В доме хозяйничали Ядвига Карловна и жена Архипа Белякова — Варвара Матвеевна, которые готовили всё к завтрашнему прощанию. По традиции бабушка, которую завтра предстояло забрать из морга, должна была последний раз переночевать в доме, до этого все желающие могли прийти и попрощаться с ней. На первом этаже подходящих помещений не было, нести гроб и пускать пожелавших высказать уважение в гостиную на второй этаж, а до этого — через полдома не хотелось. Поэтому женщины, посовещавшись с Беляковым, решили на следующие два дня закрыть магазин и переоборудовать торговый зал под траурный. Я это решение одобрил — тем более, что туда есть отдельный вход с улицы. При помощи добровольно задержавшихся после работы Лёньки и Семёныча утащили из зала в подвал и сарай всё, что можно было утащить и задрапировали оборудование, которое с места стронуть было нельзя или слишком сложно.

Ещё я по традиции отдал Ядвиге Карловне бабушкины вещи, за исключением отложенных для похорон, украшений и памятных вещиц. Обычай, возможно, странный, и что будет делать прислуга с вещами покойной хозяйки или хозяина я, честно сказать, не задумывался, но он существовал, и прислуга рассматривала его как законный заработок. Вот и Ядвига Карловна, хоть и с покрасневшими глазами, но упаковала в узлы всё, что не ушло на драпировку зала и при помощи мужа и детей (а их у неё, оказывается, двое) утащила к себе домой.

Ночью я долго не мог уснуть, ворочался, вспоминал бабушку. И хорошее, и наши ссоры, всякое. Сожаления сменялись переживаниями, пока дед не прикрикнул на меня и, потребовав «передать управление» просто «выключил» сознание, с моего же согласия. Как ни странно, утром, когда он меня «включил», я ощущал себя вполне выспавшимся.

После завтрака съездил на кладбище, выбрал и оплатил место, а также заплатил за рытьё могилы. Потом — в расположенное неподалёку от кладбища кафе, где Сребренников договорился об аренде зала, который, похоже, в основном для поминок и использовался. Нужно было окончательно уточнить меню и выплатить аванс. На обратном пути заехал в пекарню, забрал большую коробку со специальным поминальным печеньем. Ваза с тонким, сухим печеньем из ржаной муки ставилась на входе в комнату с покойным. Те, кто приходил проститься, брали его и, сломав пополам по специально сделанной риске, одну часть съедали, вторую — клали на особое блюдо в головах покойного. Считалось, что в последний раз «преломив хлеб» с усопшим человек признавал, что между ними нет вражды и незакрытых долгов. Потом эти половинки или хоронили (либо сжигали) вместе с покойным, либо оставляли птицам, кто как — здесь опять не было единого канона. Забегая наперёд — к моему даже некоторому удивлению желающих попрощаться с бабулей было столько, что пришлось ссыпать «её» половинки хлебцов в небольшую корзинку, а Лёньку отправлять докупать ещё ритуальных печенек.

Когда поехали забирать бабушку, стало понятно, зачем «морковкин наследник» привёз с собой жену. По их канону хоронить надлежало без гроба, особым образом замотав тело в саван, а для удобства переноски и ещё чего-то под спину подкладывалось что-то типа лестницы или решётки с довольно длинными концами-ручками. Ну, а поскольку перед заматыванием тело следовало раздеть… Мне тоже нашлось, чем заняться — оплатить услуги по обмыванию и аренду катафалка. Хорошо, что у меня есть привычка таскать с собой довольно большие суммы наличными, а то выписывать здесь чек мне казалось неуместным.

Ночь я провёл возле бабушки, в воспоминаниях, размышлениях и беззвучном разговоре с дедом. Подошёл и приезжий бабушкин родственник, с ним тоже пообщались, я даже узнал про бабушку кое-что новое. Оказывается, требование тогдашнего главы рода о сохранении за бабушкой девичьей фамилии и божественного покровительства было не совсем его. На самом деле, это бабушка уговорила включить такое условие в брачный договор!

