– Ох и забита у тебя голова ерундой! Это всё оттого, что воспитывали тебя не так, как положено. В твои годы девке надо думать лишь о...

– Замужестве, – закончила за него Женя.

– Правильно! – Данила глянул в зеркало заднего видна на конное охранение. – Эвона сколько у нас славных ребят и половина ещё не женатых! Я за каждого поручиться готов. В ратниках сызмальства парни воспитываются по уставу. Любой бы тебя в жёны взял, и была бы ты счастлива!

– Это Дашутка всё сватов дожидается, – улыбнулась Женя, но как вспомнила о сестре, так сразу и погрустнела. С Дарьей она долго не виделась, и вот опять задержалась в пути, а скиталец на стоянке кочевников советовал ей больше заботится о младшей сестре. Только вот времени ни на что не хватало: весенние караваны, разъезды, торговля, сборы припасов, везде нужен порядок, учёт, что и скреплял общины вокруг Монастыря.

– Мне много дел от отца в наследство достанется. Если окажусь за мужем и муж надо мной будет, как крест над церковью, и запретит мне об общинах заботиться, то придётся смириться. Муж спасается во жене, а жена в муже, но какого я мужчину спасу, если дом не устрою, если не позабочусь о нём и буду плохой женой? Так что отыщут твои ребята себе жён получше и народят детей Богу на радость. Дети Краю сейчас очень нужны, после Обледенения нас осталась так мало, может быть сто, может двести тысяч – из нескольких-то миллионов. А после Второго Мора…

– Тысячи… – бросил сотник, – тысячи-то остались, а ты одна! До сих пор одна. И жизнь у тебя тоже одна, так на что же ты её променяешь? На ржавую ветхость, на мотание из одного медвежьего угла в другой, на сказки чужие? Якшаешься со всякими рваньём, уткнёшься носом в книжки свои дурацкие, пишешь-пишешь-пишешь, вместо того, чтобы счастье искать, как все люди!

Женя умолкла, невольно постукивая ногтями по шлему. Взгляд её опустился, лицо залилось румянцем. Одна… совершенно одна, даже сердцу тоскливо стало.

– А и правильно, не гляди на других! – рассмеялся Данила. – У меня сын подрастает! Вот обожди ещё пару годочков, и мы тебя к себе в семью примем! Он парень храбрый, я его в сотню определю и такого фору всем даст – вмиг твоё сердечко растает!

– Он у тебя в веснушках весь, да и визгливый словно чертёнок! – заулыбалась Женя. – Но спаси тебя Господь, Данила, за твою доброту и великую жертву.

Она скользнула глазами на боковое окно и неожиданно вскрикнула.

– Стой! Да остановись же!

Машина затормозила и Женя мигом выскочила на обочину, в грязь, где среди прошлогодней травы подрагивал усыпанный золотыми листьями прутик. Данила с ворчанием вышел из внедорожника.

– Липка. – Женя, словно боясь дышать на него, бережно трогала стебелёк. – Это липка, Данила!

– Гляди ж ты, ли-иственное, – прогудел сотник будто со знанием дела и нагнулся поближе.

– Впервые вижу её, настоящую, не на картинках. Лето, Данила, мы пережили Долгую Зиму! Звери, птицы, растения – всему хочется верить и жить, солнцу радоваться, теплу!

– Так радуйся и живи, – пожал плечами Данила. – Зима кончилась, пора бы и людишкам начать шевелиться. Вот ты росточек нашла – хорошо.

– Листья жёлтые… – Женя коснулась ростка и один из листков немедля рассыпался в пальцах. – Липка только взошла, но так быстро погибла. Неправильно это, в природе так не бывает!

– Ещё б знать, что тут правильно, а что нет. Природа с ума посходила, – Данила выпрямился и с тревогой огляделся по горбатому грязному полю. – Вот что, Женечка, ты давай-ка свой росточек бери, в Монастыре на него налюбуешься, а посередь дороги торчать нам нечего, поедем обратно скорее.

*************

Скорее! Срывая дыхание и захлёбываясь тягучей слюной, Яр, Вольга, Свирь и Сава бежали за ворожеей. Тёмная фигурка Сирин то появлялась среди облезших холмов, то исчезала совсем, то иногда замирала впереди Навьих Рёбер и разведывала дорогу. Но как бы она не спешила, всегда держалась чуть в стороне от состайников.

