Я не уверена, что выберусь отсюда живой.
Когда мы добираемся до самолета, Тео тоже нигде не видно. Нет ни ваз с цветами, разбросанных по салону, ни мягких одеял, ни шампанского, ни красавца-мужа, желающего сделать наш медовый месяц особенным. Конечно, он по-прежнему невероятно роскошен, но от рядов роскошных бежевых кожаных сидений и деревянных панелей теперь веет холодом, как в первый раз.
Охрана сопровождает меня в спальню в задней части самолета, загоняя в коробку, так что у меня даже нет шанса попытаться сесть или отклониться от пути. Дверь в комнату открывается, и один из охранников бесстрастно смотрит на меня.
— Ты останешься здесь, пока мы не приземлимся, — просто говорит он. В его голосе нет никаких эмоций, ни намека на порицание или предположение, что он так или иначе относится к этому, не одобряет ли он то, что я якобы сделала с его боссом, или даже знает ли он об этом. Он может просто выполнять приказы Тео и ни о чем таком не догадываться.
Я иду в спальню. Смысла бороться я не вижу, нет смысла пытаться отказаться. Комната достаточно уютная, с большой кроватью, подборкой книг и телевизором, но я не могу ни на чем сосредоточиться, как ни стараюсь. В голове мешанина из мыслей и страхов, каждый мускул тела напряжен, готовясь бежать от надвигающейся опасности, как будто есть куда бежать. Как будто я могу что-то сделать, кроме как дождаться вердикта мужа.
Полет длиною в семь с половиной часов кажется немыслимо долгим. Я разрываюсь между опасениями за будущее и воспоминаниями о полете в обратном направлении: тост с шампанским, Тео, притянувший меня к себе на колени, трахающий меня на виду у всех, кто мог бы пройти мимо, получающий удовольствие от того, что я знаю, как сильно он не может дождаться, чтобы снова оказаться внутри меня. А потом...
Я вздрогнула, вспомнив, как увидела Адрика в конце прохода. Почему ты не мог просто послушать? С отчаянием думаю я, снова и снова прокручивая в голове этот момент. Этого бы не случилось, если бы он остался в Чикаго, как и должен был. Зачем нужно было это делать?
Но в глубине души я знаю, что в конце концов все равно все бы закончилось. Мы бы вернулись в Чикаго, и у Адрика не хватило бы терпения ждать.
Так или иначе, я думаю, что нас бы поймали и что я была дурой, когда думала иначе.
Когда самолет приземляется, меня снова провожают к машине, и я так и не увидела Тео. Она отвозит меня обратно в особняк за городом, и я попадаю внутрь того, что технически является моим собственным домом, прямо в кабинет Тео, где наконец-то вижу его.
Я никогда не видела его таким холодным и бесстрастным, даже в тот первый вечер, когда я встретила его за ужином с братом и Лилианой. На его лице жесткие, точеные линии, которые ничуть не умаляют его красоты, но придают ему вид жестокого криминального короля, каким его считали, и ни малейшего намека на более мягкого и нежного человека, которого я узнала, нигде не видно. Он сидит за длинным, тяжелым столом из орехового дерева, в кожаном кресле, сложив руки перед собой.
— В последний раз, когда ты была в этом кабинете, — говорит Тео, его голос обманчиво низкий и тихий, — ты впервые отсосала у меня. В попытке заставить меня разрешить твоему брату отправить с нами в Ирландию свою охрану. Не трудись отрицать это, — добавляет он, как будто я вообще об этом думаю. — Я уже тогда знал, что ты так поступаешь. Я просто не знал, что ты хочешь, чтобы твой любовник поехал с нами в наш медовый месяц.
Горечь, прозвучавшая в его словах, говорит мне, что спорить бессмысленно. Его не переубедить в обратном, что бы я ни говорила, как бы ни умоляла его понять, что, хотя я и хотела, чтобы брат обеспечил мне безопасность во время поездки, я никогда не просила Адрика ехать с нами и никогда бы не стала этого делать.
— И я трахнул тебя прямо здесь. — Он постукивает по стулу, не обращая внимания на стоящих вокруг меня охранников, а может, просто не заботясь об этом. — Я хотел, чтобы твой гребаный запах стоял здесь, в моем кабинете, чтобы я мог запомнить его, моя красивая, похотливая жена, желающая член своего мужа. Ты была для меня такой мокрой, что капала на мое кресло, и мне это чертовски нравилось.
