– Ну, не плачь, Даша. За Женей Волкодавов послали, да и сам Настоятель подземников не упустит: знает их, как облупленных! Вернётся твоя сестрица, нечего тут...

Вот оно что! Не знал, не понимал Илья, что с ней творится. Впрочем, так даже лучше. От одного осознания, что он с ней ласково разговаривает, смотрит приветливо и за ладонь её держит, в душе у Дашутки расцвели первоцветы.

– Верно ты говоришь, отправили Волкодавов, даже отец за Навью пошёл, – опустила глаза она. – Только вот ни один человек живым ещё от Нави не возвращался. От них не сбежать и вырвать кого из подземелий их невозможно. Как подумаю, что не увижу больше ни отца, ни сестру, так в глазах свет темнеет.

Дашутка прикрыла дрожащие веки ладонью, и Илье пришлось снова её успокаивать.

– Да если о родных есть кому так тревожиться, кому ждать их, разве может что плохое случиться? – теплее сжал Илья её руку. – А помнишь, в прошлое лето караван наш от Нави отбился? Если у про́клятого рода разбой не задался – они дело бросят. Вот напугает их твой отец, и они Женьку в норы не уволокут.

– Хорошо с тобой, Илюшенька, светло, – вытерла слёзы Дашутка и несмело ему улыбнулась. – Из всех в нашей общине ты самый добрый и чуткий, не страшно тебе даже самое глубокое горе доверить и даже самую хрупкую душу.

– Тут уж ты меня перехваливаешь, – беззлобно рассмеялся Илья. – Нет, уж скорее ты во мне своё доброе отражение видишь. Вон как в лазарете усердствуешь, ни с кем за всю жизнь не рассорилась. А то знаю я, какой у вас народ девичий и как порой зажимают, и на дорожку боталом наметут, и в глаза.

Дашутка тотчас вспомнила надменную улыбку Фотинии, её слова о сватах к осеннему спасу и немедля представила, как она её перед Ильёй оговаривала. И ведь как легко оговорить! Сама точь-в-точь как царица медной горы сияет, красотой жаркой манит, одной силы в голосе столько, что, лишь засмеётся – искры сыплют по дружкам и поднимается смеха волна. А Илья? Золотые кудри, взгляд ясный – глаз не отвести! Солнце утреннее взойдёт и то меньше светит, нежели он доброй улыбкой одарит. Промеж них Дарьи словно бы нет. Она поглядела на свою тонкую худощавую руку с синими жилками и на глазах навернулись слёзы.

– Было бы во мне столько света и силы, всякий бы меня любил. Но даже если Бог не дал, то я любила бы верно, – заключила она в ладонях руку Ильи. – Всё, что есть отдам, всё исполню, только бы быть рядом с любовью. На колени бы перед ней встала, молилась бы на любовь, – пыталась перехватить она его взгляд, – душу бы ей отдала, лишь одной бы ей верность хранила – не то что другие, красивые, гордые, ветреные. Пусть они солнцем сияют, я бы для любви своей в рабство пошла, я бы ей покорилась, я бы край одежд её целовала, стала для неё верной тенью. Я бы часа не прожила без любви, лишь бы она меня защищала, – Дашутка укрыла лицо в ладонях и снова расплакалась.

Илья молчал, будто бы на что-то решался. От ожидания она каждый миг леденела.

– Что ж, пусть тогда тебе Бог пошлёт такой же любви, как Он мне дал, – наконец ответил Илья и уронил сердце Дашутки. Он не видел её и беззаботно, и светло улыбался. – Знаю, иные девчонки хвостом вертят, играют. Не привык я за такими бегать, а, всё же, сколько б не бегала – деваться ей некуда. Всё равно моей будет.

Дашутка ушам не верила и не видела в его взгляде себя.

– Отец твой пообещал мне помочь дом поставить, материалы и трудников в помощь дать. Для своей любви я и до старшего мастера поднимусь, мне на совесть работать не лень. А родители-то как рады! У себя, видать, в сердце любовь мою благословили. Должно быть и на небесах всё уж заключено.

Из Дарьи словно отхлынула сила. Она медленно сползла со стула, охватила Илье колени и зарыдала.

– Помиловал бы ты меня, Илюшенька!

– Брось, да ты чего! – опомнился он.

– Не слушай, что про меня говорят – всё наговоры! Я хочу… хочу… – хватала она его за одежду. – Илюшенька, словом меня своим не убей!

– Да всякого счастья тебе желаю, чтобы и ты любовь свою встретила, про какую мечтаешь, – поднимал он и усаживал её обратно на стул. – ты ведь умница, скромница, тихая и послушная, да любой же обрадуется дочь самого Настоятеля замуж взять! – пошутил он. Дарья чуть не завыла, тогда он зачастил. – В лазарете на тебя Серафим не нарадуется, о больных так заботишься!

Дарья вздрогнула.

