Адрик на мгновение отшатывается, но, к его чести, приходит в себя немного быстрее, чем я мог ожидать. Меня это устраивает: чем дольше он будет держаться, тем дольше я смогу наслаждаться тем, как вымещаю на нем свой гнев.
— Я не принуждал ее, — умудряется он, выплевывая полный рот крови. — Она была счастлива трахнуть меня. Практически умоляла об этом. — Он усмехается, кривя верхнюю губу, которая не очень-то выдержала первый удар.
Я исправляю это вторым.
Мой кулак врезается в его верхнюю губу и нос, отчего он откидывается назад, достаточно сильно, чтобы опрокинуть стул, если бы он не был прикручен к полу. Он не издал ни звука, что я мог бы оценить, если бы не был так чертовски зол на него.
— Почему бы тебе не рассказать мне, как это произошло? — Спрашиваю я плавно, мой голос обманчиво тих. — Если я все так неправильно понял.
— Она была одинока. — Адрик сплевывает кровь. — Она была измотана тем, что сделал с ней Нароков. Она все еще приходила в себя, когда ее брат уехал в медовый месяц. — Он снова усмехается. — Любой мужчина поступил бы так же.
— За исключением того, что ты заботился о ней. Мне рассказывали люди, которые знают об этом не понаслышке, что именно ты вынес ее из комплекса Нарокова. Тебе недостаточно было заботиться о ней на расстоянии, чтобы защитить ее, да? — Я наношу еще один удар, и из его носа начинает течь кровь, еще больше ее стекает по подбородку из рассеченной губы. — Недостаточно, чтобы просто делать свою гребаную работу, не прикасаясь к ней?
— Да пошел ты! — Кричит Адрик, сверкая на меня глазами. — Она даже не была, блядь, помолвлена с тобой, когда мы...
Еще один удар, намеренный оставить его с синяком под глазом.
— Она собиралась обручиться с кем-то. Кто бы это ни был, ты обокрал его, и ты это знаешь. Но это еще не самое страшное, ты, гребаный ублюдок. — Я рычу на него. — Побои, это только за то, что ты взял. Остальное придет позже.
Он на мгновение отшатывается, удары начинают понемногу проходить.
— Я не дерьмо, — повторяет он, выплевывая на бетон еще одну порцию крови. — Я спросил, могу ли я ее поцеловать. Она согласилась. И на все, что произошло дальше, она сказала да. — Я не заставлял ее и не принуждал. Она сама этого хотела. И после этого она тоже хотела этого каждый раз, когда я вставлял в нее свой член. — Адрик усмехается, глядя на меня из перемазанного кровью рта. — Единственное место, куда я ее не трахал, была ее маленькая сладкая попка, и теперь я жалею, что не сделал этого. Просто чтобы не осталось ни одной ее чертовой части, которую ты мог бы забрать себе.
На мгновение мир становится красным. Я надвигаюсь на него, нанося удары по лицу, по кишкам, врезаясь кулаком в его незащищенные яйца. Он наконец-то издает звук, глубокий, гортанный, который заставляет вздрогнуть даже Финна, но мне плевать на боль Адрика.
— Я должен отрезать тебе член за это, — шиплю я. — За то, что ты даже подумал о ней так, не говоря уже о том, чтобы прикоснуться к ней. И уж тем более...
— Я кончил в нее. Это она тебе сказала? — Адрик произносит слова между задыханиями, с трудом втягивая воздух от боли, вызванной ударом в пах. — В ту ночь, когда она пошла встречать тебя на ужин к своему брату. Она всегда заставляла меня пользоваться гребаным презервативом или вынимать его, но я хотел, чтобы она сидела за этим столом с моим запахом на ней. Чтобы из нее вытекала моя гребаная сперма, пока она обсуждает свою помолвку с тобой.
Он начинает смеяться, грубым, почти истерическим смехом, сплевывая кровь прямо на меня.
— Из нее, блядь, текла моя сперма, пока она давала тебе обещания в чертовой церкви. Как тебе такое, Макнил? Я все еще трахал ее, пока она подписывала контракт.
