– Не дьявол? Разрывает оковы, размыкает замкнутый круг, губит тёмное колдовство. Тогда… он помощник тем, кто томится в плену? Ему я должна помолиться… нет, вознести требу, чтобы он освободил меня.

Сирин нахмурилась и начала тереть себе виски. Должно быть не знала, как лучше думать о Чернобоге.

– Он нужен миру также, как свет, другая сторона Всемирья, Чернобог крушит привычное и жизнь предначертанную.

Дашутка задумалась. Не слишком-то это было похоже на Дьявола, желавшего одного зла, но и не слишком разнилось. Внезапно её осенило, да так, что внутри всё похолодело. Она вспомнила кое-что из недавнего прошлого.

– Это его именем ты с меня порчу снимала? Ваш Сатана крушит козни и колдовство, он царствует над колдунами. Это к нему ты обратилась за помощью, когда меня врачевала?

Ворожея опустила глаза. И этого Дарье хватило. В подземном закутке, потрескивая, догорали свечи, сквозняк затрепетал огоньки. Дашутка нарочно проникла в сокровеннейшие мысли Сирин – до конца, без утайки – хоть ученица ведуньи и пыталась скрыть воспоминания о ворожбе.

– Ты ведь не сняла с меня порчу, её нельзя снять совсем, только переложить на другого, – услышала она свой голос будто со стороны. – И болезнь мою ни один живой человек не снесёт. Нет, ты отыскала того, кто был рядом, кто был здоров и силён, и мёртвой водой его окропила. Ты его прокляла, чтобы он мою хворь на себя перенял. Ты порчу с тела на душу мне переложила.

Голос подвёл, жуткий крик и рыдания подступили к горлу, Сирин боязливо прижала палец к губам.

– Отвечай. Отвечай мне! Ты меня погубила? Ты разбудила Его, ты заставила Его гнить во мне заживо. Это ты! Все кошмары, все призраки… из-за тебя!

Сирин порывисто её обняла. В голове её прыгало колокольным трезвоном, но страшен был этот звук для Дашутки. С трудом удавалось читать мысли Сирин – понять и принять их ещё труднее.

– Верно. Всё правильно. Не надо тебя винить, ты ведь жизнь мне спасала, порчу гибельную отвела на другого, кто смог её вынести. Потому Он приходит ко мне?.. Наверное, хочет мне отомстить. И не одной мне, но и всем людям, которые так худо с ним поступили.

Сирин закивала на её плече. Дашутка нащупала у неё за спиной ручку серпа и осторожно приподняла его к затылку Сирин.

– Не печалься, не плачь, ты ведь жизнь мне сохранила. Можно жить и рука об руку с чудищем, без конца, до самого гроба – верно?

За перегородкой послышался шорох. Рука Дарьи застыла. Сирин вырвалась и задула свечу. Сгустился подземный непроницаемый мрак.

– Слышишь чего? – донёсся голос Вольги из-за досок. Рядом зашаркало, будто бы кто-то прислонился к стене и прислушался. Раздался негромкий стук костяшек по дереву.

– Они в надземье пода́лись, а мы здесь нору слухаем. Надоть наверх, там следы сыскать, да в погоню пуститься.

– Да заткнися ты! Трепло, как у старухи, – скрипнул зубами Свирь. – Кричали здеся, да жиром палёным чадит, будто свечку палили.

– С утра ищем, что толку? Ночью в Монастырь, днём по норам. Когда жрать и спать?

– Может под тебя ещё девку сунуть? Одолел плакаться да скулить, аки малая кадя.

– Девку по весне хорошо бы… хоть какую бы изловить, Яр в темноте, поди, не заметит. Вернётся – душу за своё Счастье вытрясет. Может чернуху какую за место этой верёвкой поймам? От этой всё едино разит, как от пропастины!

– Вот потому, что разит, с нею Яр никого не перепутат! Сыскать её надо, никого окромя этой сыскать. Сава верх сторожит, а мы на меженях в норе искать будем. Коли Яра крестианцы сгубили, так для себя искать будем. Себе хоть ворожею бери, мне же в руцы гнилую.

*************

– Зачем ты нарушил черту?.. Не молчи, отвечай мне. Зачем поверх моего слова, поперёк моей воли к крестианцам полез? Ты, моя кровь, кому должно уклад блюсти и вести племя, зачем род свой под крестианские ружья выставил?.. Молчишь, да не верю, что такому охабку за себя сказать не чего! Винись, али все Навьи Рёбра к казни приставлю.

