Егор подошёл и опустился на корточки перед ней. Девчонка подняла взгляд, улыбнулась и вновь принялась разглаживать складки.

– Здравствуй, – поздоровался он негромко. За спиной забрякала ложка, женщина позади него доедала.

– Здраве... – отозвалась девочка.

– Как тебя зовут?

– Снежкою.

– Красивое имя. Ты из Поднебесья?

Блёклые глаза Снежки вскинулись, будто она услышала что-то знакомое. В соломенной головке с трудом заворочалась мысль, в конце концов Снежка кивнула.

– Я бывал там, в Доме и Аруче. На Большом Мене у Домовых много красивых вещей можно купить. Однажды серёжки купил, точь-в-точь как твои. Ты откуда взяла такие красивые?

Она подняла сбитые пальцы и потрогала серёжку, будто бы проверяя, на месте ли та.

– Сие меня жених одарил. У меня жених есмь…

Егор не стал расспрашивать, что это был за жених, и прежним вкрадчивым тоном продолжил.

– Ты в племени под землёй не видела девушку? Волосы чёрные, глаза зелёные, худенькая – Дашуткой зовут. Не видала? Или может быть тебе кто рассказывал про пойманную на днях христианку?

Снежка замотала головой: ничего она не знала, не слышала. На кровати возле двери захлебнулась влажным кашлям дремавшая женщина. Снежка вскинула голову и отвлеклась. Егор взял её за руку, но она вырвалась и отползла на койке к стене.

– Хорошо, ладно, не трогаю!

– Не замай меня! Я не твоя!

– Не трогаю больше, не прикоснусь, – повинился Егор и поднял ладони.

– Я не твоя, – всерьёз напомнила Снежка. Пришлось подождать, пока она успокоится. Обидно и больно было смотреть на источённую в норах пленницу. Лицом совсем молода, но кожа с серым отливом, глаза щурятся при ярком свете, губы потрескались и волосы тонкие, как паутина. Когда-то и у неё был хозяин, который держал при себе, но, в отличие от других женщин, у которых нашлись и побои, и старые шрамы, по-своему берёг Снежку. Чего бы не хотел тот Навий охотник, Егор мог думать о нём, лишь как о мучителе и тюремщике.

– Хочется тебе чего-нибудь? Принесу, если вспомнишь что-нибудь про серёжки и христианку с тёмными волосами. Подумай… это очень для меня важно.

Снежка опустила глаза, и правда стараясь припомнить. Когда её привезли в Монастырь, навалилось столько всего непривычного, шумного. Даже свет, свежий воздух и внимание медсестёр ошарашивали бывших рабынь и сбивали. Егор молил Бога, чтобы Он дал ему хотя бы зацепку, хотя бы маленькую надежду, что Дарья жива.

– Ощё бысть перстень с камушком.

– Да-да, был перстень с камушком, вместе с серёжками! – ёкнуло сердце Егора. – Тебе о нём жених рассказал? Вспомни, родная, всё что только можешь!

– Сказывал, сие мне за то, ще я целою охранилася. А перстень Олеся замала для Риты. Любо колечко ей, приглянулося. Перстнем Риту я одарила, обо мне в память.

Белый свет на миг потемнел для Егора, руки от волнения похолодели. Он ясно вспомнил обещание Риты вызволить Дарью, и как она не пришла на рассвете к воротам.

– А где сама Рита? – пересохшим голосом спросил он. Снежка уставилась, словно только что пробудилась от сна. Обветренные губы скривились и задрожали.

– Убили Риточку… крестианец убил… Егором кличут. Мы её на краде сожгли, в Сварге Рита…

По Снежкиным щекам потекли слёзы. Она завертела головой, будто поняла, где находится и горько запричитала.

– На кой вы меня от мати отринули? Я под земь хочу, к ней! Ты клялся сделать мне всё? Так пусти обратно в нору! Рита, Риточка, краса моя – крестианцы сгубили и Олеську поранили, меня от мати отринули. На кой мы в Монастыре?

Приступ кашля вновь задушил её соседку по койке. Снежка схватила Егора за руку и с горячечным румянцем на сером лице зачастила.

– На кой вы нас из подземья изволили? Мы всё едино помрём. Иные разрешатся и тоже помрут, а Навь за детками явится. Отдайте нас им, отдайте Волкам! Мы под земью додыхаем, при хозяевах! Не то они за Волчатами к вам сами придут!

– Я не убивал её… – сам не в себе прошептал Егор. Снежка откинула его руку и заползла на кровать с ногами.

