профессор, — пока ещё терпеливо ответил шеф. — Хотя я бы не стал придавать большого значения её словам.

— Почему?

— Мне показалось, что Зоя тоже немного не в себе.

— То есть? — Я не мог понять, куда он клонит.

— Наверно, нельзя так говорить… — Шеф слегка замялся, ему предстояло сказать что-то очень деликатное. — И вообще, не совсем красиво думать о людях плохо, тем более, о даме… Но каждый раз, как я с ней общался, у меня возникало стойкое ощущение, что она пьяна, причём — в стельку.

— Может быть, — протянул я, вспоминая её характер. Да, это очень похоже на Зою, в её стиле.

— И да, вот ещё что, — сказал шеф. — Перед отъездом сходи, пожалуйста, к своему специалисту. Пусть составит тебе карту. Я знаю, что ты в это не особо веришь, но сделай это для меня.

— Зачем? — удивился я.

— Мне будет спокойнее, если ты не увидишь в карте ничего плохого.

С шефом спорить сложно, точнее — бесполезно. Если он о чём-то просит, лучше принять это в качестве задания и сделать. И сегодня я не намерен ему перечить, хотя и был немного озадачен: непонятны мне его слова, двусмысленные они.

Что это значит — «не увидишь в карте ничего плохого»? Для кого я это делаю — для себя или для шефа?