– Язычники позже проехали, – заметил тысяцкий. – Не могли они Женьку взять.

– Тогда пойдём по волчьему следу, – Сергей обернулся на лес. Сумерки загустели, сизые хвойные деревья словно сомкнулась плотнее.

– Волчьего нюха у нас нет, – покачал головой тысяцкий. – Даже если выследишь Навь, то что будешь делать? Если они в норах не успели засесть, то затаились в глуши и поджидают погоню. Скоро солнце зайдёт. Волкодавы потому и зовутся «Навьей погибелью», что к волкам в пасть не лезут и в темноте не воюют. Мы днём их за шкирню на свет Божий вытаскиваем. Не ты ли нас так учил, что время людей – это день?

Сергей словно не слушал его, только отстегнул магазин, проверил патроны и вставил обратно. Василий хмыкнул.

– Если Женька у Нави, то за ночь они её не убьют, – посоветовал он вполголоса. – До родовых нор отсюда бежать часа два. Если бы они захотели, трижды могли к логову обернуться. Но, если набег не окончен, тогда мы их к утру перехватим… Отче, ты спасти свою дочь хочешь или нас всех погубить?

– Если Женька у Нави, тогда разговаривать лучше с ведуньей, – предложил вдруг Егор.

– Нет. – Отрезал Сергей. – Как только она к ней на глаза попадётся, можешь считать, что её нет. Мою дочь ведунья с первого взгляда узнает, и слаще расправы для неё попросту быть не может.

Он повернулся к дороге и указал на отпечатки Василию.

– Люди пойдут за людьми, а Волк выследит волков. Вы за язычниками отправляйтесь, а я за Навью, один. Нельзя ночь терять.

– Тогда и костей твоих не найдём, – кинул в сторону леса тысяцкий.

– В драку обещаю не лезть, если только иного ничего не останется, – сказал Сергей и добавил. – В одиночку в лесу мне сподручнее. Вам же всебожников лучше большим числом догонять. На том и решили.

– Ты решил, – пояснил Василий, но спорить не стал. Он махнул рукой Волкодавам и велел бойцам рассаживаться по машинам. В их числе не было ни одного мужчины младше тридцати Зим. Соблюдая порядок, они отошли к броненосцам, и лишь Егор задержался возле Сергея.

– У нас шесть внедорожников. В один погрузим убитых и отправим домой, другой оставим тебе, чтобы было на чём возвращаться… или бежать, если придётся, – он помолчал и затем попросил. – Только осторожнее будь в лесу, зря не рискуй. Женьку спасти надо – понятно, но что делать без Настоятеля? Ратников и так полегло, не хватало ещё тебя потерять.

Он посмотрел на окровавленный снег и растерзанные в грязи трупы.

– В Монастыре у каждого семья: жёны, матери, дети. Знаешь, что говорят про детей? Когда они молятся, Бог их лучше слышит, потому что у них души чистые. Чуда, наверное, сейчас у Бога вымаливают, просят отцов увидеть живыми.

– Чуда не произошло, – обронил Настоятель, не спуская глаз с гигантских лесных деревьев. Лес словно бы ждал, решится ли он войти или нет.

– Ты давно не охотился, – напомнил Егор, и тут же поправил себя. – Я хотел сказать, давно не охотился так, как раньше.

Сергей забросил карабин на плечо и пошёл по Навьему следу. В памяти воскресли слова, которые он слышал от матери в детстве: «Можно быть охотником, добрым или худым, слишком молодым или старым, но, поднимаясь охотиться ради еды, ради племени беря в руки нож и винтовку, всякий к смерти идёт – своей, иль чужой. Ежели голоден ты, нечем Зимой прокормиться – охотником можешь быть, но не Волком. Волком можно только родиться».

*************

Яр запретил разводить костёр, запретил разогревать пищу и растапливать снег. Он запретил лечь вповалку, чтобы согреться и до последнего держал состайников на ногах, пока темнота не стала чёрной, как кровь дикого зверя. Стая расселась на снежной поляне, закутываясь в меха и недобро поглядывая на своего Пастыря. Яр спрятался отдельно, под старой елью, он мял и тёр в пальцах лазурный платок, прикладывал его к лицу и вдыхал запах упущенной крестианки.

– На какой ляд только сражались, – ворчал Вольга сквозь набитый вяленым мясом рот. – Добыли патронов четыре рожка – вот и всё Счастье. Даже огнепалы и те побросали.

– Девка была… ох и ла-адная была девка! – мечтательно протянул Свирь. – Я бы такую согрел, и пущай бы она крестианка!

– Всем бы топерича по такой! – поджал ноги Сава на разостланной поверх снега шкуре.