– Не виноват я, не убивал! – воскликнул он в полный голос. Женщина у него за спиной схватилась за голову, зажала уши и завопила с остатками еды на губах. В коридоре загремели шаги, в палату вбежали медсёстры, но Егор сам быстрее рвался наружу. Он оттолкнул медсестёр с дороги, стянул душившую маску и выскочил в двери. Сумрачный коридор извивался и плыл под ногами, точь-в-точь у пьяного.

– Не виновен я, не убивал! – повторял он до самого выхода из инфекционного отделения. Задыхаясь, он облокотился об дверь. В палате продолжали кричать. Это он подговорил её, обманул, погубил. Совесть стиснула глотку Егора до слёз. Он закашлялся в стиснутую в кулаке маску. На белой марле осталось кровавое пятнышко.

*************

– Кто в сей круг войдёт, навеки воином прибудет. Сим воином, кто за Правду Щуров стоит. Сим воином, кто в победе главешен. Укладом наказано – не лить крови родича. Но в сим круге нет запрета на то. Пущай сила кажет, чьи думы лучше, пущай сила кажет, кто горний над родом. Одна смерть для живы, одна смерть для Правды. Тако бысть, тако есмь, тако буди!

Слова Влады утихли над поляной перед родовым логовом. Тесное кольцо вожаков расступилось и впустило внутрь круга раздетого до пояса Сивера и бросившего ему вызов Гойко. В сердце круга дожидались воткнутые два ножа, но соперники пока что к ним не прикасались. Над лесом Зимних Волков пылал красный закат. К ночи пришли холода, безветрие и туманная сырость погасили бушевавший пожар. Этим вечером вершилась судьба Навьего рода. Никому кроме Старших не дозволено было стоять возле круга. Влада зорко оглядывала собравшихся, убеждаясь, что лишних соплеменников не пришло.

Вожаков, кто не признавали Единение, почти не осталось, только Олеся. Наверное, стоило убить и её, но не на одном страхе и крови держится род. Да и убивать её в смутное время – не меньше рискнуть, чем оставить в живых. Её смерть могли использовать скрытые сторонники Гойко. К тому же, никто не должен был обвинить Владу в ошибке при выборе логова. Пускай смерть несогласных останется преступлением Волкодавов, а её милость исходит от доброго Сердца и права судить вместе с Сивером. Но всё-таки Гойко обязан сгинуть в бою – этот хвост полагалось отсечь навсегда.

«Убей его, Сивер! Смежи пасть окаянным, опосля я и охотницу изведу. Не надо ножа на сие – её злоба сгубит», – так напутствовала она Первого Волка. И всё же тревожилась и теребила оберег за правым ухом. Гойко заметил её движение и на весь круг огласил.

– Пущай ведунья отступится и ворожбой Правду вершить не мешает!

– Пёсий выр-родок! – прорычала Влада, но вожаки согласились. Охотники в колдовстве не понимали, и всё же в круге должен был победить самый сильный боец, отмеченный волей Вия и Перуна, а не хитростью Велеса и Кощея.

– Добре, тако и бысть! – зашипела она и отошла прочь от круга. Кольцо вожаков сразу сомкнулось, ей не разрешалось даже смотреть в сторону схватки и велели отойти на добрых двадцать шагов. Давно Владе так никто не указывал, но в той же стороне она увидела Кову. Ведунья Лунной Стези сидела на камне, поджав белые ноги, и наблюдала за схваткой издалека.

– Не страшно? – пробасил рядом голос Незрячего. Их с Ковой никто не звал, но Старшим их родов разрешили подходить к логову. Две родовых норы в лесу заняли Кузнецы и Стезя, но какие именно – знали только Влада и Сивер.

– На кой мне страшиться? – гордо вскинула голову Влада. Одного удара Незрячего с лёгкостью бы хватило, чтобы ей шею свернуть, и никто бы не успел заступиться, но вожак Кузнецов миролюбиво осклабился. Кому, как ни ей, кто ратовала за Единение с чужаками, говорить с пришлыми смело?

– Уклад речёт, коли муж у ведуньи в круге поляжет, так победитель и на ведунью право имеет. Надо будет Гойко в нору позвать, – кивнул Незрячий на круг, где как раз сходились бойцы. Кова на камне начала хохотать, как злая болотница.

– Нешто умыслили, ще у рода, стянувшего вас за шкирню, худой Первый Волк? – отгрызлась Влада.