– Шустра шибко, стерва, – выругался Вольга во время новой задержки. В тяжёлом заплечном коробе он нёс припасы, хотя и бегать вообще не любил. Тем более сейчас скорость задавалась не вожаком, а босоногой девкой, кто мчалась по снегу, как обложенная лисица. Сирин застыла на невысоком холме и внимательно вглядываясь в ленту грязной дороги. Леший её знает, когда она снова сорвётся на бег, потому каждую минуту отдыха мальчишки принимали со злым облегчением.

– Нагая, а не мерзлячая! – с поволокой в глазах глядел Свирь. Кроме браслетов на руках и цветных бус на обнажённой груди, Сирин носила лишь застёгнутую на два клинка юбку. Чело ворожеи перетягивал шнур, украшенный когтями рыси и серебряными монетами. Даже Навь могла мёрзнуть, но Сирин в своём лёгком одеянии – нет.

– На чужой каравай… – пробурчал Вольга и устало плюхнулся задом на снег.

– Это вожака девка, – строго напомнил Сава, но Свирь всё равно пожирал Сирин глазами. Тогда Сава схватил его за рукав и покрепче встряхнул. – Они с ней одной матерью вскормлены, бок о бок выросли, в единой семье! Считай, что родные!

– Чего брешешь?! – напустился вдруг Яр. Сава выпустил хихикающего Свиря из рук, и вожак тут же сцапал его за волосы и злобно заглянул Саве в лицо.

– Ты что мелешь про меня, выхолосток! Та падаль, кто родную кровь портит, сама ниже зверя. Приёмыш она, всё равно, что чернуха – уразумел?

Его рык оборвался, Яр вдруг пригляделся к Саве внимательнее и ухмыльнулся.

– А хочешь, отдам её? По моей воле она с любым ляжет.

Лицо Савы вспыхнуло краской.

– Не ляжет, не такова. – Глухо ответил он.

– Не такова? – будто бы удивился Яр и нагнулся к самому его уху. – Я её лучше знаю.

Он отстранился, недобро сверкнул голубыми глазами и вдруг прижался ко лбу Савы своим лбом.

– Я хозяин всего! – прошипел он. – Воздух, лес, солнце, земля – каждая сторона в Яви – моя! Я Зимний Волк, я Чёрного Зверя потомок, во мне сила солнце пожрать! Тьма во мне, свет во мне, от света суть – дитя тьмы, я над светом конец и забвение!

Внезапно Яр ударил лбом в переносицу Савы, и тот упал и закрыл руками окровавленное лицо. Яр метнулся к притихшему Свири и схватил его следующим.

– Пожру лес, пожру небо, пожру земь, людей пожру, пожру скот, пожру всё, что Род-Отец создавал, а Черна-Мати в Зиме усыпила! Пожру снег, пожру лето, пожру ночь, пожру день, пожру братьев твоих и сестёр, пожру мать и отца, и друзей, и врагов, кости Праведных и Неправедных Предков! Я света конец, я погибель Богов! Явий мир жертвой мне брошен! Хочешь сражаться со мною? Дерись! Деритесь, сыны двоедушцев! Сильный имеет право на всё. Или ножа моего испугались?

Яр выхватил заговорённый клинок и метнул его в снег перед друзьями. Никто не схватил ножа, его вызов остался не принятым. Свирь глупо скалился, Вольга буравил вожака хмурым взглядом, Сава вообще отвернулся.

– Всё в Яви – моё, ибо я есть конец мира! – сипел Яр через зубы. – Полуволки вы, один я настоящий Волк с цельным духом! Вы – стая моя, кости мои, Навьи Рёбра. Вам вперёд всех покажу, как Явь в моих клыках запылает.

Яр подхватил серебряный нож и ткнул им в сторону солнца.

– Что сделаете, ежели солнце погаснет?

Никто не ответил. В лесу промелькнули тени крупных зверей. Только Свирь захихикал.

– А куды солнце денется?

– Яр пожрёт солнце! – немедля ответил вожак.

– Яр пожрёт солнце? – ухмыльнулся Вольга, и все развеселились, как от злой шутки.

– Яр пожрёт солнце! – в глазах наследника рода запрыгали дикие искорки, но вдруг он посуровел и смех друзей оборвался.

– Яр пожрёт солнце. Потому что солнце – моё.

– Вся Явь твоя? – хлюпнул Сава разбитым носом. Яр перевёл тяжкий взгляд на него, Сава указал вдаль – на грязной дороге остановилась машина, позади десяток осёдланных лошадей. Всадники проверяли упряжь, оглядывались и готовились ехать. Сирин смотрела на караван, дожидаясь, пока люди освободят путь. Два человека стояли возле обочины, невдалеке от броненосца. Зоркие глаза Яра заметили на машине жёлтый восьмиконечный крест.