Мое сердце сжимается, когда я слышу рвущиеся наружу эмоции под этими последними словами, единственный намек на которые он дал. Мелькнула мысль о том, что он начал испытывать ко мне чувства, которые теперь уничтожены.
Существует такая тонкая грань между любовью и ненавистью.
— Теперь, — говорит он спокойно, его руки по-прежнему сложены на столе, — все по-другому.
Дверь снова открывается, и мой желудок сжимается от страха, когда я вижу, что в комнату заносят мои чемоданы. Тео по-прежнему сидит за столом, неподвижный и молчаливый, его лицо бесстрастно, как будто он просто наблюдает за тем, как разворачивается череда событий, именно это, как мне кажется, и происходит. Он все это спланировал, а я всего лишь фигура в спектакле, который он собирается разыграть.
С того первого свидания, которое он назначил, я никогда не чувствовала, что абсолютно ничего не значу для Тео. Это странное чувство возникло сейчас, после того как столько всего произошло. Я даже не чувствую, что передо мной тот самый мужчина, за которого я вышла замуж.
Это кто-то другой. Человек, которого, как мне сказали, я должна бояться.
Я чувствую, что мои глаза наполняются паническими слезами. Я не хочу плакать, я хочу быть сильной, иметь стальной позвоночник и противостоять ему, но какое это имеет значение? Он уже знает почти все. Он знает об Адрике. И при всем том, что я знаю о нем, я не знаю, что тронет его больше, смелость или слезная мольба.
Человека, с которым я провела дни до и после нашей свадьбы, тронули бы слезы, я в этом уверена. Но этот мужчина... Я понятия не имею. Я не знаю, имело ли бы что-то значение.
Слезы и мольбы не помогли, когда он трахнул меня у комода.
При этом воспоминании меня пробирает дрожь. Мне до сих пор стыдно за то, как я отреагировала, за то, как боль от его руки, шлепающей меня, переросла в странное, горячее удовольствие, которое оставило меня мокрой для него, и это заставило меня кончить на его пальцы, а затем на его член с той дикой несдержанностью, которую я, кажется, не могу контролировать рядом с ним, даже когда должна.
— Адрик рассказал мне все, — спокойно говорит Тео, сцепив пальцы перед собой. — По крайней мере, все, что он знает, а это было не так уж и много. Умно с твоей стороны не выкладывать ему все. Я уверен, что получил от него все, что он хотел мне сказать, ни один человек не выдержит такого и не выложит все, что думает, Богу и людям. Поначалу он говорил мне разные вещи, но я быстро обуздал его язык.
Слезы текут по моим щекам, когда я пытаюсь не думать о том, что он мог иметь в виду. Он отрезал ему язык? О Боже, пожалуйста...
— Я знаю, о чем ты думаешь, жена. Его язык все еще цел, хотя я и подумывал отрезать его за то, что он осмелился попробовать тебя на вкус, даже поцеловать, если уж на то пошло. Но я оставил его пока в целости и сохранности, за исключением нескольких маленьких кусочков здесь и там. Все, что ты можешь посчитать важным. Особенно его член, я хочу, чтобы он был у него для того, что будет дальше.
— О чем ты говоришь? — Шепчу я в ужасе. — Тео, пожалуйста, это не ты...
— Нет, сука. Ты только думаешь, что это не я, потому что я никогда не показывал тебе эту часть себя. Я пытался стать для тебя лучшим мужчиной, дать тебе только ту часть себя, которая может быть нежной и доброй. Я думал, что, возможно, с женой я смогу стать другим. Но теперь я вижу, что мягкость порождает лишь самодовольство и заставляет других думать, что они могут безнаказанно пользоваться мной.
— Тео, нет...
— Я говорю тебе все это, — резко оборвал он меня, — потому что не хочу тратить время на твои попытки убедить меня в том, что я ошибаюсь, или что я не знаю правды, или что я не понимаю, что происходит. Я знаю, Марика, что ты не была девственницей, когда пришла на наше супружеское ложе, как меня убеждали. Я знаю, что я не был твоим первым. Я знаю, что ты запятнала себя защитой, призванной оберегать тебя. Я знаю, что весь этот брак был заговором между тобой и твоим проклятым братом, чтобы заманить меня в ловушку и внушить мне чувство безопасности, чтобы ты мог убить меня. — Он одаривает меня холодной, натянутой улыбкой. — И самое ужасное, Марика, что он почти сработал. Если бы не твой глупый телохранитель, я бы на все это купился. Это моя вина. Но теперь я исправлю эти ошибки.