— Зачем⁈

— Дар. Не одарённость вообще, а личный дар, или способность. Это даётся не всем, сами знаете. У нас в роду на тот момент таких было двое — твоя бабушка и её тётка, в своём поколении вообще она одна. А это — статус и уважение. Вот и боялась, что если единичку-то в потенциале Рысюха ей сохранит, то способность, с растениями связанная и нашей богиней дарованная — слетит с гарантией, а даст ли Рысюха что-то взамен, то ботва по ветру шелестела.

— А за формальный статус бабуля готова была на многое.

— На очень даже многое.

— Странно только, что таким хитрым путём пошла, а не поговорила с дедом напрямую.

— Ха! И оказаться просительницей перед семьёй жениха? Да ещё и публично проявить неуважение в форме недоверия к его тотему?

— Да, точно. Извините, голова плохо работает.

Поговорили ещё с полчаса, обсудили ещё подробности завтрашнего ритуала, да и вообще «за жизнь», даже выпили немного голубичной, не изнаночной, обычной, поминая бабулю. Неплохой оказался дядька, долгое ожидание наследства его не испортило, но от испортившегося с годами характера своего отца он сильно устал. Конечно, напрямую он этого не говорил, но дед уверен был, что правильно понял все знаки, да у меня и самого такое же впечатление сложилось. А ещё сочинял прощальную речь для кладбища.

Сами похороны прошли обыденно. Не было ни каких-то «знаков» или особых проявлений природы, погода — обычная по сезону, начинавшаяся с утра лёгкая морось прекратилась, но солнце так и не выглянуло. Прощальное слово от рода Морковкиных, от меня, как старшего члена семьи. Благодаря деду, помогавшему справиться со спазмом, дважды перехватывавшим горло, удалось не сбиться. Потом жена наследника завершила обряжание бабушки: закрыла лицо маской, которую ловко прибинтовала оставшейся частью савана. И завершение, не совсем обычное. Она же высыпала на могильный холмик горсть морковных семян со словами: «Жизнь продолжается». Её муж откликнулся той же фразой.

Я уже знал от него, что эти семена не пропадут, даже если бы их в самый суровый мороз или в лютую августовскую жару посеяли — взошли бы в начале ближайшей весны. Потом урожай соберут, по его количеству и качеству будут судить о том, насколько покойный был угоден богине, и используют в каких-то ритуальных целях. Надеюсь, не съедят, а то это как-то каннибализмом попахивает. А могильный холмик после сбора урожая положено разравнять. Морковкины считают, что с этого момента душа ушла к богам, а тело вернулось в Великий круговорот Природы, и полностью теряют интерес к месту захоронения. Странные обычаи, чтобы не сказать больше, но эта фраза, «жизнь продолжается», неплохо помогала мне держаться.

Затем был прощальный обед, совмещённый со вскрытием завещания (ничего особенного или шокирующего, за вычетом небольших подарков слугам и ближайшим подругам всё остальное отошло мне, как «единственному наследнику»), после которого я, вернувшись домой, впервые остался один в этом доме. Совсем один…

«Во-первых, у тебя есть я. Совсем один ты вряд ли когда останешься, разве что вдвоём с Рысюхой хорошо постараетесь».

«Это да. Но ты — это особое дело, а вот ни одной живой души рядом…»

«И ещё у тебя есть твоя Мурка. Пусть сейчас она физически в другом городе — неужели ты не чувствуешь её рядом?»

«Машенька!» — Помимо воли у меня возникла улыбка. — «Моя Мурмусечка!»

«Кстати, у тебя, как я понимаю, опять траур? Свадьба не сорвётся?»

«Нет, конечно. По отцу был так называемый „большой траур“, как по главе рода. По бабушке будет „малый“, на полгода и не такой строгий. Например, заранее оговорённая свадьба могла бы хоть завтра состояться, разве что без шумных игрищ и музыки. А летом, да ещё в Могилёве…»

«Слушай, позвони ты Маше своей. И тебе легче станет, и ей».

«Думаешь, уместно будет?»

«Уверен, что она там за тебя переживает и ждёт звонка».

Утром и Ядвига Карловна, и Семён Семёныч, и тем более Лёнька Патрикеев пришли на работу, как обычно. И то правда — договор у них был не с бабулей, а с родом. Тем не менее, я собрал их всех на кухне, чтобы обсудить, как жить дальше. Начал я с младшего по возрасту, чтобы побыстрее отпустить его.