– Да, забочусь, – потеряно отвела она взгляд. – Не могу я без них, и им со мной даже лучше, – она сжала бутылку в кармане и достала её, словно нож. – Вот, что больные мои мне оставили, – вино опустилось на стол. – Нынче самой так больно, живу как в бреду, и тоскливо мне, страшно, боюсь останусь одна, нелюбимую сиротою, Илюшенька, – прикрыла она руками лицо и долго прерывисто выдохнула.

– Ну уж, сиротою. Для кого жить найдётся, да хоть ради близких, ради дела полезного, там и любовь встретишь, вот и настанет у тебя счастье. В жизни ведь главное – счастье? И мы вместе с тобой, и Господь, – он потёр неуютно ладони между колен, не зная, куда деть глаза, и ненароком поглядел на бутылку. – Неужто ты этим зельем хочешь горе лечить? – взял он вино и заметил распечатанную из-под сургуча пробку.

– Ты бутылку не открывала?

Дашутка испуганно замотала головой.

– Так оно, наверное, выдохлось или вовсе пропало. Такое лучше не пить.

– Я не знаю! – взволновалась Дашутка. – Ничего мне не лучше! Должно быть последнее моё это горе!

Она вскочила, но Илья перехватил её за руку.

– Погоди! Стой, Дашутка. Раз уж пришла, так садись, вот… – засуетился он и отодвинул с тумбочки обрезки фанеры, вытащил ящик и вынул оттуда две помятые жестяные кружки. Ещё раз придирчиво поглядев на пробку, он всё же откупорил вино и налил. Но перед тем, как пить, накрыл кружку Дарьи ладонью.

– Погоди, первый выпью, попробую.

Дашутка кивнула и оставила свою порцию на столе. Илья медленно поднял кружку и поглядел на тёмно-алую жидкость.

– Чтобы отец твой и сестра живыми вернулись. Чтобы одной тебе не остаться и жить счастливо, – пробормотал Илья и пригубил вино. Когда он распробовал, то начал пить глубокими большими глотками. Дашутка следила за каждым его движением, не отводя глаз. Здесь, в этой маленькой комнатке, могло случиться любое. Любое! И ужасное преступление, и прекрасное чудо. А где чудо, там и колдовство.

Щёки Ильи раскраснелись, глаза чуть пошли поволокой и заблестели. Ничего особенного не случилось, и Дарья беспокойно заёрзала, теребя и крутя янтарный перстень на пальце.

– Сладкое, Церковное, – неловко ухмыльнулся он. Илья быстро хмелел, на глазах становился квёлым и вялым. Он пододвинул к ней помятую кружку, но Дарья не прикоснулась и смотрела лишь на него.

– Что же ты, больше не хочешь? – всё внимательнее присматривался к ней Илья. – Может мне домой тебя отвести?

– Нет, Илюшенька. Ты лучше поцелуй меня.

– Ну уж ты и придумала! – усмехнулся он, но совсем неуверенно. – У меня невеста есть. Слушай, не доводи до греха.

– А ты греха не ищи там, где нет, – не отпускала его глазами Дашутка и бережно вплела его пальцы в свои. – Ты только руку мне поцелуй. Так мне легче заснётся.

Илья мотнул головой, будто бы отгоняя от себя наваждение. Взгляд его соскользнул на голые колени Дашутки из-под пальто.

– Ты, наверно, замёрзла? Я сейчас поищу что-нибудь. Здесь было где-то старое оделяло… – он рассеяно оглянулся по мастерской, словно уже ничего в коморке не видел. Дарья крепче стиснула руку Ильи в ладони.

– Нет, ты только на меня смотри, Илюшенька. Хочешь я тебе песню спою? Ты таких песен ещё не слышал, они из самого сердца идут, сама душа в эту песню вплетается.

Дарья прикрыла глаза и запела.

Не взыщи, мои признанья грубы,Ведь они под стать моей судьбе.У меня пересыхают губыОт одной лишь мысли о тебе.

Воздаю тебе посильной данью –Жизнью, воплощенною в мольбе.У меня заходится дыханьеОт одной лишь мысли о тебе…

Илья пошатнулся и опёрся о стул и невольно наклонился к Дашутке. Она раскрыла глаза и секунду они в упор смотрели в лицо друг другу, тотчас он с жаром её поцеловал. Дарья обняла его, сжала за золотые кудри. Илья прижимался к ней ближе и ближе и стягивал с неё пальто. Всё было так, как ей хотелось. Нет, даже лучше! Всё было так, как она и мечтать не могла. Илья прижимался к ней, как к невесте, и ничего, ни скупая вера, ни чужая любовь, больше им не мешали. Но в тот же миг дверь в мастерскую с шумом раскрылась. На пороге стояла бледная от страха Тамара. Седые волосы няни выбились из-под платка, сам платок сполз на затылок, глаза вытаращились на Дарью с Ильёй. Поначалу она не могла выговорить ни слова, но затем с хрипом выдохнула.