– Нет её. Да и не было никогда, – глухо откликнулся Яр со своего места. Платок он крепко сжал в кулаке, глаза его уставились между деревьев. На дне зрачков отразился серебряный свет луны. – Горло я ей перерезал. Кровью она истекла.

Заметив, что вожак говорит вовсе не с ними, состайники замолчали. Только Свирь ничего не хотел замечать и досадовал о своём.

– Красавицу даже смерть не испортит. Дух три дня во плоти сидит, так, почитай, что живая… а жаль, что сгубил. Одна ладная такая была в Монастыре: голубые очи, златые власы, перси, как бархат под дланью! Старшая дочь Настоятеля. Слышишь, Яр? Ты дочь монастырского блуда зарезал!

Он подскочил к Свири быстрее, чем состайники успели вздохнуть.

– Чего брешешь?! – захрипел он и схватил Свиря за куртку. Тот задорно оскалился на вожака.

– Предателя это дочь, вымесок она крестианский – от богомолицы с Волком рождённая. О таком Счастье все охотники в племени мыслили, только бы до неё докоснуться, а ты не только до неё докоснулся… как тебе, Ярушка, любо было в машине дочку Настоятеля пежить? Сладко? Довольный?

– Сладко, Свириюшка, довольный… – прошипел Яр ему в лицо и вдруг гаркнул. – Довольный!

Он взмахнул ножом, Свирь схватился за голову и отчаянно завопил. Вожак повалил его в снег и затолкал в рот отрезанное у него же ухо.

– Не лай, не лай на меня, сучий вымесок! Вот и не лай! Думаешь, что я крестеанцев щажу?! Не овладел ею, бесишься?! Жри, псина брехучая, ешь паскуда! И не лай больше!

Вольга и Сава насилу оттащили Яра от вопившего Свиря. Вожак пытался стряхнуть их, кричал и грозился, пока в зарослях не захрустели ветки. Яр умолк и мигом насторожился. Состайники отпустили его и в беспокойстве приподняли оружие.

На поляну выскочила одна Сирин. Они перевели дух, только Свирь продолжал скулить и катался по снегу. Яр на него плюнул, вытер нож о рукав и вернулся на прежнее место под елью. Сирин поглядела на всклоченных парней, подошла к плачущему Свири и с трудом оторвала его руку от головы, чтобы осмотреть рану. Свирь по-прежнему хлюпал носом, но вскоре рядом с ворожеей притих. Сирин вынула из лоскутной сумки зелья и снадобья и обработала рану. Свирь морщился от каждого прикосновения, при этом успел облапать её за грудь.

Вольга и Сава сели поближе друг к другу. Они хотели завести разговор, но беседа не клеилась. Свирь подвывал через зубы. Пахло кровью, ночь становилась безликой и скорбной. Сава протяжно вздохнул и загрёб снег в ладонь.

– Когда из норы поднимаюсь, прошу Черно-Мати мне жизнь показать. Снег в руке сожму и бегу, покуда он не растает. Ладони не чую, в руке тяжко, сердце колет, но, пока в длани снег, успеваю Её наставление увидеть, пусть даже зверя, замёрзшего в полынье, или околевшую на лету птицу. Не то важно, что видел, а то важно, что виденное сама Мати-Зима показала. Об уроке Её судить только мне, к жизни прикладывать, ибо мир Явий с Навью тогда воедино сплетается.

– Думаешь, Кузнецы знают больше нашего? Сва Правду сокрыла от племени и о Праматери не рассказала, – глухо спросил Яр из-под ели. Сава вздрогнул и вынырнул из размышлений.

– Я почитаю Марену, – с осторожностью сказал он. – Долгие Зимы – это Её сила.

– Я не про то, – буркнул Яр, терзая в пальцах голубой платок с бахромой. – Думаешь, Навья Праматерь во плоти существует? Так, чтобы можно было коснуться, а не только славу возле кумира вознесть?

– Если захочет, то явится нам, – уверился Сава. – Черно-Мати Навь породила и к волкам добра, а к людям тринадцать дочерей-лихоманок направила: Огнею, Гнетею, Знобею, Ломею, Трясею, Хрипею, Глухею, Пухлею, Сухею, Желтею, Чернею, Хладею, Старею.

Сава умолк, перехватив на себе внимательные глаза Сирин. Она оторвалась от притихшего Свири и с настороженным недоверием, но и с любопытством, наблюдала за ним: мало кто так хорошо знал легенды о Маре. Навьи охотники поклонялись Перуну, Вию и Велесу повелителям войны и охоты, а хозяйке Зимы отдавали почтение ведуньи и весты.