Яр молчал. Дозорные привели его в логово с ног до головы покрытого коркой грязи и крови. При одном взгляде на сына душу Влады кидало то в жар, то в холод. Она до последнего мига не верила в его спасение, пока сама его не увидела. Наедине со своим горем она будто тонула в давящей непроглядной смоле. Но он вернулся живой, и Влада с облегчением вынырнула. Ей бы обнять его и забыть о проступке, приласкать его к сердцу! Но Яр сидит перед ней в глубокой ведуньей норе, понурив грязную голову, и она обратила свою любовь в ненависть. Влада допрашивала его так, как следовало допросить приговорённого к смерти за неподчинение укладу и нарушение черты.

– Знает ли моя почтенная мать, что у поганого Настоятеля дочь златовласая есть? – шевельнулись разбитые губы Яра.

– Ведаю, две дщери у израдца в приплоде, – насторожилась Влада. – И что с того? Ты до девок богомольных не был охочий. Не ври, не поверю, что за крестианкой за Монастырские стены полез!

– Откуда у неё мои очи? – голос Яра задрожал от раскалившейся злобы. – Откуда у израдца глаза как у нас? Откуда у дщерей его Зимний Дух, коий во служение моей семье ставлен? Откуда всё это, скажи!

Яр бешено вскинул глаза. Говорил быстро, на одном выдохе облегчал измученную долгими сомненьями душу.

– Я за Правдой в Монастырь пролез. Может мне Правду проведать та, кто осемнадцать Зим назад сыскала роду новое логово?.. Сама мне ответь, мати: Чёрный Зверь истинно мне отец, али же это кривда?

Влада огрела его по щеке. С тёмных волос Яра слетели капли кровавой грязи и пота.

– Как смеешь ты сплетни вест да чернух пересказывать да на меня возводить! Чьё слово встало поверх моего слова? Почему маешься, кто твой отец, когда присно мне верил и Чёрного Зверя за Щура своего почитал!

– И сейчас хочу чтить и верить! Хочу! – вскинул Яр и вскинул окровавленное лицо. – Ты мать моя, ты меня одного любишь и никого больше! Но в Монастыре от израдца я про другое услышал. Больно мне, Зимний Дух внутри мечется. Так уйми его, мати, рассуди поганую кривду, скажи мне про Щура!

Кулаки Яра взметнулись, Влада невольно отпрянула. Кожу сына клеймили два солнечных круга.

– Что это?.. – едва удержала она испуганный вздох. – Это он сделал? Он! Пытками встретил тебя, истерзал моё чадо, для того забрал мой оберег!

Влада не удержалась, вскочила и своротила кувшин со стола, рассыпала вихрем сложенные башенками серебряные монеты.

– Убью! За каждую слезинку, за каждый вскрик твой он мне кровью заплатит! Что наделал, выродок крестианский, с оберегом моим как поступил! Сгнил! Сгнил под крестами!

Силы оставили её, она повалилась у сундуков и разрыдалась.

– Ненавижу тебя! Будь ты проклят до самой смерти, предатель! Чтоб ты подох в муках!

– Мама… – вдруг окликнул Яр, и Влада вскинула голову на родного ребёнка. – Отмсти за нас, мама. Позволь племя собрать и в бой его повести, позволь язвить веру поганую и пожечь Монастырь да оседлых порезать! Наставь нас на путь Вия, и тогда возопят крестианцы, ибо отданы будут нашим ножам в Навьи руки! Ты ведунья, ты роду указ, ты нам и суд, и Богов воля. Дай нам слово своё нести смерть крестианцам и до праха истребить их род в Долгих Зимах!

– Дам слово, дам! – подползала Влада к нему на четвереньках, обняла и прижала голову сына к груди. – Но не сейчас, время нужно племена чужеядцев собрать. Нельзя нам на войну, нельзя роды баламутить. На стены людские ползти одним племенем – на погибель, а вместе, капьно с другими родами – возможно. Мечталося мне, как ты впервые с предателем встретишься, и он голову пред тобой преклонит. Прежде срока ты к людям полез, не исполнил метчания, да пускай: победа всё едино будет за нами!

– Зачем иных племён ждать? Покуда злость не остыла, должно с гадиной расквитаться! – Яр дёрнулся в её объятиях, но Влада его удержала.

– Тихо, мой храбрый. Неужто нет дела, дабы злобу твою отточить?

Яр умолк, задышал спокойнее, ровнее. Горячая кровь уступила в нём место холодной ненависти.

– Есть дело…