Кажется, я на мгновение потерял сознание, услышав его слова. Никогда еще я не чувствовал себя настолько невменяемым, мучая человека. Обычно это методичная работа, определить, что нужно сделать, в какой последовательности, чтобы получить как можно больше информации с наименьшей болью. Человек, который больше ничего не может вынести, скажет все, что угодно, лишь бы это прекратилось, и не всегда то, что он скажет, будет правдой. Но человек, который считает, что у него еще есть шанс, который думает, что сможет оправиться от пыток, который верит, что может даже уйти, сохранив жизнь, скажет правду.
Здесь же все это исчезло. Я намерен оставить Адрика живым и в основном целым, поскольку хочу, чтобы он был на ногах, в сознании и был способен вынести все то, что я запланировал для него и моей лживой, коварной жены. Но я намерен сделать ему как можно больнее.
Я едва осознаю, что делаю, пока щипцы не оказываются у него во рту, зажатые вокруг зуба. Когда я вырываю его, он вскрикивает, на его лице смешиваются ярость и боль, каких я редко видел у мужчин. Он впечатляет - если бы только он был верен.
Адрик рычит на меня, почти по-звериному, когда я отбрасываю зуб в сторону.
— Зачем ты пришел сюда? — Спрашиваю я его, щелкая щипцами. — Почему ты решил последовать за ней в Ирландию? Кроме полнейшей глупости, конечно.
— Потому что она моя, — прошипел Адрик. — Она всегда была моей.
Я смеюсь над этим.
— Она замужем за мной, придурок. Даже если бы у нее был с тобой роман, она больше моя, чем когда-либо была бы твоей.
Адрик улыбается. Неприятно видеть, как человек, у которого только что вырвали зуб, губы и лицо опухли от побоев, улыбается с таким ликованием.
— Ни тогда, когда бы ты был мертв, подонок.
При этом я замираю. Я поднимаю щипцы, чтобы он увидел, что на них еще осталась кровь.
— Ты скажешь мне, что ты имеешь в виду, — говорю я медленно, смертельно тихим голосом. — И в зависимости от того, что ты скажешь, будет зависеть, сколько зубов останется у тебя во рту к концу и сколько ногтей на левой руке. Мне понадобится только правая рука для того, что я запланировал для тебя.
Адрик снова смеется, и я понимаю, что это надолго.
***
Когда я возвращаюсь в поместье и поднимаюсь в хозяйскую спальню, сейчас мне невыносимо думать о том, что это наша с Марикой спальня, она лежит на кровати, закутавшись в халат. По ее спутанным волосам и залитому слезами лицу я могу сказать, что она еще не принимала душ, и при других обстоятельствах меня бы возбудило осознание того, что под халатом она голая и все еще полна моей спермы. Я бы перебрался на кровать, поцеловал ее, прижал к матрасу, вошел в нее и снова наполнил. Я бы трахал ее так сильно и глубоко, что рано или поздно она была бы беременна моим ребенком.
Но вместо этого мне приходится сдерживать ярость, зная все, что рассказал мне Адрик. Все, что она делала с ним, все, что она замышляла со своим братом. Такое ощущение, что я даже не знаю эту женщину, свернувшуюся калачиком на кровати передо мной. Это женщина, на которой я женился, но я едва узнаю ее.
Все, что она делала со мной, не было настоящим. А теперь... Теперь я должен решить, останусь ли я женат на ней. Как я буду наказывать ее, как поступлю с ее братом.
Мне все еще нужна жена. Мне все еще нужен наследник. Наш брак может быть аннулирован на тех основаниях, которые у меня есть сейчас, но она уже может быть беременна моим ребенком. Адрик сказал, что она попросила контрацептивы на следующее утро после того, как он вошел в нее, от этой мысли я до сих пор краснею, мне хочется наказать ее заново и избить его до полусмерти во второй раз, и если он говорит правду, то с тех пор он с ней не трахался. Но я не совсем уверен, что верю в это.
И уж точно я не верю ничему из ее лживого рта.
— Тео. — Она выдыхает мое имя, и от этого у меня в груди все болит, когда я понимаю, что совсем недавно это было бы от желания. А теперь - от страха.
— Ты откусила больше, чем смогла прожевать, жена, — говорю я ей, мой голос низкий и жесткий. — Я начал заботиться о тебе, но теперь я знаю правду. Я уже все понял.
Она начинает открывать рот, и я поднимаю руку.
— Я не хочу слышать ни слова, — говорю я ей категорически. — Ты будешь слушать и молчать.
